С вершины дерева, стоявшего сбоку от него, сорвался комочек снега величиной с кусок сахара, и тогда нижний толстый сук, словно испугавшись, дрогнул и уронил большой намет снега.
Мерзлый сук, что ли? Тогойкин свернул к дереву и пощупал кончик сука, который сразу рассыпался в его пальцах. Он помял крошки между ладонями и понюхал. Запах перебродившей хвои защекотал ноздри, чуть не закружилась голова. Ветка, перемерзшая до того, что при прикосновении крошится в крупу, издает острый аромат.
Тогойкин шел. Далеко впереди со свистом взбежала вверх по дереву белка, немного не добралась до самой вершины и села, навострив ушки, но тут же плотно прижалась к суку и прикрылась своим пушистым хвостом. Оказывается, густой черный хвост более приметен, нежели ее маленькая дымчатая спинка. Но, видно не вытерпев в такой неудобной позе, белка опять села, навострив ушки, прикрыла лапками мордочку, и у нее затрясся затылок. Нельзя было понять — то ли она плачет, то ли смеется. Но вдруг она вся сжалась в комочек и, мелькнув черточкой в воздухе, перепрыгнула на другое дерево.
Тогойкин сразу успокоился. Он был не один. Нарочито энергичнее, чем обычно, кивая головой, гибко сгибая и разгибая спину, он быстро и плавно шел вперед.
Сквозь деревья он увидел что-то темное. Будто чуть вытянулся и опустился обгорелый пень. Странно. Но, пройдя еще немного, он понял, что это матерый черный глухарь. Раскрыв красный рот и удивленно приподняв выцветшие за зиму брови, глухарь помаргивал круглыми глазами и глядел на человека без страха, скорее с любопытством. Николай осторожно скользнул правой
ногой немного в сторону, нашел надежную опору и кинул палку. Она ударилась об дерево и отлетела в сторону. Глухарь мотнул головой и шумно взлетел. Тревожно лопоча что-то вроде: «Что с тобой? Что такое?»— с разных мест взлетали другие глухари.
Тогойкин со смехом поднял свою лыжную палку и пошел дальше широким скользящим шагом. С этого момента тайга оживилась. То ли прежние птички тихо следовали за ним, то ли новые встречали его, но так или иначе вокруг было множество каких-то крохотных серых пичужек. «Чу-чу! Чуть не съел!»— кричала бойкая, вертлявая птичка. «Мимо-мимо!»— отвечала другая, степенная и медлительная. А рыжие кукши — ронжи, мелькая между деревьями парящим полетом, иронически судачили: «Два-да-а! Страх, велик страх!»
Тогойкин сдерживался, чтобы громко не засмеяться, и продолжал свой путь.
— Пока все ничего,— прошептал он, не слишком вдумываясь в смысл сказанного.
Он пересек лес и вышел к длинной продолговатой поляне, отороченной неширокой полосой березняка. Николай остановился и стал пристально вглядываться. Его заинтересовало, почему не видна противоположная сторона поляны.
Да ведь это же гора! Гора!..
Выросшая из-под земли голая гора заняла всю противоположную сторону узкой поляны и слилась с серым маревом неба. Узенькую полоску березнячка у подошвы горы он принял за опушку леса.
Сначала Николай думал обойти гору понизу. Потом, по мере приближения, начал сомневаться. Со всех сторон гора заросла густым молодым лесом. Но должна же здесь быть хоть одна стежка, по которой может пройти человек на лыжах? Вроде бы бессознательно, Тогойкин изыскивал разные предлоги, чтобы не идти в обход. Конечно, подъем на такую крутую гору весьма утомителен да и времени много отнимет. Гораздо легче и проще обойти гору и посмотреть, что там за нею... Но он и заранее может сказать, что там такой же таежный лес. Никто никогда не считал, что следует делать то, что проще и легче!.. Надо взобраться на гору, осмотреть все
вокруг. Может, где-нибудь далеко-далеко тянется проезжая дорога, а может, покажется вдруг струйка дыма, А вдруг он увидит табуны лошадей: пасутся себе лошадки, разрывают копытцами снег в поисках корма...
От этих мыслей у него даже заколотилось сердце. Но это было хорошее волнение, оно придало ему силы, Твердо решив подняться на гору, он устремился вперед, мимоходом спугнув с березок каких-то звонкоголосых птичек.
Три года назад, когда он учился в партийной школе, молоденькая девушка, преподаватель физкультуры, говоря по чести — прехорошенькая, Елена Павловна, неустанно повторяла: «Елочкой», «елочкой»!» — и подолгу мучила своих учеников, заставляя их подниматься на все близлежащие горы. Все это, как ребята тогда думали, было совершенно ненужным занятием. Человек на лыжах, естественно, всегда пойдет по полю, зачем ему карабкаться на гору. И, кроме того, их все-таки не спортсменами собираются выпускать и не охотниками, а партийными работниками! А Елена Павловна знай свое: «Елочкой», «елочкой»!» Студенты между собой называли ее самое Елочкой: «Елочка идет!», «Елочка ушла!»
По-всякому меняя положение лыж, то наступая носками внутрь, то ступая веером, то лесенкой, Тогойкин «елочкой» поднимался все выше и выше. Лыжа, которую он тащил за собой на поводке, тянула плечо. Попадались голые места — тут ветер сдул снег, а кое-где ветер уплотнил заносы почти до плотности льда. Тогда приходилось снимать лыжи. Потом опять начинался мягкий и глубокий снег, Николай снова вставал на лыжи и «елочкой» продолжал подъем.
Мелькнувшая вначале мысль: «Не пойти ли понизу, в обход?» —казалась теперь абсурдной, и Николай отогнал ее и даже рассердился, будто это не ему пришло в голову, а кому-то другому.
Иногда он останавливался, чтобы передохнуть, оглядывался назад и снова упрямо продолжал карабкаться. Сначала исчезли из виду березки под горой. Затем начала постепенно сужаться и та самая узкая, продолговатая поляна, которую он пересек, а лес, что
возвышался позади поляны, почти вплотную подошел к подножию горы. Долго и медленно продолжалось восхождение.И вот он стоит, утомленный и счастливый, на самой вершине.Под ним тайга.Далеко-далеко видно отсюда. Вон пригорки и возвышенности, торчат вершины гор. И все они разные. Одни усеченные, плоские, другие с узкими конусообразными макушками. И склоны у них разные, у одних — крутые, у других — пологие. Некоторые горы стоят, выставив свой приветливый, даже женственный лик, с кокетливо накинутыми на плечи шалями. Другие отрастили на голове реденькие островки багульника и шиши и сурово насупились, как хмурые люди, надвинувшие на самые брови потрепанные суконные фуражки.
Неоглядно обширная милая матушка тайга вырастила и вскормила бесконечное разнообразие деревьев. Вон как величаво стоят они, образуя необозримый лесной массив, уходящий до линии слияния земли и неба. Отсюда видно, как широко и привольно дышит тайга.
Оказывается, море и тайга похожи, как родные сестры. И величавым видом своим, и могучей силой, и неисчислимым богатством, и нравом. Как грозны и неумолимы они, когда разбушуются и разволнуются!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Мерзлый сук, что ли? Тогойкин свернул к дереву и пощупал кончик сука, который сразу рассыпался в его пальцах. Он помял крошки между ладонями и понюхал. Запах перебродившей хвои защекотал ноздри, чуть не закружилась голова. Ветка, перемерзшая до того, что при прикосновении крошится в крупу, издает острый аромат.
Тогойкин шел. Далеко впереди со свистом взбежала вверх по дереву белка, немного не добралась до самой вершины и села, навострив ушки, но тут же плотно прижалась к суку и прикрылась своим пушистым хвостом. Оказывается, густой черный хвост более приметен, нежели ее маленькая дымчатая спинка. Но, видно не вытерпев в такой неудобной позе, белка опять села, навострив ушки, прикрыла лапками мордочку, и у нее затрясся затылок. Нельзя было понять — то ли она плачет, то ли смеется. Но вдруг она вся сжалась в комочек и, мелькнув черточкой в воздухе, перепрыгнула на другое дерево.
Тогойкин сразу успокоился. Он был не один. Нарочито энергичнее, чем обычно, кивая головой, гибко сгибая и разгибая спину, он быстро и плавно шел вперед.
Сквозь деревья он увидел что-то темное. Будто чуть вытянулся и опустился обгорелый пень. Странно. Но, пройдя еще немного, он понял, что это матерый черный глухарь. Раскрыв красный рот и удивленно приподняв выцветшие за зиму брови, глухарь помаргивал круглыми глазами и глядел на человека без страха, скорее с любопытством. Николай осторожно скользнул правой
ногой немного в сторону, нашел надежную опору и кинул палку. Она ударилась об дерево и отлетела в сторону. Глухарь мотнул головой и шумно взлетел. Тревожно лопоча что-то вроде: «Что с тобой? Что такое?»— с разных мест взлетали другие глухари.
Тогойкин со смехом поднял свою лыжную палку и пошел дальше широким скользящим шагом. С этого момента тайга оживилась. То ли прежние птички тихо следовали за ним, то ли новые встречали его, но так или иначе вокруг было множество каких-то крохотных серых пичужек. «Чу-чу! Чуть не съел!»— кричала бойкая, вертлявая птичка. «Мимо-мимо!»— отвечала другая, степенная и медлительная. А рыжие кукши — ронжи, мелькая между деревьями парящим полетом, иронически судачили: «Два-да-а! Страх, велик страх!»
Тогойкин сдерживался, чтобы громко не засмеяться, и продолжал свой путь.
— Пока все ничего,— прошептал он, не слишком вдумываясь в смысл сказанного.
Он пересек лес и вышел к длинной продолговатой поляне, отороченной неширокой полосой березняка. Николай остановился и стал пристально вглядываться. Его заинтересовало, почему не видна противоположная сторона поляны.
Да ведь это же гора! Гора!..
Выросшая из-под земли голая гора заняла всю противоположную сторону узкой поляны и слилась с серым маревом неба. Узенькую полоску березнячка у подошвы горы он принял за опушку леса.
Сначала Николай думал обойти гору понизу. Потом, по мере приближения, начал сомневаться. Со всех сторон гора заросла густым молодым лесом. Но должна же здесь быть хоть одна стежка, по которой может пройти человек на лыжах? Вроде бы бессознательно, Тогойкин изыскивал разные предлоги, чтобы не идти в обход. Конечно, подъем на такую крутую гору весьма утомителен да и времени много отнимет. Гораздо легче и проще обойти гору и посмотреть, что там за нею... Но он и заранее может сказать, что там такой же таежный лес. Никто никогда не считал, что следует делать то, что проще и легче!.. Надо взобраться на гору, осмотреть все
вокруг. Может, где-нибудь далеко-далеко тянется проезжая дорога, а может, покажется вдруг струйка дыма, А вдруг он увидит табуны лошадей: пасутся себе лошадки, разрывают копытцами снег в поисках корма...
От этих мыслей у него даже заколотилось сердце. Но это было хорошее волнение, оно придало ему силы, Твердо решив подняться на гору, он устремился вперед, мимоходом спугнув с березок каких-то звонкоголосых птичек.
Три года назад, когда он учился в партийной школе, молоденькая девушка, преподаватель физкультуры, говоря по чести — прехорошенькая, Елена Павловна, неустанно повторяла: «Елочкой», «елочкой»!» — и подолгу мучила своих учеников, заставляя их подниматься на все близлежащие горы. Все это, как ребята тогда думали, было совершенно ненужным занятием. Человек на лыжах, естественно, всегда пойдет по полю, зачем ему карабкаться на гору. И, кроме того, их все-таки не спортсменами собираются выпускать и не охотниками, а партийными работниками! А Елена Павловна знай свое: «Елочкой», «елочкой»!» Студенты между собой называли ее самое Елочкой: «Елочка идет!», «Елочка ушла!»
По-всякому меняя положение лыж, то наступая носками внутрь, то ступая веером, то лесенкой, Тогойкин «елочкой» поднимался все выше и выше. Лыжа, которую он тащил за собой на поводке, тянула плечо. Попадались голые места — тут ветер сдул снег, а кое-где ветер уплотнил заносы почти до плотности льда. Тогда приходилось снимать лыжи. Потом опять начинался мягкий и глубокий снег, Николай снова вставал на лыжи и «елочкой» продолжал подъем.
Мелькнувшая вначале мысль: «Не пойти ли понизу, в обход?» —казалась теперь абсурдной, и Николай отогнал ее и даже рассердился, будто это не ему пришло в голову, а кому-то другому.
Иногда он останавливался, чтобы передохнуть, оглядывался назад и снова упрямо продолжал карабкаться. Сначала исчезли из виду березки под горой. Затем начала постепенно сужаться и та самая узкая, продолговатая поляна, которую он пересек, а лес, что
возвышался позади поляны, почти вплотную подошел к подножию горы. Долго и медленно продолжалось восхождение.И вот он стоит, утомленный и счастливый, на самой вершине.Под ним тайга.Далеко-далеко видно отсюда. Вон пригорки и возвышенности, торчат вершины гор. И все они разные. Одни усеченные, плоские, другие с узкими конусообразными макушками. И склоны у них разные, у одних — крутые, у других — пологие. Некоторые горы стоят, выставив свой приветливый, даже женственный лик, с кокетливо накинутыми на плечи шалями. Другие отрастили на голове реденькие островки багульника и шиши и сурово насупились, как хмурые люди, надвинувшие на самые брови потрепанные суконные фуражки.
Неоглядно обширная милая матушка тайга вырастила и вскормила бесконечное разнообразие деревьев. Вон как величаво стоят они, образуя необозримый лесной массив, уходящий до линии слияния земли и неба. Отсюда видно, как широко и привольно дышит тайга.
Оказывается, море и тайга похожи, как родные сестры. И величавым видом своим, и могучей силой, и неисчислимым богатством, и нравом. Как грозны и неумолимы они, когда разбушуются и разволнуются!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85