— Да, спасибо, Дашенька.
— А ребята еще не принесли доски! — громко посетовал Попов. И, немного помолчав, с досадой добавил: — Небо-то именно теперь согнало с себя все тучи!
— Да...— По, видя, что Катя хотела что-то сказать, Иванов сразу осекся.— Что Катя?
— Нет, ничего, Иван Васильевич, я так...
По выражению ее глаз, полных грусти и разочарования, Иванов, конечно, догадался, что она думала о самолете. И Попов тоже. Поэтому он с особым ударением произнес «именно теперь», и Даша поэтому приутихла и опустила свое побледневшее личико. Да все они, и Иванов в том числе, думали об одном: «Почему небо не было таким чистым, когда пролетел самолет?» Загово-
рить об этом вслух никто не решался, поэтому разговора не получалось. Иванов, делая вид, что хочет спать, закрыл глаза и склонил голову набок. Девушки ушли на свое место. Попов уставился в потолок.
Самое страшное, что кончаются продукты. У Иванова загудело в ушах, он вздрогнул, будто ему обдали спину холодной водой. Кончатся продукты — тогда пропало все... Куда же девался Семен Ильич? Хоть бы поговорили с ним о якутской лиственнице. Уж очень он ее расхваливал. Она, по его словам, даже крепче дуба. А приятно, что он любит край, в котором живет! Интересно, а нет ли в его родном Забайкалье дерева краше якутской лиственницы?..
Сколько ни старался Иван Васильевич отвлечься, ужасная мысль не оставляла его.
Смерть. Наверно, страшнее всего умирать от голода. А может быть, когда человека оставляют силы, затухает память и мозг перестает работать, он уже не ощущает мучений и страданий? Говорили, что замерзающему человеку мерещится жарко натопленная печь. Голодному, наверно, мерещится стол, уставленный всякими яствами... И вдруг в памяти всплыли слова известной песни: «Если смерти, то мгновенной если раны...» Да, уж лучше мгновенная.
Но что это с ним? Это уж никуда не годится. До последней минуты, пока ты в сознании, ты обязан бороться за жизнь. Кажется, Лев Толстой говорил: «Не умру, пока думаю, а когда умру, перестану думать!» А в песне той, что вдруг прицепилась к нему, есть и другие слова. Как это? И он начал тихонько напевать. Сначала без слов. Но тут же включились, словно только этого и ждали, девушки. А потом и Попов.
А всего сильней желаю,
Я тебе, товарищ мой:
Чтоб со скорою победой Возвратился ты домой!
И все как будто удивились, что песня кончилась, хотя и знали, что пропели лишь один куплет.
Только Фокин, отмечая про себя всю неуместность пения, недовольно закашлял.
А Иванова вроде бы подзадорило его недовольство, и он начал, поглядывая на повеселевших Катю и Дашу:
По долинам и по взгорьям...
Девушки и Попов дружно подхватили:
Шла дивизия вперед, Чтобы с бою взять Приморье..
Песню оборвали шумно влетевшие Николай и Вася. С возгласом удивления девушки вскочили на ноги. Иванов, оглянувшись, чуть было не вскрикнул. Тогоикин стоймя держал в руках лыжи. От ярких лучей солнца, проникших в открытый вход, лыжи блестели и сияли, точно и впрямь были сделаны из серебра. Парни, обсыпанные снегом, сияли, пожалуй, не меньше.
Фокин, конечно, заметил, что люди чему-то восторженно удивляются, но, заранее считая, что причина, вызвавшая переполох, непременно ничтожна, повернулся с плотно сжатыми губами и с недобро прищуренными глазами. И вдруг он вздрогнул, часто-часто заморгал и раскрыл от удивления рот.
Тогоикин наклонился в сторону Иванова и Фокина:
— Лыжи готовы, товарищи капитаны!—Николай сделал широкий шаг, стал по стойке «смирно» и протянул вперед заостренные, как копья, лыжи.
Фокин втянул голову в плечи и сделал оборонительный жест руками:
— Н-нет! Не н-надо мне!
Иванов взял одну лыжу и внимательно стал ее разглядывать. Подошли девушки и выдернули у Тогойки-на вторую.
— Хороша-а!
— Какая прелесть!
Вошел, тяжело отдуваясь, Коловоротов, с грохотом выронил свой посох и, с трудом переводя дыхание, проговорил:
— Немного пошире бы...
— Поздравляю! Молодцы, ребята! Спасибо!
— На здоровье!—выпалил Тогоикин, тотчас поняв, что выразился весьма нескладно. Но радость помогла ему подавить в себе чувство смущения.
— Спасибо, товарищ Губин!
— Служим...— Вася вытянулся по-военному.— Служу...
— Спасибо, Семен Ильич!
— Это мне-то? Ну да ладно! Пожалуйста!
— Отправлюсь-ка я сегодня вечером, Иван Васильевич.
— Куда?
— А как же... Людей искать.
— Да?.. Ну да... Но погоди, погоди.
— Давай сюда!—Александр Попов поднял свои могучие руки.
Ему сразу протянули обе лыжи.
— Семен Ильич!—Ухватившись за полы шубы, Иванов потянул к себе Коловоротова.— Вы как думаете, Семен Ильич?
— Не знаю, Иван Васильевич, насколько они прочны. Легкие—это правда, скользить будут даже очень хорошо. Надо подумать, посоветоваться, Иван Васильевич.
— А если бы они были лиственничные?
— Тогда совсем другое дело! Здешняя лиственница— дерево особое. Погодите-ка...— Не договорив, он подошел к парням.
Иванов посмотрел вслед русскому старику, так полюбившемуся ему своей привязанностью ко всему якутскому.
Попов долго и внимательно осматривал лыжи. Все молчали. Слышалось только покашливание, кто-то нетерпеливо передвигал ногами, кто-то потягивал носом.
— На этих не пойдешь!—твердо сказал наконец Попов и тяжело вздохнул.— На этих не пустим!— Он толкнул лыжи по полу.— Дюраллюминий — товар непрочный! День и ночь зря провозились.
— Полдня.
— Молчи!—прервал Васю Попов.— Потратили время и силы только для того, чтобы ошарашить Фокина серебряными лыжами!
— Сержант!
— Да, товарищ капитан! Они нашли серебряные лыжи, над которыми вы так издевались. И теперь довольны, что изумили все-таки вас. Идите, ребята, расколите лиственницу!
— У нас один нож сломался. Я сломал.
— При чем тут нож! Неужели нельзя найти кусок железа с острыми краями? Не может того быть, чтобы не нашли возле сломанного самолета.
Парни вскинули головы. Вот те раз! Они-то мучились, забивая клинья из обломков сучьев!
— Вскипятите чай!—сказал Попов повелительным тоном.— Хорошенько выспитесь. Костра нам ночью не надо! С самого утра начнете работать. Отколете брусок— сразу несите сюда. Как вы думаете, капитан Иванов?
— Правильно!
— Капитан Фокин? Фокин промолчал.
— Самое надежное дерево — лиственница,— начал Коловоротов, подсаживаясь к Иванову.
— Лиственница — это, конечно, дерево что надо! Верно, Семен Ильич!—Иванов добродушно улыбнулся?— Самое прочное и красивое дерево.
— Ну, то же и береза...
— Здешние леса и долины, воды и цветы...
— Все, все для меня дорого, Иван Васильевич!
— И народ...
— О, еще бы!—Старик задумчиво вздохнул.— Прожил я тут четверть века. Люблю якутов, а могу и поругать их, когда следует. На их земле, за них, можно сказать, я честно проливал кровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
— А ребята еще не принесли доски! — громко посетовал Попов. И, немного помолчав, с досадой добавил: — Небо-то именно теперь согнало с себя все тучи!
— Да...— По, видя, что Катя хотела что-то сказать, Иванов сразу осекся.— Что Катя?
— Нет, ничего, Иван Васильевич, я так...
По выражению ее глаз, полных грусти и разочарования, Иванов, конечно, догадался, что она думала о самолете. И Попов тоже. Поэтому он с особым ударением произнес «именно теперь», и Даша поэтому приутихла и опустила свое побледневшее личико. Да все они, и Иванов в том числе, думали об одном: «Почему небо не было таким чистым, когда пролетел самолет?» Загово-
рить об этом вслух никто не решался, поэтому разговора не получалось. Иванов, делая вид, что хочет спать, закрыл глаза и склонил голову набок. Девушки ушли на свое место. Попов уставился в потолок.
Самое страшное, что кончаются продукты. У Иванова загудело в ушах, он вздрогнул, будто ему обдали спину холодной водой. Кончатся продукты — тогда пропало все... Куда же девался Семен Ильич? Хоть бы поговорили с ним о якутской лиственнице. Уж очень он ее расхваливал. Она, по его словам, даже крепче дуба. А приятно, что он любит край, в котором живет! Интересно, а нет ли в его родном Забайкалье дерева краше якутской лиственницы?..
Сколько ни старался Иван Васильевич отвлечься, ужасная мысль не оставляла его.
Смерть. Наверно, страшнее всего умирать от голода. А может быть, когда человека оставляют силы, затухает память и мозг перестает работать, он уже не ощущает мучений и страданий? Говорили, что замерзающему человеку мерещится жарко натопленная печь. Голодному, наверно, мерещится стол, уставленный всякими яствами... И вдруг в памяти всплыли слова известной песни: «Если смерти, то мгновенной если раны...» Да, уж лучше мгновенная.
Но что это с ним? Это уж никуда не годится. До последней минуты, пока ты в сознании, ты обязан бороться за жизнь. Кажется, Лев Толстой говорил: «Не умру, пока думаю, а когда умру, перестану думать!» А в песне той, что вдруг прицепилась к нему, есть и другие слова. Как это? И он начал тихонько напевать. Сначала без слов. Но тут же включились, словно только этого и ждали, девушки. А потом и Попов.
А всего сильней желаю,
Я тебе, товарищ мой:
Чтоб со скорою победой Возвратился ты домой!
И все как будто удивились, что песня кончилась, хотя и знали, что пропели лишь один куплет.
Только Фокин, отмечая про себя всю неуместность пения, недовольно закашлял.
А Иванова вроде бы подзадорило его недовольство, и он начал, поглядывая на повеселевших Катю и Дашу:
По долинам и по взгорьям...
Девушки и Попов дружно подхватили:
Шла дивизия вперед, Чтобы с бою взять Приморье..
Песню оборвали шумно влетевшие Николай и Вася. С возгласом удивления девушки вскочили на ноги. Иванов, оглянувшись, чуть было не вскрикнул. Тогоикин стоймя держал в руках лыжи. От ярких лучей солнца, проникших в открытый вход, лыжи блестели и сияли, точно и впрямь были сделаны из серебра. Парни, обсыпанные снегом, сияли, пожалуй, не меньше.
Фокин, конечно, заметил, что люди чему-то восторженно удивляются, но, заранее считая, что причина, вызвавшая переполох, непременно ничтожна, повернулся с плотно сжатыми губами и с недобро прищуренными глазами. И вдруг он вздрогнул, часто-часто заморгал и раскрыл от удивления рот.
Тогоикин наклонился в сторону Иванова и Фокина:
— Лыжи готовы, товарищи капитаны!—Николай сделал широкий шаг, стал по стойке «смирно» и протянул вперед заостренные, как копья, лыжи.
Фокин втянул голову в плечи и сделал оборонительный жест руками:
— Н-нет! Не н-надо мне!
Иванов взял одну лыжу и внимательно стал ее разглядывать. Подошли девушки и выдернули у Тогойки-на вторую.
— Хороша-а!
— Какая прелесть!
Вошел, тяжело отдуваясь, Коловоротов, с грохотом выронил свой посох и, с трудом переводя дыхание, проговорил:
— Немного пошире бы...
— Поздравляю! Молодцы, ребята! Спасибо!
— На здоровье!—выпалил Тогоикин, тотчас поняв, что выразился весьма нескладно. Но радость помогла ему подавить в себе чувство смущения.
— Спасибо, товарищ Губин!
— Служим...— Вася вытянулся по-военному.— Служу...
— Спасибо, Семен Ильич!
— Это мне-то? Ну да ладно! Пожалуйста!
— Отправлюсь-ка я сегодня вечером, Иван Васильевич.
— Куда?
— А как же... Людей искать.
— Да?.. Ну да... Но погоди, погоди.
— Давай сюда!—Александр Попов поднял свои могучие руки.
Ему сразу протянули обе лыжи.
— Семен Ильич!—Ухватившись за полы шубы, Иванов потянул к себе Коловоротова.— Вы как думаете, Семен Ильич?
— Не знаю, Иван Васильевич, насколько они прочны. Легкие—это правда, скользить будут даже очень хорошо. Надо подумать, посоветоваться, Иван Васильевич.
— А если бы они были лиственничные?
— Тогда совсем другое дело! Здешняя лиственница— дерево особое. Погодите-ка...— Не договорив, он подошел к парням.
Иванов посмотрел вслед русскому старику, так полюбившемуся ему своей привязанностью ко всему якутскому.
Попов долго и внимательно осматривал лыжи. Все молчали. Слышалось только покашливание, кто-то нетерпеливо передвигал ногами, кто-то потягивал носом.
— На этих не пойдешь!—твердо сказал наконец Попов и тяжело вздохнул.— На этих не пустим!— Он толкнул лыжи по полу.— Дюраллюминий — товар непрочный! День и ночь зря провозились.
— Полдня.
— Молчи!—прервал Васю Попов.— Потратили время и силы только для того, чтобы ошарашить Фокина серебряными лыжами!
— Сержант!
— Да, товарищ капитан! Они нашли серебряные лыжи, над которыми вы так издевались. И теперь довольны, что изумили все-таки вас. Идите, ребята, расколите лиственницу!
— У нас один нож сломался. Я сломал.
— При чем тут нож! Неужели нельзя найти кусок железа с острыми краями? Не может того быть, чтобы не нашли возле сломанного самолета.
Парни вскинули головы. Вот те раз! Они-то мучились, забивая клинья из обломков сучьев!
— Вскипятите чай!—сказал Попов повелительным тоном.— Хорошенько выспитесь. Костра нам ночью не надо! С самого утра начнете работать. Отколете брусок— сразу несите сюда. Как вы думаете, капитан Иванов?
— Правильно!
— Капитан Фокин? Фокин промолчал.
— Самое надежное дерево — лиственница,— начал Коловоротов, подсаживаясь к Иванову.
— Лиственница — это, конечно, дерево что надо! Верно, Семен Ильич!—Иванов добродушно улыбнулся?— Самое прочное и красивое дерево.
— Ну, то же и береза...
— Здешние леса и долины, воды и цветы...
— Все, все для меня дорого, Иван Васильевич!
— И народ...
— О, еще бы!—Старик задумчиво вздохнул.— Прожил я тут четверть века. Люблю якутов, а могу и поругать их, когда следует. На их земле, за них, можно сказать, я честно проливал кровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85