..
— Погодите!—воскликнул Тогойкин, очнувшись и медленно отстраняя от себя людей.— Скорее в райком, в колхоз! Что ближе?
— Верно,— заговорил звонким голосом старик.—
Скорее приведи Басыкыя. Привези сюда правление. А ну, живей!
Молодой человек сдернул с вешалки старое ватное пальто и, выскакивая во двор, задел висевшее на гвозде другое. Приглядевшись, Тогойкин узнал свое кожаное пальто. Сам он, оказалось, стоял босой, в одной сорочке.
— Сынок, а далеко ли остались твои люди? — спросил старик, сидя у печи.
Тогойкин побоялся приблизиться к бушующему огню. Не чувствуя пола, будто подошвы у него были из пуха, он осторожно подошел к правым нарам, сел поудобнее и шепотом сказал:
— Отсюда, наверно, километров сорок — пятьдесят...
— О, далеко это, мой друг! А все живы?
— Не все... Оба летчика погибли... Я потом расскажу, когда придут...
— Ладно, сынок. Акулина, ты поторопись с чаем!
— Начинает закипать.
Тогойкин повернулся к молоденькой белолицей женщине, хлопотавшей с щипцами в руках около самовара. Она смущенно отвернулась, но, видимо решив, что это может обидеть гостя, повернулась к нему и нарочито сердитым голосом прикрикнула на детей:
— Идите сейчас же спать!
Возле деда копошились мальчишки, один лет шести, второй лет четырех. Старший суетился, стараясь натянуть на ноги младшему торбаса. А тот нетерпеливо дрыгал ногами.
— Ты что это брыкаешься! — добродушно заворчала на него мать.
Старик выдернул малыша из рук старшего и обул его.
Мальчишки подбежали к двери и налегли на нее в четыре руки. Кряхтя и горбатясь от напряжения, они все же отвалили тяжелую дверь, выскочили наружу и начали толкать ее с обратной стороны, чтобы затворить. Тут из-за печки вылез старый пес и, чуть не придавленный закрывшейся дверью, тоже выскользнул во двор.
От самовара кверху потянулись две струйки пара.
— Сынок, а сам-то родом откуда и звать тебя как?
Старик, по-видимому, собирался обстоятельно побеседовать. Он закинул ногу на ногу, извлек берестяную табакерку и пощелкал по ней пальцами.
— Я из Ленского района, зовут меня Николай Тогойкин. А вы сами кто?
— Мы Титовы...
Старик ловко вскочил с места, широко растворил дверь, в которую вошли сперва старый пес, затем два запыхавшихся мальчугана. Они тотчас, смешно растопырив пальчики, стали греть у огня ладошки. Старик вернулся на свое место, раскрыл табакерку, потянул носом, резко закивал головой и громко чихнул. Мальчишки из шалости подпрыгнули кверху. Тут не только сами дети, но и мать, и дед, и гость — все разом засмеялись.
— Сам я Иван Дмитриевич Титов. Это мое законное имя. А по-старинному называли просто Охочий Иван. А который вышел, это Прокопий Титов, мой младший сын, табунщик и охотник нашего колхоза «Рост». Он, конечно, прекрасный табунщик, но охотник, говоря по правде, слабоватый. А это Акулина, моя младшая сноха, специалист по молодому рогатому скоту и мать моих внучат. Этот — Миша, а вот тот, болыненький,— Вася, нынче осенью собирается в школу. Братишка их, Владимир, там, за занавеской, на нарах разлегся и спит себе... Э, нет, друг!—внезапно, без всякого перехода, словно продолжая какой-то давний спор, заявил старик.— Нынешние охотники не любят отходить далеко. А какой же ценный зверь забежит к ним на задворки дома? Ценная дичь, она по самым глухим местам бродит, за дальними таежными хребтами...
Откуда-то издалека донесся плач.
— Ребенок проснулся,— произнес голос молодого Титова.
— Слышу! — весело отозвался голос Акулины.- Чаю сам наливай.
Тогойкин очнулся. Он лежал, укрытый теплым заячьим одеялом. Хозяева сидели вокруг стола и чаевничали.
Николай откинул одеяло.
—- Как раз и ты проснулся! — приветствовал его старик.—Сперва попей горяченького чаю, потом ложись и как следует выспись.
— Нельзя! — Тогойкин вскочил и ощутил босыми ногами холод пола.— Что это? — Унты его сушились над печкой. Он подбежал, схватил их и начал поспешно обуваться.—Уложили. Укрыли... Вот и заснул...
— И спал-то совсем мало!—послышался из-за занавески голос Акулины, и тут она забормотала что-то невыразимо нежное и ласковое, обращенное уже к сынишке.
— Басыкый мигом примчит сюда само правление. Отсюда всего-то верст десять, не более.
Нежность молодой женщины к младенцу настраивала Тогойкина на домашний лад, и он начал было в душе поддаваться совету старика, но тут же рассердился. Будто в насмешку укрыли теплым одеялом! Да и сам-то он хорош, чуть добрался до тепла, тут же завалился дрыхнуть!
— Нет, я сам поеду! — крикнул Николай и выскочил во двор. Он думал, что уже день, а оказалось — только начинало светать. Значит, он и в самом деле спал недолго. Старый конь, который давеча чуть было не зашиб его, был уже запряжен в сани и с хрустом жевал сено.
Заскочив за дом, он загрёб ладонями чистого снега и принялся растирать лицо. Ласковая мать, кормящая за занавеской маленького Володю, мальчишки, распивающие по ночам наравне со старшими чай, громко чихающий маленький старик и «прекрасный табунщик, но слабоватый охотник» — все они были необыкновенно симпатичны и желали ему только добра, укрыв одеялом...
Когда кончик одного уха больно ущипнул мороз, Николай побежал в дом. Он чувствовал себя посвежевшим и даже отдохнувшим.
Люди были удивлены его радостным видом и вопросительно глядели на него. Вытянув рукав, он утер лицо, быстро сел за стол и пододвинул к себе чашку.
— Так... Едем, значит, в поселок.?
— Сынок, а если Прокопий один... — Нет, нет, я сам должен!
— Вы с Басыкыем, видно, не поладили, повстречавшись на дороге? — усмехнулся Прокопий.— Хорошо еще, что ты не гонялся за ним. Он никого, кроме отца и меня, не признает.
— Так он же этого не знал!.. Наверно, хотел дать ногам отдых,— сказал старик, давая понять Николаю, что сочувствует ему.— Пожалуй, вместо Басыкыя легче было поймать Барылана.
— Тот молоденький жеребчик,— вставил Прокопий и вынес из-за печки унты.
Старого коня зовут Басыкый. А тот, что так напугал его своим храпом,— Барылан. И этот дикарь будто мягче и спокойнее старой, заезженной клячи...
— Сынок, так, значит, ты твердо решил ехать?
— Да, конечно, немедленно!
— Ну что же... А по правилу тебе сейчас надо бы поспать...—Старик подошел к печи, сел и с видом обиженного человека наклонил голову.
Акулина вышла из-за занавески и протянула мужу заячьи чулки.
— Возьми, друг, надень, а то ноги отморозишь.
— Не отморожу, тут недалеко. А в случае чего пробегусь маленько. Лучше бы этому товарищу...
— Нет, и я пробегусь.
— Надо бы выспаться, сил набраться,— тихо повторил старик.
— Что ты завел свое — выспаться, сил набраться! — вспылил Прокопий.
— Я ведь хочу, как лучше...— Старик приоткрыл табакерку, заглянул в нее и положил поближе к печке, подогреть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
— Погодите!—воскликнул Тогойкин, очнувшись и медленно отстраняя от себя людей.— Скорее в райком, в колхоз! Что ближе?
— Верно,— заговорил звонким голосом старик.—
Скорее приведи Басыкыя. Привези сюда правление. А ну, живей!
Молодой человек сдернул с вешалки старое ватное пальто и, выскакивая во двор, задел висевшее на гвозде другое. Приглядевшись, Тогойкин узнал свое кожаное пальто. Сам он, оказалось, стоял босой, в одной сорочке.
— Сынок, а далеко ли остались твои люди? — спросил старик, сидя у печи.
Тогойкин побоялся приблизиться к бушующему огню. Не чувствуя пола, будто подошвы у него были из пуха, он осторожно подошел к правым нарам, сел поудобнее и шепотом сказал:
— Отсюда, наверно, километров сорок — пятьдесят...
— О, далеко это, мой друг! А все живы?
— Не все... Оба летчика погибли... Я потом расскажу, когда придут...
— Ладно, сынок. Акулина, ты поторопись с чаем!
— Начинает закипать.
Тогойкин повернулся к молоденькой белолицей женщине, хлопотавшей с щипцами в руках около самовара. Она смущенно отвернулась, но, видимо решив, что это может обидеть гостя, повернулась к нему и нарочито сердитым голосом прикрикнула на детей:
— Идите сейчас же спать!
Возле деда копошились мальчишки, один лет шести, второй лет четырех. Старший суетился, стараясь натянуть на ноги младшему торбаса. А тот нетерпеливо дрыгал ногами.
— Ты что это брыкаешься! — добродушно заворчала на него мать.
Старик выдернул малыша из рук старшего и обул его.
Мальчишки подбежали к двери и налегли на нее в четыре руки. Кряхтя и горбатясь от напряжения, они все же отвалили тяжелую дверь, выскочили наружу и начали толкать ее с обратной стороны, чтобы затворить. Тут из-за печки вылез старый пес и, чуть не придавленный закрывшейся дверью, тоже выскользнул во двор.
От самовара кверху потянулись две струйки пара.
— Сынок, а сам-то родом откуда и звать тебя как?
Старик, по-видимому, собирался обстоятельно побеседовать. Он закинул ногу на ногу, извлек берестяную табакерку и пощелкал по ней пальцами.
— Я из Ленского района, зовут меня Николай Тогойкин. А вы сами кто?
— Мы Титовы...
Старик ловко вскочил с места, широко растворил дверь, в которую вошли сперва старый пес, затем два запыхавшихся мальчугана. Они тотчас, смешно растопырив пальчики, стали греть у огня ладошки. Старик вернулся на свое место, раскрыл табакерку, потянул носом, резко закивал головой и громко чихнул. Мальчишки из шалости подпрыгнули кверху. Тут не только сами дети, но и мать, и дед, и гость — все разом засмеялись.
— Сам я Иван Дмитриевич Титов. Это мое законное имя. А по-старинному называли просто Охочий Иван. А который вышел, это Прокопий Титов, мой младший сын, табунщик и охотник нашего колхоза «Рост». Он, конечно, прекрасный табунщик, но охотник, говоря по правде, слабоватый. А это Акулина, моя младшая сноха, специалист по молодому рогатому скоту и мать моих внучат. Этот — Миша, а вот тот, болыненький,— Вася, нынче осенью собирается в школу. Братишка их, Владимир, там, за занавеской, на нарах разлегся и спит себе... Э, нет, друг!—внезапно, без всякого перехода, словно продолжая какой-то давний спор, заявил старик.— Нынешние охотники не любят отходить далеко. А какой же ценный зверь забежит к ним на задворки дома? Ценная дичь, она по самым глухим местам бродит, за дальними таежными хребтами...
Откуда-то издалека донесся плач.
— Ребенок проснулся,— произнес голос молодого Титова.
— Слышу! — весело отозвался голос Акулины.- Чаю сам наливай.
Тогойкин очнулся. Он лежал, укрытый теплым заячьим одеялом. Хозяева сидели вокруг стола и чаевничали.
Николай откинул одеяло.
—- Как раз и ты проснулся! — приветствовал его старик.—Сперва попей горяченького чаю, потом ложись и как следует выспись.
— Нельзя! — Тогойкин вскочил и ощутил босыми ногами холод пола.— Что это? — Унты его сушились над печкой. Он подбежал, схватил их и начал поспешно обуваться.—Уложили. Укрыли... Вот и заснул...
— И спал-то совсем мало!—послышался из-за занавески голос Акулины, и тут она забормотала что-то невыразимо нежное и ласковое, обращенное уже к сынишке.
— Басыкый мигом примчит сюда само правление. Отсюда всего-то верст десять, не более.
Нежность молодой женщины к младенцу настраивала Тогойкина на домашний лад, и он начал было в душе поддаваться совету старика, но тут же рассердился. Будто в насмешку укрыли теплым одеялом! Да и сам-то он хорош, чуть добрался до тепла, тут же завалился дрыхнуть!
— Нет, я сам поеду! — крикнул Николай и выскочил во двор. Он думал, что уже день, а оказалось — только начинало светать. Значит, он и в самом деле спал недолго. Старый конь, который давеча чуть было не зашиб его, был уже запряжен в сани и с хрустом жевал сено.
Заскочив за дом, он загрёб ладонями чистого снега и принялся растирать лицо. Ласковая мать, кормящая за занавеской маленького Володю, мальчишки, распивающие по ночам наравне со старшими чай, громко чихающий маленький старик и «прекрасный табунщик, но слабоватый охотник» — все они были необыкновенно симпатичны и желали ему только добра, укрыв одеялом...
Когда кончик одного уха больно ущипнул мороз, Николай побежал в дом. Он чувствовал себя посвежевшим и даже отдохнувшим.
Люди были удивлены его радостным видом и вопросительно глядели на него. Вытянув рукав, он утер лицо, быстро сел за стол и пододвинул к себе чашку.
— Так... Едем, значит, в поселок.?
— Сынок, а если Прокопий один... — Нет, нет, я сам должен!
— Вы с Басыкыем, видно, не поладили, повстречавшись на дороге? — усмехнулся Прокопий.— Хорошо еще, что ты не гонялся за ним. Он никого, кроме отца и меня, не признает.
— Так он же этого не знал!.. Наверно, хотел дать ногам отдых,— сказал старик, давая понять Николаю, что сочувствует ему.— Пожалуй, вместо Басыкыя легче было поймать Барылана.
— Тот молоденький жеребчик,— вставил Прокопий и вынес из-за печки унты.
Старого коня зовут Басыкый. А тот, что так напугал его своим храпом,— Барылан. И этот дикарь будто мягче и спокойнее старой, заезженной клячи...
— Сынок, так, значит, ты твердо решил ехать?
— Да, конечно, немедленно!
— Ну что же... А по правилу тебе сейчас надо бы поспать...—Старик подошел к печи, сел и с видом обиженного человека наклонил голову.
Акулина вышла из-за занавески и протянула мужу заячьи чулки.
— Возьми, друг, надень, а то ноги отморозишь.
— Не отморожу, тут недалеко. А в случае чего пробегусь маленько. Лучше бы этому товарищу...
— Нет, и я пробегусь.
— Надо бы выспаться, сил набраться,— тихо повторил старик.
— Что ты завел свое — выспаться, сил набраться! — вспылил Прокопий.
— Я ведь хочу, как лучше...— Старик приоткрыл табакерку, заглянул в нее и положил поближе к печке, подогреть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85