Тогойкин бережно повернул раненого и уложил его на спину. Полежав немного е закрытыми глазами, Иванов приоткрыл веки, осторожно подвигал головой, оглядел всех окружавших его и едва слышно проговорил:
— А летчики?
Не смея сообщить горестную правду, люди молча топтались на месте.
— Черняков? Тиховаров?.. — Иванов внимательно поглядел на каждого, помолчал, потом, с трудом переводя дыхание, тихо заговорил:—Понял... Понял, товарищи!.. Мужчины, подойдите...
Оба парня тотчас же склонились над ним.
— Где они?
— Тут... у самолета.
— Раскопайте снег. Поищите во что завернуть... Погодите, постойте, — задержал он парней, которые мотели тут же бежать. — Что осталось? Продукты... Медикаменты...
С каждой минутой голос Иванова набирал силу. Слова произносились более четко, более внятно, более громко.
Парни рассказали ему о запасах.
— Мало, мало всего,—проговорил Иванов.— Надо как можно экономнее... А бочонок с маслом не нашли?
— Нет... Масла не видели.
— Это же было мое масло! — забеспокоился Фокин.
— Неважно, чье оно было... Важно, что его нет, Эдуард Леонтьевич.
— Я ведь, кажется, был капитаном!—сказал Фокин расстроенным и рассерженным тоном. — Есть оно, наверно! Куда оно могло деваться?
— Нету, говорят, товарищ капитан... Да! Йод, марлю и все такое прочее надо сдать им,—Иванов взглядом указал в сторону девушек.—Костер чтобы горел постоянно, заготовьте дров... Эх, топора нет! Вася, у тебя рука? Это плохо!.. Из мужчин будто уцелел только ты, товарищ Тогойкин... так ведь твоя фамилия?.. А вот их надо, — голос Иванова дрогнул и перешел в шепот,— надо найти что-нибудь, завернуть...
— Ладно! — У Тогойкина стало тесно в груди, в горле застрял комок, но он справился с собой, нарочно покашлял и еще раз сказал: — Ладно!..
— Ну, пока всё, идите. Другие распоряжения будут даны позже.
Оба парня не видели, как улыбнулся Иванов, произнося слово «распоряжения».
Вскоре снег под их ногами захрустел где-то там, за самолетом. Потом все стихло. А через какое-то время послышался треск сухих веток.
— Руку зашибет, — сказала Даша и, выглянув наружу, громко крикнула: — Губин, ты с рукой поосторожнее!.. Ой! — испуганно вскрикнула она вдруг.
— Что там? — спросила Катя.
— Они, наверно, слишком близко от самолета положили их... — Иванов сразу догадался, что испугало Дашу.
— Прямо у самого самолета, — прошептала Даша, прильнув к подруге.
Слышался шорох и треск ломаемых сучьев. Видно, ребята тащили волоком по земле погибших летчиков, задевая при этом за кусты и деревья. На какое-то время все стихло, потом запылал огромный костер, и даже в самолете слышалось шипение тающего вокруг него снега.
— Молодцы! Молодцы парни! — Иванов свободно вздохнул и довольно энергично откашлялся. — А он как?
— Мало, очень мало проглотил,—ответила Катя. Она стояла на коленях перед Калмыковым и старалась напоить его с ложки.
С этой поры Иванов стал для всех другом и наставником. Едва ли кто-нибудь из всех этих людей, попавших в страшную беду, помнил о его чинах и званиях. Просто перед ними был смелый, честный, благородный человек, любое поручение которого выполнялось не только беспрекословно, но и с великой готовностью.
Бывают такие люди, которых природа не наделила ни физической силой, ни красотой, но те, кому приходится соприкасаться с ними, забывают об их внешности, потому что их внутреннее обаяние, их душевная красота и сила духа делают их прекрасными.
Таким человеком оказался Иван Васильевич Иванов.
Катя Соловьева, Даша Сенькина, Николай Тогойкин и Вася Губин, у которого была сломана «только» рука, Семен Коловоротов, у которого страшно распухло «только» колено, в меру своего умения и своих возможностей оказывали помощь тяжелораненым.
Капитан Фокин стонал и молил:
— Сначала меня, меня!..
Когда же его осторожно пошевелили, чтобы раздеть, он угрожающе вытянул обе руки вперед и поднял крик:
— Больно! Не подходите! Не желаю... Совсем не подходите!
Как только Фокин умолкал, люди снова склонялись над ним. Но крик тотчас возобновлялся, и все снова отшатывались от него.
Наблюдая все это, Иван Васильевич тихо сказал:
— Эдуард Леонтьевич, ты бы потерпел немного...
— Капитан Иванов! — Фокин злобно обернулся к нему, видно не успев подобрать слова, которые бы наиболее полно выразили всю степень его негодования. Он лежал, прикусив нижнюю губу и вытаращив по-детски голубые глаза.— Капитан Иванов! Тебе хорошо советовать... Испытай-ка такое сам...
— Идите! Идите ко мне, товарищи!..
Тогойкин и девушки быстро повернулись к Иванову.
Но стоило Тогойкину, может быть, слишком торопли- во расстегнуть пуговицы и распахнуть полы шинели Иванова, как он движением руки остановил его. Несмотря на то что он лежал, крепко зажмурив глаза и не двигаясь, явно подготовив себя стерпеть все, окружавшим его людям вдруг показалось, что он как-то и в чем-то неуловимо изменился, что он постепенно отдаляется от них.
Фокин, молча наблюдавший за происходящим, не без удовлетворения подумал: «Ну что, и тебе боязно, да? Небось, когда до самого...»
Капитан Фокин не успел сформулировать свою мысль, как Иванов вздрогнул, глубоко втянул в себя воздух и широко раскрыл глаза. Если минуту назад людям казалось, что он отдаляется от них, то сейчас, словно совершив прыжок, он вернулся назад, к своим. Его бледное, бескровное лицо посветлело, и он спокойным голосом сказал:
— Ну что же, друзья, почему вы стоите? Пусть девушки работают... секретари комсомола...
— И я ведь секретарь,— тихо вставил Тогойкин.
— Мы с тобой мужчины! Руки у нас грубые. Для этого нужны нежные пальцы, легкие...
Иванов постарался расслабиться, чтобы его тело стало более податливым.
Катя и Даша раздели.его до пояса. Огромный, расплывшийся синяк на правой стороне груди. Ощупали грудь. Сломаны ребра, три ребра, даже четыре. Он так худ, что можно считать ребра не ощупывая. Бок опал, словно провалившийся погребок старой покинутой юрты. На левой стороне тревожно трепещет сердце.
Девушки молча переглянулись. Тогойкин и Губин в растерянности топтались на месте. Капитан Фокин боязливо зажмурился.
— Что будем делать? — спросил Иванов, поняв смятение товарищей.— Что же будем делать, друзья? Мы с вами не врачи. Как сумеем, так и сделаем... Давайте обмоем, помажем йодом и крепко забинтуем. Но марлю надо беречь...
Тогойкин встал на колени, просунул обе ладони под костлявые лопатки Иванова и приподнял его. Обмыли, смазали йодом, оторвали корочку какой-то папки, обер-
нули ее ватой и марлей и, приложив к провалившемуся боку, крепко забинтовали.
Иванов облегченно вздохнул, обильный пот выступил у него на лбу. Он обвел всех своими светло-синими глазами и сказал:
— Спасибо, товарищи! Я чувствую огромное облегчение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
— А летчики?
Не смея сообщить горестную правду, люди молча топтались на месте.
— Черняков? Тиховаров?.. — Иванов внимательно поглядел на каждого, помолчал, потом, с трудом переводя дыхание, тихо заговорил:—Понял... Понял, товарищи!.. Мужчины, подойдите...
Оба парня тотчас же склонились над ним.
— Где они?
— Тут... у самолета.
— Раскопайте снег. Поищите во что завернуть... Погодите, постойте, — задержал он парней, которые мотели тут же бежать. — Что осталось? Продукты... Медикаменты...
С каждой минутой голос Иванова набирал силу. Слова произносились более четко, более внятно, более громко.
Парни рассказали ему о запасах.
— Мало, мало всего,—проговорил Иванов.— Надо как можно экономнее... А бочонок с маслом не нашли?
— Нет... Масла не видели.
— Это же было мое масло! — забеспокоился Фокин.
— Неважно, чье оно было... Важно, что его нет, Эдуард Леонтьевич.
— Я ведь, кажется, был капитаном!—сказал Фокин расстроенным и рассерженным тоном. — Есть оно, наверно! Куда оно могло деваться?
— Нету, говорят, товарищ капитан... Да! Йод, марлю и все такое прочее надо сдать им,—Иванов взглядом указал в сторону девушек.—Костер чтобы горел постоянно, заготовьте дров... Эх, топора нет! Вася, у тебя рука? Это плохо!.. Из мужчин будто уцелел только ты, товарищ Тогойкин... так ведь твоя фамилия?.. А вот их надо, — голос Иванова дрогнул и перешел в шепот,— надо найти что-нибудь, завернуть...
— Ладно! — У Тогойкина стало тесно в груди, в горле застрял комок, но он справился с собой, нарочно покашлял и еще раз сказал: — Ладно!..
— Ну, пока всё, идите. Другие распоряжения будут даны позже.
Оба парня не видели, как улыбнулся Иванов, произнося слово «распоряжения».
Вскоре снег под их ногами захрустел где-то там, за самолетом. Потом все стихло. А через какое-то время послышался треск сухих веток.
— Руку зашибет, — сказала Даша и, выглянув наружу, громко крикнула: — Губин, ты с рукой поосторожнее!.. Ой! — испуганно вскрикнула она вдруг.
— Что там? — спросила Катя.
— Они, наверно, слишком близко от самолета положили их... — Иванов сразу догадался, что испугало Дашу.
— Прямо у самого самолета, — прошептала Даша, прильнув к подруге.
Слышался шорох и треск ломаемых сучьев. Видно, ребята тащили волоком по земле погибших летчиков, задевая при этом за кусты и деревья. На какое-то время все стихло, потом запылал огромный костер, и даже в самолете слышалось шипение тающего вокруг него снега.
— Молодцы! Молодцы парни! — Иванов свободно вздохнул и довольно энергично откашлялся. — А он как?
— Мало, очень мало проглотил,—ответила Катя. Она стояла на коленях перед Калмыковым и старалась напоить его с ложки.
С этой поры Иванов стал для всех другом и наставником. Едва ли кто-нибудь из всех этих людей, попавших в страшную беду, помнил о его чинах и званиях. Просто перед ними был смелый, честный, благородный человек, любое поручение которого выполнялось не только беспрекословно, но и с великой готовностью.
Бывают такие люди, которых природа не наделила ни физической силой, ни красотой, но те, кому приходится соприкасаться с ними, забывают об их внешности, потому что их внутреннее обаяние, их душевная красота и сила духа делают их прекрасными.
Таким человеком оказался Иван Васильевич Иванов.
Катя Соловьева, Даша Сенькина, Николай Тогойкин и Вася Губин, у которого была сломана «только» рука, Семен Коловоротов, у которого страшно распухло «только» колено, в меру своего умения и своих возможностей оказывали помощь тяжелораненым.
Капитан Фокин стонал и молил:
— Сначала меня, меня!..
Когда же его осторожно пошевелили, чтобы раздеть, он угрожающе вытянул обе руки вперед и поднял крик:
— Больно! Не подходите! Не желаю... Совсем не подходите!
Как только Фокин умолкал, люди снова склонялись над ним. Но крик тотчас возобновлялся, и все снова отшатывались от него.
Наблюдая все это, Иван Васильевич тихо сказал:
— Эдуард Леонтьевич, ты бы потерпел немного...
— Капитан Иванов! — Фокин злобно обернулся к нему, видно не успев подобрать слова, которые бы наиболее полно выразили всю степень его негодования. Он лежал, прикусив нижнюю губу и вытаращив по-детски голубые глаза.— Капитан Иванов! Тебе хорошо советовать... Испытай-ка такое сам...
— Идите! Идите ко мне, товарищи!..
Тогойкин и девушки быстро повернулись к Иванову.
Но стоило Тогойкину, может быть, слишком торопли- во расстегнуть пуговицы и распахнуть полы шинели Иванова, как он движением руки остановил его. Несмотря на то что он лежал, крепко зажмурив глаза и не двигаясь, явно подготовив себя стерпеть все, окружавшим его людям вдруг показалось, что он как-то и в чем-то неуловимо изменился, что он постепенно отдаляется от них.
Фокин, молча наблюдавший за происходящим, не без удовлетворения подумал: «Ну что, и тебе боязно, да? Небось, когда до самого...»
Капитан Фокин не успел сформулировать свою мысль, как Иванов вздрогнул, глубоко втянул в себя воздух и широко раскрыл глаза. Если минуту назад людям казалось, что он отдаляется от них, то сейчас, словно совершив прыжок, он вернулся назад, к своим. Его бледное, бескровное лицо посветлело, и он спокойным голосом сказал:
— Ну что же, друзья, почему вы стоите? Пусть девушки работают... секретари комсомола...
— И я ведь секретарь,— тихо вставил Тогойкин.
— Мы с тобой мужчины! Руки у нас грубые. Для этого нужны нежные пальцы, легкие...
Иванов постарался расслабиться, чтобы его тело стало более податливым.
Катя и Даша раздели.его до пояса. Огромный, расплывшийся синяк на правой стороне груди. Ощупали грудь. Сломаны ребра, три ребра, даже четыре. Он так худ, что можно считать ребра не ощупывая. Бок опал, словно провалившийся погребок старой покинутой юрты. На левой стороне тревожно трепещет сердце.
Девушки молча переглянулись. Тогойкин и Губин в растерянности топтались на месте. Капитан Фокин боязливо зажмурился.
— Что будем делать? — спросил Иванов, поняв смятение товарищей.— Что же будем делать, друзья? Мы с вами не врачи. Как сумеем, так и сделаем... Давайте обмоем, помажем йодом и крепко забинтуем. Но марлю надо беречь...
Тогойкин встал на колени, просунул обе ладони под костлявые лопатки Иванова и приподнял его. Обмыли, смазали йодом, оторвали корочку какой-то папки, обер-
нули ее ватой и марлей и, приложив к провалившемуся боку, крепко забинтовали.
Иванов облегченно вздохнул, обильный пот выступил у него на лбу. Он обвел всех своими светло-синими глазами и сказал:
— Спасибо, товарищи! Я чувствую огромное облегчение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85