Басыкый только фыркнул в ответ и промчался мимо.
От тракта бежала узенькая дорожка к старой юрте. Там она резко сворачивала к югу и упиралась в лес. Доехав до юрты, Тогойкин соскочил с саней, развернул коня, обнял обоих мальчишек и торопливо проговорил:
— Ну, друзья, живо домой, к маме!..
У мальчишек и так уже подозрительно поблескивали глазки, поэтому нельзя было разводить нежности. Это бы их окончательно расстроило.
Тогойкин оглянулся только после того, как старательно приладил лыжи. Сани уже выехали на большую дорогу. Мальчишки пустили своего Басыкыя рысью. Старый пес промчался мимо него вдогонку за своими хозяевами.
Николай осмотрел патронташ. Слева направо были заложены в ряд шесть патронов с самодельными пулями, потом шли патроны с дробовыми зарядами. На поясе у самой пряжки висел короткий нож. Видно, этот «неважный охотник», как называл Прокопия его отец, все так продумал, чтобы можно было в любой миг выдернуть нужный патрон или же нож,— словом, что понадобится.
А между прочим, этот «неважный охотник» в числе немногих не взят в армию. Забронировали, конечно, лучших. Схитрил старик, а сам небось гордится сыном...
Зарядив ружье патроном с пулей, Тогойкин заскользил по широкой поляне к таежному морю, смутно темневшему в затянутой туманной дымкой дали.
Поднявшись на вершину хребта, он оглянулся назад. Вон там вьется, наверно, сейчас дымок над домом молодой матери трех милых мальчишек. А там, за горизонтом, колхоз «Рост». А это, легко извиваясь, бежит веселая речка Бабочка. А вон там вроде даже видно узенькую дорожку, что ведет к старой юрте.
До чего же хороши лыжи у Прокопия! Они и легкие и прочные, идешь на них по глубокому снегу, а они, точно живые, слушаются тебя. А как стремительно они
скользят под гору, как мягко и прочно опираешься на них при подъемах, как плавно и привольно бегут они на просторе... Тогойкин шел по своему следу. Ветры, бродившие по необъятной тайге, кое-где занесли и засыпали его снегом. Но ненадолго обрывался след, дальше он снова появлялся. И это было даже более увлекательно. Идешь по следу — и вдруг он обрывается, прошел немного по снежной целине, а он опять перед глазами, манит тебя за собой, как та веселая речка Бабочка.
На одном конце следа — колхоз «Рост», а на другом — его товарищи. И он уже не сиротина, одиноко бредущий по суровой, промерзшей тайге, а счастливец, ведь он идет от одной родни к другой.
Расскажи ему — ведь он, пожалуй, и не поверил бы, что кто-то совершил такой поход, а если бы и поверил, то решил бы, что сделал это человек исключительной выдержки. Но про себя-то Николай Тогойкин ничего такого сказать не может. И храбростью он не отличается, да и лыжник он весьма посредственный.
И все-таки это был нелегкий поход. Ведь могли и лыжи сломаться, и просто можно было повалиться на снег от усталости и уже не подняться... Конечно, он мог бы остаться со всеми, его никто не принуждал идти, он сам вызвался. Но тогда... Тогда погибли бы все. И он в том числе. А тут была надежда. И никто, кроме него, не мог пойти, именно поэтому он и пошел...
Что же тут особенного? Шел-то он по своей, по родной тайге. И пусть она дремучая и пусть она бескрайняя, но шел он к людям за помощью, а в случае неудачи он бы по собственной лыжне вернулся обратно.
Так что же, значит, все просто?
Нет, трудно. Очень трудно.
А каково парням, таким же, как он, Николай Тогойкин, ходить в разведку? А партизанам? По лесам и болотам, а того хуже, если по полю пробирается солдат, и не к своим людям, а к нелюдям, к фашистским позициям, или в тыл врага...
Вот теперь, когда он вернется домой, он снова будет проситься на фронт...
Перед ним внезапно раскинулась белая ширь большого озера. Николай остановился. Оказалось, что он стоит на хребте горы, поросшей редкими высокими деревьями.
— Ага, оно самое...— произнес он вслух, удивляясь, что так быстро дошел до озера.
На острове, у самого краешка, склонились друг к другу две лиственницы. На их обломанных вершинах белели надетые набекрень снежные шапки, а из-под них виднелись черные, обгоревшие виски. Казалось, эти два дерева нарочно отошли в сторонку, чтобы пошептаться. Тогойкин оттолкнулся и покатил вниз, под гору, прямо на озеро.
Ступив на остров, он свернул к обезглавленным лиственницам и постучал палкой сначала по одному, потом по другому стволу. С деревьев слетели снежные шапки, обнажив их обломанные, обуглившиеся вершины. Он вздрогнул, заметив на нижних сучьях тихо покачивающиеся лоскутья старой сети. Словно белые черви, шевелились иссохшие трубочки берестяных поплавков. Тогойкин с чувством брезгливой робости поспешил уйти.
Когда-то темной осенней ночью Иван Титов, утомленный дорогой, глянул сверху на озеро и увидел на этих вот деревьях ту самую гагару — злого духа, погубившего его друга Никуша. И вот этот дух уже поджидал самого Ивана, обернувшись в буйно полыхающий огонь. Он клевал острым клювом, шумно размахивал крылами, вздувался и встряхивался над их оставленной в прошлом году сетью, рассыпал вокруг огненные перья!.. О, как, наверно, это было ужасно!
Перейдя через озеро, Николай вдруг увидел на снегу свою синюю эмалированную кружку. Мало того, что он потерял такую необходимую в дороге вещь, он даже и не хватился ее.
Подняв кружку, он устремился туда, где курился огонь, который он вчера разжег под упавшим сухим деревом. Как человек, пришедший на обжитое место, он быстро снял лыжи и рюкзак, раздул огонь и набил снегом кружку.
Готовый костер, чистая вода, обилие пищи!
Николай осмотрел лыжи. Лосиная кожа будто умылась и очистилась, стала еще более гладкой и скользкой, остовые шерстинки сверкали искорками. Умелые
руки безвестного мастера придали лыжам изящную форму и гибкость. Надежная прочность сочеталась в них с отзывчивым характером и неуемной стремительностью. Он с благоговением подержал на ладонях лыжи, потом бережно прислонил их к дереву и подбавил в кружку свежего снега.
По обе стороны дерева, горевшего целые сутки, растаял снег. На проступившем зеленом ковре брусничника были рассыпаны крупные темно-красные ягоды. Николай принялся подбирать их. Две пригорошни он ссыпал в карманы рюкзака, и тут закипела вода.
Остужая перегревшуюся кромку кружки комком снега, он прихлебывал чай, с хрустом откусывая мерзлое мясо.
Ни с чем не сравнима прелесть тонкого аромата свежести оттаявшего снега, смешанного с горьковатым запахом дыма. Вытягиваются и приседают острые языки пламени. Опоясав в два ряда дерево, они ведут веселый хоровод. Иней на березках от близости огня подтаивает и переливается разными красками.
Человек, завороженный этой красотой, может, кажется, сидеть так до бесконечности.
Тогойкин внезапно вскочил на ноги и заторопился в путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
От тракта бежала узенькая дорожка к старой юрте. Там она резко сворачивала к югу и упиралась в лес. Доехав до юрты, Тогойкин соскочил с саней, развернул коня, обнял обоих мальчишек и торопливо проговорил:
— Ну, друзья, живо домой, к маме!..
У мальчишек и так уже подозрительно поблескивали глазки, поэтому нельзя было разводить нежности. Это бы их окончательно расстроило.
Тогойкин оглянулся только после того, как старательно приладил лыжи. Сани уже выехали на большую дорогу. Мальчишки пустили своего Басыкыя рысью. Старый пес промчался мимо него вдогонку за своими хозяевами.
Николай осмотрел патронташ. Слева направо были заложены в ряд шесть патронов с самодельными пулями, потом шли патроны с дробовыми зарядами. На поясе у самой пряжки висел короткий нож. Видно, этот «неважный охотник», как называл Прокопия его отец, все так продумал, чтобы можно было в любой миг выдернуть нужный патрон или же нож,— словом, что понадобится.
А между прочим, этот «неважный охотник» в числе немногих не взят в армию. Забронировали, конечно, лучших. Схитрил старик, а сам небось гордится сыном...
Зарядив ружье патроном с пулей, Тогойкин заскользил по широкой поляне к таежному морю, смутно темневшему в затянутой туманной дымкой дали.
Поднявшись на вершину хребта, он оглянулся назад. Вон там вьется, наверно, сейчас дымок над домом молодой матери трех милых мальчишек. А там, за горизонтом, колхоз «Рост». А это, легко извиваясь, бежит веселая речка Бабочка. А вон там вроде даже видно узенькую дорожку, что ведет к старой юрте.
До чего же хороши лыжи у Прокопия! Они и легкие и прочные, идешь на них по глубокому снегу, а они, точно живые, слушаются тебя. А как стремительно они
скользят под гору, как мягко и прочно опираешься на них при подъемах, как плавно и привольно бегут они на просторе... Тогойкин шел по своему следу. Ветры, бродившие по необъятной тайге, кое-где занесли и засыпали его снегом. Но ненадолго обрывался след, дальше он снова появлялся. И это было даже более увлекательно. Идешь по следу — и вдруг он обрывается, прошел немного по снежной целине, а он опять перед глазами, манит тебя за собой, как та веселая речка Бабочка.
На одном конце следа — колхоз «Рост», а на другом — его товарищи. И он уже не сиротина, одиноко бредущий по суровой, промерзшей тайге, а счастливец, ведь он идет от одной родни к другой.
Расскажи ему — ведь он, пожалуй, и не поверил бы, что кто-то совершил такой поход, а если бы и поверил, то решил бы, что сделал это человек исключительной выдержки. Но про себя-то Николай Тогойкин ничего такого сказать не может. И храбростью он не отличается, да и лыжник он весьма посредственный.
И все-таки это был нелегкий поход. Ведь могли и лыжи сломаться, и просто можно было повалиться на снег от усталости и уже не подняться... Конечно, он мог бы остаться со всеми, его никто не принуждал идти, он сам вызвался. Но тогда... Тогда погибли бы все. И он в том числе. А тут была надежда. И никто, кроме него, не мог пойти, именно поэтому он и пошел...
Что же тут особенного? Шел-то он по своей, по родной тайге. И пусть она дремучая и пусть она бескрайняя, но шел он к людям за помощью, а в случае неудачи он бы по собственной лыжне вернулся обратно.
Так что же, значит, все просто?
Нет, трудно. Очень трудно.
А каково парням, таким же, как он, Николай Тогойкин, ходить в разведку? А партизанам? По лесам и болотам, а того хуже, если по полю пробирается солдат, и не к своим людям, а к нелюдям, к фашистским позициям, или в тыл врага...
Вот теперь, когда он вернется домой, он снова будет проситься на фронт...
Перед ним внезапно раскинулась белая ширь большого озера. Николай остановился. Оказалось, что он стоит на хребте горы, поросшей редкими высокими деревьями.
— Ага, оно самое...— произнес он вслух, удивляясь, что так быстро дошел до озера.
На острове, у самого краешка, склонились друг к другу две лиственницы. На их обломанных вершинах белели надетые набекрень снежные шапки, а из-под них виднелись черные, обгоревшие виски. Казалось, эти два дерева нарочно отошли в сторонку, чтобы пошептаться. Тогойкин оттолкнулся и покатил вниз, под гору, прямо на озеро.
Ступив на остров, он свернул к обезглавленным лиственницам и постучал палкой сначала по одному, потом по другому стволу. С деревьев слетели снежные шапки, обнажив их обломанные, обуглившиеся вершины. Он вздрогнул, заметив на нижних сучьях тихо покачивающиеся лоскутья старой сети. Словно белые черви, шевелились иссохшие трубочки берестяных поплавков. Тогойкин с чувством брезгливой робости поспешил уйти.
Когда-то темной осенней ночью Иван Титов, утомленный дорогой, глянул сверху на озеро и увидел на этих вот деревьях ту самую гагару — злого духа, погубившего его друга Никуша. И вот этот дух уже поджидал самого Ивана, обернувшись в буйно полыхающий огонь. Он клевал острым клювом, шумно размахивал крылами, вздувался и встряхивался над их оставленной в прошлом году сетью, рассыпал вокруг огненные перья!.. О, как, наверно, это было ужасно!
Перейдя через озеро, Николай вдруг увидел на снегу свою синюю эмалированную кружку. Мало того, что он потерял такую необходимую в дороге вещь, он даже и не хватился ее.
Подняв кружку, он устремился туда, где курился огонь, который он вчера разжег под упавшим сухим деревом. Как человек, пришедший на обжитое место, он быстро снял лыжи и рюкзак, раздул огонь и набил снегом кружку.
Готовый костер, чистая вода, обилие пищи!
Николай осмотрел лыжи. Лосиная кожа будто умылась и очистилась, стала еще более гладкой и скользкой, остовые шерстинки сверкали искорками. Умелые
руки безвестного мастера придали лыжам изящную форму и гибкость. Надежная прочность сочеталась в них с отзывчивым характером и неуемной стремительностью. Он с благоговением подержал на ладонях лыжи, потом бережно прислонил их к дереву и подбавил в кружку свежего снега.
По обе стороны дерева, горевшего целые сутки, растаял снег. На проступившем зеленом ковре брусничника были рассыпаны крупные темно-красные ягоды. Николай принялся подбирать их. Две пригорошни он ссыпал в карманы рюкзака, и тут закипела вода.
Остужая перегревшуюся кромку кружки комком снега, он прихлебывал чай, с хрустом откусывая мерзлое мясо.
Ни с чем не сравнима прелесть тонкого аромата свежести оттаявшего снега, смешанного с горьковатым запахом дыма. Вытягиваются и приседают острые языки пламени. Опоясав в два ряда дерево, они ведут веселый хоровод. Иней на березках от близости огня подтаивает и переливается разными красками.
Человек, завороженный этой красотой, может, кажется, сидеть так до бесконечности.
Тогойкин внезапно вскочил на ноги и заторопился в путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85