И Николай с явным удовольствием начал ему подпевать:
Я хату покинул, Пошел воевать, Чтоб землю в Гренаде Крестьянам отдать, Прощайте, родные, Прощайте, семья! Гренада, Гренада, Гренада моя!..
Песня кончилась, и закипела вода. Тогойкин вскочил на ноги, подкинул в костер веток, выхватил из огня бурливший бак и, высоко подняв его, быстро засеменил к своим.
— Пошли, Вася!
В облаке пара парни появились в самолете.
— Вода вскипела!
— Чай готов!
Обе девушки, капитан Иванов и бортрадист Попов были явно чем-то по-хорошему возбуждены.
Парни сначала подумали, что люди обрадовались их приходу. Они поставили бак и огляделись. Капитан Фокин внимательно разглядывал свои ногти и даже не повернулся в их сторону. Не спавший всю ночь Коловоротов наконец уснул, привалившись спиной к стенке и беспомощно опустив голову на грудь. Калмыков прерывисто стонал.
— Что такое? Что случилось?— спросили парни.
— Ничего не случилось! Решительно ничего!—сказала Катя, засияв довольной улыбкой.
И в самом деле —что особенного могло у них слу-
читься? Новостям неоткуда было взяться. Ведь они не выходили всю-ночь из самолета. И все-таки они были чем-то обрадованы.
— Вот, готово!— сказал Тогойкин, показывая на бак. Часть кипятка отлили в большую консервную банку,
остудили и умыли всех лежачих. Калмыкова решили раздеть и обтереть всего. Однако и на этот раз девушки не обнаружили на его теле ни ран, ни ссадин, ни даже царапин. Но все тело представляло собой сплошной вздувшийся синяк. В сознание он не приходил, только тяжело и прерывисто дышал, а порой стонал.
Перед чаепитием Тогойкин положил каждому по нескольку сухариков и по куску сахара.
Катя размочила в чае сухари, сделала из них жидкую кашицу и опустилась на колени, чтобы покормить Калмыкова. Она ловко всовывала ему в рот кончик ложки, и он, подержав какое-то время кашицу во рту, все-таки проглатывал ее.
— Ну, ребята, когда поедим и попьем чайку, возьмемся за рацию, может, заставим ее заговорить,— сказал Попов.
Все оживились, и лежачие и ходячие. «А удастся? »— с надеждой думал каждый, поглядывая один на другого.
Только капитан Фокин поморщился, услышав предложение Попова, и с этакой иронической усмешечкой заговорил:
— Заставишь, значит! Что же ты ее в полете не заставлял? А сейчас, значит, заставишь!
— Она работала.
— Работала! А почему же нет самолетов? Почему, я тебя спрашиваю?— Фокин явно издевался над Поповым, нарочно растягивая слова.— Я же у тебя спрашиваю, товарищ сержант!
— Видимо, мы очень далеко отклонились от трассы, ищут, наверное...
— Ах, отклонились? Значит, ищут, мой милый? — продолжал он издевательски вкрадчивым тоном, но, не дождавшись ответа, не на шутку разозлился и заорал:— Я ведь тебя спрашиваю, сержант Попов!
Коловоротов вздрогнул и проснулся. Он медленно выпрямился и стал озираться по сторонам.
— А почему бы и не попытаться, товарищ капитан?
— Попытайся, непременно попытайся!—вставил Тогойкин, помогавший Кате переложить Калмыкова.— Все надо пробовать! Все!
— Молодой человек! Может быть, ты и в самом деле герой из героев среди якутов,—захихикал Фокин, поглядывая на Иванова, словно приглашая и его посмеяться. Потом он смущенно отвел глаза от Иванова и уже безразличным тоном добавил:—Этого я, конечно, не знаю... Но я просил бы тебя не вмешиваться в разговоры военных людей. Мы как-нибудь сами разберемся...
— Хоть я никакой и не герой... А вот на. правах члена коллектива...— Тогойкин вдруг смешался и, не. договорив, снова склонился над Калмыковым.
Но теперь за него вступилась Катя Соловьева. Спокойные люди тоже иногда не выдерживают. С покрасневшим от гнева лицом она некоторое время молча смотрела на Фокина.
— По-моему...— Катя на миг остановилась, словно обо что-то споткнулась.— Мне кажется, мы все тут; одинаковые, все мы просто советские люди!
— Совершенно верно!—поддержала подругу быстрая на язык Даша Сенькина.— Нехорошо как-то, не время сейчас делиться на сословия.
— Правильно!— сказал Вася Губин, осторожно по-качивая свою больную руку, словно нянча младенца.
— Так-то оно разумнее будет,— пробормотал Коловоротов, сидевший на полу и тихо поглаживающий обеими руками распухшее колено.— Другое дело, когда доедем каждый до своей работы...
— А мы, военные, всегда остаемся военными!— Фокин опять посмотрел на Иванова, надеясь, что уж с этим-то доводом тот, наверно, согласится.— По-моему, так.
Все невольно ждали, что скажет Иванов.
— По-моему, тоже...— Иванов откашлялся. Он охрип от долгого молчания.—Да, военный—это не только профессия; но и обязанность.
— Вот-вот!—охотно отозвался Фокин, решив, что наконец-то с ним согласились, и, тяжело вздохнув, добавил:— Самая трудная обязанность...
— Военнообязанный,— медленно произнес Иванов.—Профессия и обязанность,— повторил он.— Но ведь самая высокая, самая священная обязанность для всех нас — это... это — быть человеком, советским человеком...
— Политика!— засмеялся Фокин.
— Да, политика, товарищ Фокин! Трудная обязанность, говорите вы. А разве у педагога, у врача легкие обязанности?
— Не учителя побеждают врагов, а военные.
— Военные, которых воспитали учителя. И они, кстати, воюют. Вы слишком часто, капитан Фокин, напоминаете всем, что вы военный. Можно подумать, что вы, став военным, оказали кому-то этим фактом большую любезность или принесли себя в жертву. А сейчас тысячи людей в военной форме погибают, не думая о своих заслугах, без громких слов, без пышных фраз.
— Опять политика!—Фокин страдальчески вздохнул й отвернулся.
— Постарайтесь, товарищи! Авось удастся,— сказал Попов Тогойкину и Губину.
Весь этот день Тогойкин, Губин и едва державшийся на ногах старик Коловоротов провели под открытым небом, пытаясь наладить рацию. Стажер бортмеханика Вася Губин то и дело вбегал в самолет, садился на корточки перед Поповым и что-то показывал ему, о чем-то расспрашивал. Пока Вася консультировался с Поповым, Тогойкин заготовлял топливо для ненасытного костра,— ведь надо было поддерживать огонь круглые сутки.
Оторвавшись от костра, он вместе с Коловоротовым вывинчивал и завинчивал какие-то винтики по указанию Васи. Кончики перочинных ножичков загнулись, притупились, соскальзывали, раня пальцы. К вечеру не осталось у Николая ни одного не перевязанного пальца на левой руке.
— Ежели ты, парень, останешься без руки, мы все пропадем,— сказал Коловоротов, желая отстранить Тогойкина от этого дела.
Он даже пожаловался Попову. А потом понял, что без Тогойкина не обойтись. У самого-то Коловоротова пальцы неподатливые, не могут удержать мелкие вин-
тики, да и глаза туманятся... Недаром, знать, на его плечи падал снег шестидесяти пяти зим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Я хату покинул, Пошел воевать, Чтоб землю в Гренаде Крестьянам отдать, Прощайте, родные, Прощайте, семья! Гренада, Гренада, Гренада моя!..
Песня кончилась, и закипела вода. Тогойкин вскочил на ноги, подкинул в костер веток, выхватил из огня бурливший бак и, высоко подняв его, быстро засеменил к своим.
— Пошли, Вася!
В облаке пара парни появились в самолете.
— Вода вскипела!
— Чай готов!
Обе девушки, капитан Иванов и бортрадист Попов были явно чем-то по-хорошему возбуждены.
Парни сначала подумали, что люди обрадовались их приходу. Они поставили бак и огляделись. Капитан Фокин внимательно разглядывал свои ногти и даже не повернулся в их сторону. Не спавший всю ночь Коловоротов наконец уснул, привалившись спиной к стенке и беспомощно опустив голову на грудь. Калмыков прерывисто стонал.
— Что такое? Что случилось?— спросили парни.
— Ничего не случилось! Решительно ничего!—сказала Катя, засияв довольной улыбкой.
И в самом деле —что особенного могло у них слу-
читься? Новостям неоткуда было взяться. Ведь они не выходили всю-ночь из самолета. И все-таки они были чем-то обрадованы.
— Вот, готово!— сказал Тогойкин, показывая на бак. Часть кипятка отлили в большую консервную банку,
остудили и умыли всех лежачих. Калмыкова решили раздеть и обтереть всего. Однако и на этот раз девушки не обнаружили на его теле ни ран, ни ссадин, ни даже царапин. Но все тело представляло собой сплошной вздувшийся синяк. В сознание он не приходил, только тяжело и прерывисто дышал, а порой стонал.
Перед чаепитием Тогойкин положил каждому по нескольку сухариков и по куску сахара.
Катя размочила в чае сухари, сделала из них жидкую кашицу и опустилась на колени, чтобы покормить Калмыкова. Она ловко всовывала ему в рот кончик ложки, и он, подержав какое-то время кашицу во рту, все-таки проглатывал ее.
— Ну, ребята, когда поедим и попьем чайку, возьмемся за рацию, может, заставим ее заговорить,— сказал Попов.
Все оживились, и лежачие и ходячие. «А удастся? »— с надеждой думал каждый, поглядывая один на другого.
Только капитан Фокин поморщился, услышав предложение Попова, и с этакой иронической усмешечкой заговорил:
— Заставишь, значит! Что же ты ее в полете не заставлял? А сейчас, значит, заставишь!
— Она работала.
— Работала! А почему же нет самолетов? Почему, я тебя спрашиваю?— Фокин явно издевался над Поповым, нарочно растягивая слова.— Я же у тебя спрашиваю, товарищ сержант!
— Видимо, мы очень далеко отклонились от трассы, ищут, наверное...
— Ах, отклонились? Значит, ищут, мой милый? — продолжал он издевательски вкрадчивым тоном, но, не дождавшись ответа, не на шутку разозлился и заорал:— Я ведь тебя спрашиваю, сержант Попов!
Коловоротов вздрогнул и проснулся. Он медленно выпрямился и стал озираться по сторонам.
— А почему бы и не попытаться, товарищ капитан?
— Попытайся, непременно попытайся!—вставил Тогойкин, помогавший Кате переложить Калмыкова.— Все надо пробовать! Все!
— Молодой человек! Может быть, ты и в самом деле герой из героев среди якутов,—захихикал Фокин, поглядывая на Иванова, словно приглашая и его посмеяться. Потом он смущенно отвел глаза от Иванова и уже безразличным тоном добавил:—Этого я, конечно, не знаю... Но я просил бы тебя не вмешиваться в разговоры военных людей. Мы как-нибудь сами разберемся...
— Хоть я никакой и не герой... А вот на. правах члена коллектива...— Тогойкин вдруг смешался и, не. договорив, снова склонился над Калмыковым.
Но теперь за него вступилась Катя Соловьева. Спокойные люди тоже иногда не выдерживают. С покрасневшим от гнева лицом она некоторое время молча смотрела на Фокина.
— По-моему...— Катя на миг остановилась, словно обо что-то споткнулась.— Мне кажется, мы все тут; одинаковые, все мы просто советские люди!
— Совершенно верно!—поддержала подругу быстрая на язык Даша Сенькина.— Нехорошо как-то, не время сейчас делиться на сословия.
— Правильно!— сказал Вася Губин, осторожно по-качивая свою больную руку, словно нянча младенца.
— Так-то оно разумнее будет,— пробормотал Коловоротов, сидевший на полу и тихо поглаживающий обеими руками распухшее колено.— Другое дело, когда доедем каждый до своей работы...
— А мы, военные, всегда остаемся военными!— Фокин опять посмотрел на Иванова, надеясь, что уж с этим-то доводом тот, наверно, согласится.— По-моему, так.
Все невольно ждали, что скажет Иванов.
— По-моему, тоже...— Иванов откашлялся. Он охрип от долгого молчания.—Да, военный—это не только профессия; но и обязанность.
— Вот-вот!—охотно отозвался Фокин, решив, что наконец-то с ним согласились, и, тяжело вздохнув, добавил:— Самая трудная обязанность...
— Военнообязанный,— медленно произнес Иванов.—Профессия и обязанность,— повторил он.— Но ведь самая высокая, самая священная обязанность для всех нас — это... это — быть человеком, советским человеком...
— Политика!— засмеялся Фокин.
— Да, политика, товарищ Фокин! Трудная обязанность, говорите вы. А разве у педагога, у врача легкие обязанности?
— Не учителя побеждают врагов, а военные.
— Военные, которых воспитали учителя. И они, кстати, воюют. Вы слишком часто, капитан Фокин, напоминаете всем, что вы военный. Можно подумать, что вы, став военным, оказали кому-то этим фактом большую любезность или принесли себя в жертву. А сейчас тысячи людей в военной форме погибают, не думая о своих заслугах, без громких слов, без пышных фраз.
— Опять политика!—Фокин страдальчески вздохнул й отвернулся.
— Постарайтесь, товарищи! Авось удастся,— сказал Попов Тогойкину и Губину.
Весь этот день Тогойкин, Губин и едва державшийся на ногах старик Коловоротов провели под открытым небом, пытаясь наладить рацию. Стажер бортмеханика Вася Губин то и дело вбегал в самолет, садился на корточки перед Поповым и что-то показывал ему, о чем-то расспрашивал. Пока Вася консультировался с Поповым, Тогойкин заготовлял топливо для ненасытного костра,— ведь надо было поддерживать огонь круглые сутки.
Оторвавшись от костра, он вместе с Коловоротовым вывинчивал и завинчивал какие-то винтики по указанию Васи. Кончики перочинных ножичков загнулись, притупились, соскальзывали, раня пальцы. К вечеру не осталось у Николая ни одного не перевязанного пальца на левой руке.
— Ежели ты, парень, останешься без руки, мы все пропадем,— сказал Коловоротов, желая отстранить Тогойкина от этого дела.
Он даже пожаловался Попову. А потом понял, что без Тогойкина не обойтись. У самого-то Коловоротова пальцы неподатливые, не могут удержать мелкие вин-
тики, да и глаза туманятся... Недаром, знать, на его плечи падал снег шестидесяти пяти зим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85