Но пускаться в объяснения и убеждать старика, что и он и его друг заблуждались? Он не поймет и еще обидится. А если и поймет, что от этого изменится? Нет, так рассуждать нельзя. Если ты знаешь, что человек заблуждается, и не пытаешься раскрыть ему правду, ты унижаешь его этим. Как часто мы втолковываем друг другу всем известные истины, не уставая говорим о борьбе с проклятыми пережитками прошлого. Но когда дело доходит до этой самой борьбы, пускаемся в рассуждения: старого, мол, поздно перевоспитывать, а молодые и сами не верят ни в какие чудеса.
Нет, надо, надо сказать старику правду.
— Знать бы мне, что сам Никуш не решался, то конечно бы и я не отважился. Я так спешил к людям, что просто не успел как следует обдумать свой поступок... Ты вот даже и не поверил!
— Я? А почему бы мне и не поверить?
Не поверил!.. Раз и навсегда решил — то, чего не смог Никуш, не сможет никто. Его друг — лучший из старых якутских охотников, а Николай Тогойкин наиобыкновеннейший из сегодняшних якутских парней. Ведь Тогойкин не соревнуется с Никушем. Пусть он хоть это поймет! И вообще нынешние молодые люди не соперники старшему поколению, а продолжатели проторенных им путей!
— Ну что же ты, Николай, замолчал? Теперь мы и правда скоро приедем, только пересечем этот вот лесок.
— А что же говорить-то? Я попробовал рассказать, что и как было, а ты не поверил...
— Э, нет, друг, я тебе верю! Я просто никак не пойму... В шести верстах южнее Крутой есть еще другая гооа, Покатая. Так. Ее мы с Никушем проходили, порой и вовсе не замечая. Но ведь ты вышел, говоришь, на озеро Островное. А в этом направлении другой горы нет, только Крутая... Я, конечно, верю тебе, да только маленько сомневаюсь. Ты ведь и ошибиться мог, местность-то ты не знаешь.
Интересно у него получается. Он и верит и сомневается. А Николай всегда думал; поверить — значит перестать сомневаться. Может, он не понял, может, он не в ладах с родным языком? Как же, должно быть, он плавает в русском языке. Есть же счастливцы, которые знают по десять языков. Хоть бы двумя-то нашими овладеть — якутским и русским...
— Как ты говоришь — и веришь мне и сомневаешься?
— Точно!
— Тогда вот что еще. Уж тут ты, наверно, не только засомневаешься, а просто не поверишь. На острове Островном стоят две лиственницы с обгоревшими вершинами
— Откуда же ггоилетел туда огонь?
— Ниоткуда. Деревья долго терлись сухими вершинами, был ветер, вот они и загорелись. Ты тогда и видел этот огонь. Осень-то, наверно, была засушливая и ветреная.
— Так и было...— прошептал старик и долго молча глядел куда-то вдаль.— Так и было... А что же, они так и стоят без макушек?
— Так и стоят...
— На западном краю острова?
— Да, склонились друг к другу и стоят...
Вдоль дорожки, входившей сбоку в тракт, промчался на неоседланном молоденьком сером коне мальчишка и, промелькнув где-то впереди среди деревьев, скрылся. . '
Они молча пересекли небольшой лесок и стали подъезжать к поселку. Тогойкин решил, что забежит в правление колхоза и сразу начнет просить, нет, требовать помощи.
— Увидеть бы своими глазами...— задумчиво проговорил старик.
— Что увидеть? — переспросил Николай, уже нерасположенный продолжать разговор.
— Да ту самую гору, то озеро. У нас теперь нет людей, которые могли бы пробраться в Раздольную. Те, кто мог, все ушли на войну.
Басыкый неожиданно свернул к изгороди небольшого домика и остановился как вкопанный. Запыхавшийся серый конек, только что обогнавший их в пути, стоял здесь и нетерпеливо бил копытом.
— Тимофей, может, еще не уходил.
Часто перебирая ногами, старик пробежал дворик и зашел в дом.Тогойкин остался сидеть в санях. Потом он вдруг вскочил и тоже побежал. Серый конь, испуганно всхрапнув, рванулся так, что затрещала изгородь. Когда Николай подбежал к дому, навстречу, ему распахнулась дверь и оттуда выскочил давешний мальчишка лет десяти и побежал куда-то. Николай ворвался в дом. Человек, стоявший возле правых нар, поздоровался с ним, вытянув вперед Обе руки, и как-то неловко, тяжело сел. Тогойкин медленно опустился рядом на нары, снял шапку и положил ее возле себя.
Широко раскрыв светло-карие глаза, на него внимательно глядел горбоносый мужчина лет сорока О жесткими рыжеватыми усами. Старик подхватил прибежавшую девочку и сел у огня, посадив ребенка себе на колени.
— Ну, Николай,— сказал он,— Тимофей уже знает. Договаривайтесь сами.
Тогойкин откашлялся и, досадуя на самого себя за излишнее волнение, медленно начал охрипшим голосом:
— Далеко, в тайге, в долине... Как она называется, дед Иван?
— Раздольная! — сказал старик и понюхал затылок внучки.— Отсюда все сто верст, поймите вы это...
— Товарищ! — попросил Тогойкин.— Побежим скорее в правление!
У председателя дрогнули в улыбке рыжеватые усы.
— Пока я добегу... Не нужно тут никакого правления и речей не надо... Надо скорее спасать людей!.. Но почему никто не идет? — сурово произнес Тимофей Титов, дернувшись в сторону двери.
И только тут Тогойкин заметил, что у хозяина нет ноги, что рядом с ним стоят два костыля, прислоненные к нарам. Тогойкин, собиравшийся говорить с председателем требовательно и резко, сразу осекся. Вечно он так. К другим требователен, а сам ничего толком не смог рассказать председателю, даже место, где остались его товарищи, не запомнил. Пришлось спрашивать у старика. А ко всему еще предложил бежать безногому человеку. Ведь старик же говорил ему, что старший сын вернулся с фронта без ноги.
— Летчики оба...— голос Тогойкина дрогнул.— Из девяти живых четверо тяжело пострадали. Особенно бортмеханик Калмыков, не знаю, жив ли он. А летчики оба...
— Понял... Пятнадцать нарт, наверно, хватит. Тридцать оленей. Заводных оленей двадцать. Значит, пятьдесят... Если выехать в полночь...
— Что ты, друг! — Тогойкин, не помня себя, вскочил.— Ведь там же люди погибают! Неужели не понятно?
— Ты, Николай, угомонись! — Услыхав спокойный
голос старика, Тогойкин сник и медленно опустился на место.— Успокойся, друг! Олени-то ведь бродят в лесах. Это тебе не лошади, что стоят на привязи. Да подготовиться еще надо.
— А тебе выспаться следует, отдохнуть,— сказал Тимофей.
— Но ведь я сюда не отдыхать пришел!
— Не поспишь — не сможешь вести людей.
— Смогу!
— Пустое, друзья! — тихо протянул старик.— Человек на лыжах сквозь чащобы прибыл. По его пути не пройдут олени.
— А тогда кто же поведет?
— Вот был бы большой Семен...
— Э! — Тимофей нетерпеливо махнул рукой.— Он ведь на войне. Из тех, кто здесь?
— Никто,— уверенно отрезал старик.
— А Прокопий?
— Э-э! Да он же дальше, чем за десять верст, и не ходил.
— Вот, значит, где главная помеха! — Тимофей насупился.— А если кое-где прорубать лес?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Нет, надо, надо сказать старику правду.
— Знать бы мне, что сам Никуш не решался, то конечно бы и я не отважился. Я так спешил к людям, что просто не успел как следует обдумать свой поступок... Ты вот даже и не поверил!
— Я? А почему бы мне и не поверить?
Не поверил!.. Раз и навсегда решил — то, чего не смог Никуш, не сможет никто. Его друг — лучший из старых якутских охотников, а Николай Тогойкин наиобыкновеннейший из сегодняшних якутских парней. Ведь Тогойкин не соревнуется с Никушем. Пусть он хоть это поймет! И вообще нынешние молодые люди не соперники старшему поколению, а продолжатели проторенных им путей!
— Ну что же ты, Николай, замолчал? Теперь мы и правда скоро приедем, только пересечем этот вот лесок.
— А что же говорить-то? Я попробовал рассказать, что и как было, а ты не поверил...
— Э, нет, друг, я тебе верю! Я просто никак не пойму... В шести верстах южнее Крутой есть еще другая гооа, Покатая. Так. Ее мы с Никушем проходили, порой и вовсе не замечая. Но ведь ты вышел, говоришь, на озеро Островное. А в этом направлении другой горы нет, только Крутая... Я, конечно, верю тебе, да только маленько сомневаюсь. Ты ведь и ошибиться мог, местность-то ты не знаешь.
Интересно у него получается. Он и верит и сомневается. А Николай всегда думал; поверить — значит перестать сомневаться. Может, он не понял, может, он не в ладах с родным языком? Как же, должно быть, он плавает в русском языке. Есть же счастливцы, которые знают по десять языков. Хоть бы двумя-то нашими овладеть — якутским и русским...
— Как ты говоришь — и веришь мне и сомневаешься?
— Точно!
— Тогда вот что еще. Уж тут ты, наверно, не только засомневаешься, а просто не поверишь. На острове Островном стоят две лиственницы с обгоревшими вершинами
— Откуда же ггоилетел туда огонь?
— Ниоткуда. Деревья долго терлись сухими вершинами, был ветер, вот они и загорелись. Ты тогда и видел этот огонь. Осень-то, наверно, была засушливая и ветреная.
— Так и было...— прошептал старик и долго молча глядел куда-то вдаль.— Так и было... А что же, они так и стоят без макушек?
— Так и стоят...
— На западном краю острова?
— Да, склонились друг к другу и стоят...
Вдоль дорожки, входившей сбоку в тракт, промчался на неоседланном молоденьком сером коне мальчишка и, промелькнув где-то впереди среди деревьев, скрылся. . '
Они молча пересекли небольшой лесок и стали подъезжать к поселку. Тогойкин решил, что забежит в правление колхоза и сразу начнет просить, нет, требовать помощи.
— Увидеть бы своими глазами...— задумчиво проговорил старик.
— Что увидеть? — переспросил Николай, уже нерасположенный продолжать разговор.
— Да ту самую гору, то озеро. У нас теперь нет людей, которые могли бы пробраться в Раздольную. Те, кто мог, все ушли на войну.
Басыкый неожиданно свернул к изгороди небольшого домика и остановился как вкопанный. Запыхавшийся серый конек, только что обогнавший их в пути, стоял здесь и нетерпеливо бил копытом.
— Тимофей, может, еще не уходил.
Часто перебирая ногами, старик пробежал дворик и зашел в дом.Тогойкин остался сидеть в санях. Потом он вдруг вскочил и тоже побежал. Серый конь, испуганно всхрапнув, рванулся так, что затрещала изгородь. Когда Николай подбежал к дому, навстречу, ему распахнулась дверь и оттуда выскочил давешний мальчишка лет десяти и побежал куда-то. Николай ворвался в дом. Человек, стоявший возле правых нар, поздоровался с ним, вытянув вперед Обе руки, и как-то неловко, тяжело сел. Тогойкин медленно опустился рядом на нары, снял шапку и положил ее возле себя.
Широко раскрыв светло-карие глаза, на него внимательно глядел горбоносый мужчина лет сорока О жесткими рыжеватыми усами. Старик подхватил прибежавшую девочку и сел у огня, посадив ребенка себе на колени.
— Ну, Николай,— сказал он,— Тимофей уже знает. Договаривайтесь сами.
Тогойкин откашлялся и, досадуя на самого себя за излишнее волнение, медленно начал охрипшим голосом:
— Далеко, в тайге, в долине... Как она называется, дед Иван?
— Раздольная! — сказал старик и понюхал затылок внучки.— Отсюда все сто верст, поймите вы это...
— Товарищ! — попросил Тогойкин.— Побежим скорее в правление!
У председателя дрогнули в улыбке рыжеватые усы.
— Пока я добегу... Не нужно тут никакого правления и речей не надо... Надо скорее спасать людей!.. Но почему никто не идет? — сурово произнес Тимофей Титов, дернувшись в сторону двери.
И только тут Тогойкин заметил, что у хозяина нет ноги, что рядом с ним стоят два костыля, прислоненные к нарам. Тогойкин, собиравшийся говорить с председателем требовательно и резко, сразу осекся. Вечно он так. К другим требователен, а сам ничего толком не смог рассказать председателю, даже место, где остались его товарищи, не запомнил. Пришлось спрашивать у старика. А ко всему еще предложил бежать безногому человеку. Ведь старик же говорил ему, что старший сын вернулся с фронта без ноги.
— Летчики оба...— голос Тогойкина дрогнул.— Из девяти живых четверо тяжело пострадали. Особенно бортмеханик Калмыков, не знаю, жив ли он. А летчики оба...
— Понял... Пятнадцать нарт, наверно, хватит. Тридцать оленей. Заводных оленей двадцать. Значит, пятьдесят... Если выехать в полночь...
— Что ты, друг! — Тогойкин, не помня себя, вскочил.— Ведь там же люди погибают! Неужели не понятно?
— Ты, Николай, угомонись! — Услыхав спокойный
голос старика, Тогойкин сник и медленно опустился на место.— Успокойся, друг! Олени-то ведь бродят в лесах. Это тебе не лошади, что стоят на привязи. Да подготовиться еще надо.
— А тебе выспаться следует, отдохнуть,— сказал Тимофей.
— Но ведь я сюда не отдыхать пришел!
— Не поспишь — не сможешь вести людей.
— Смогу!
— Пустое, друзья! — тихо протянул старик.— Человек на лыжах сквозь чащобы прибыл. По его пути не пройдут олени.
— А тогда кто же поведет?
— Вот был бы большой Семен...
— Э! — Тимофей нетерпеливо махнул рукой.— Он ведь на войне. Из тех, кто здесь?
— Никто,— уверенно отрезал старик.
— А Прокопий?
— Э-э! Да он же дальше, чем за десять верст, и не ходил.
— Вот, значит, где главная помеха! — Тимофей насупился.— А если кое-где прорубать лес?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85