— Ночью будет мороз,— произнес глухо Голос.— Разожги костер, погреемся.
— Я тороплюсь,— ответил Кретов, едва разжав зубы, которые вдруг свело холодом. Ему почудилось, будто с этими словами из него ушли все силы. Холодные мурашки поползли по всему телу, отнимая последнее тепло. Теряя волю, Кретов прислонился к камням и закрыл глаза. И в этот миг ему показалось, будто он увидел кого-то: некто маленький, похожий на тряпичную куклу, сделанную из зеленых лоскутков, прихрамывая, вышел из пещеры и остановился от него в двух шагах.
— Все-таки ты хромой? — спросил Кретов и открыл глаза.
Перед ним никого не было. Он ощутил нарастающую тошноту под сердцем, вспомнил, что валидол остался в пиджаке от костюма, в котором он ездил на совещание, принялся глубоко и часто дышать, надеясь таким образом предотвратить сердечный спазм. Прежде ему это удавалось. Но теперь тошнота не отпускала его. И оп подумал, что, наверное, умрет здесь. Подумал без страха, озабоченный лишь тем, что его, возможно, не скоро найдут: ведь кому придет в голову искать его в балке у пещеры... И при нем обнаружат письмо Федры. Прочтут и подумают, что именно оно убило его. Она когда-нибудь узнает об этом и обрадуется...
— Никогда! — сказал Кретов.— Никогда!
— Все же сожги его,— напомнил о себе Голос— И мы погреемся перед морозной ночью.
Кретов расстегнул на груди пальто, просунул руку под рубашку, растер ладонью грудь. Спазм ослабел, освобожден-
ные силы разлились по телу. Ему стало тепло и спокойно. Кретов взглянул на часы, вспомнив о назначенном на сегодня занятии политкружка. Часы показывали начало шестого. Таким образом, у него было еще около двух часов свободного времени: занятия его политкружка традиционно начинались в семь.
Кретов вошел в пещеру, сел у кострища на камень, возле которого, как и в прошлый его приход, лежала добрая охапка сухих стеблей болиголова. Он сломал несколько стеблей о колено, положил их у ног на кострище, потом подсунул под них скомканное письмо Федры, достал из кармана пальто спички.
— Ты бы оставил мне коробок спичек,— сказал Голос.— У меня всегда со спичками проблема.
— Хорошо,— ответил Кретов, улыбаясь. Голос теперь, совсем не пугал и даже не удивлял его. Страшен был сердечный приступ, который так счастливо миновал — сейчас Кретов понимал, какую опасность приступ таил для его жизни. А Голос, кому бы он ни принадлежал, означал лишь то, что он, Николай Кретов, жив, что опасность смерти миновала, а с нею и все страхи. Он давно заметил, что в нем заметно прибавлялось смелости после сердечных приступов. К тому же Голос — теперь Кретов был совершенно убежден в этом — был отчасти следствием его профессиональной, писательской болезни, которая нисколько не беспокоила его, как, скажем, не беспокоят живописцев цветные сны, отчасти следствием игры, которая придумалась сама собой от одиночества, наиболее сильно ощущаемого им здесь, в пещере. И поэтому Кретов, более ничего не опасаясь, спросил, когда от зажженного письма Федры разгорелись стебли болиголова:
— Ты здесь, у костра?
— Да,— ответил Голос.
— Я могу тебя увидеть?
— Ты уже видел меня. Я тебе не понравился, потому что похож на зеленую тряпичную куклу, каких теперь нигде не увидишь.
— Ты живешь в пещере? Постоянно в этой пещере?
— Не совсем так. Но и то место, где я живу, очень похоже на пещеру,— ответил Голос— На покинутую пещеру, в которую ты иногда забредаешь.
Кретов, смотревший все это время на огонь, перевел взгляд в ту сторону, откуда слышался Голос. Он сделал это осторожно, чтобы не вспугнуть собеседника. И увидел все ту же зеленую тряпичную куклу, стоящую у стены.
- Это ты? — в упор глядя на нее, спросил Кретов.
Кукла не ответила.
Кретов встал, подошел к кукле и опустился перед нею на корточки. Это была действительно тряпичная кукла, сшитая из зеленых лоскутков, очень старая, потрепанная, с гладким личиком, на котором едва угадывались некогда нарисованные глаза. Она стояла, прислоненная к стене. Одна нога у нее была полуоторвана, висела на нитке. На голове ее красовалась черная бархатная шляпка, к правой беспалой руке ее был пришит красный шелковый цветок.
— Значит, это не ты,— сказал Кретов и коснулся пальцем ее мокрого личика. Никто не отозвался. Но за спиной у Кретова вдруг полыхнуло пламя, послышался веселый треск горящих стеблей. Кретов оглянулся и увидел, что загорелось все кем-то старательно припасенное топливо.
— Не пугайся,— сказал Голос. - Это моя работа. Захотелось осветить всю пещеру. И согреть ее. Потому что впереди долгая морозная ночь.— Последние слова были произнесены с такой грустью, словно речь шла не об одной ночи, а о целой вечности. И голосом Николеньки. Кретов услышал это очень явственно. И вздрогнул от душевной боли, потому что это выходило уже за рамки невинной игры.
— Запрещенный прием,— сказал он, поднимаясь.— Удар ниже пояса. Я ухожу.
— Ладпо,— ответил Голос сквозь треск разгоревшегося костра, и теперь Кретов никого не узнал в нем: может быть, помешал костер.— Еще встретимся.
— Когда? — спросил Кретов.
— Когда захочешь.
Кретов решил, что в пещеру больше не пойдет. «Пусть, профессиональная болезнь, пусть игра для одиноких,— подумал он,— но и такой болезни, и такой игре не стоит потакать».
Отец приготовил ужин: стушил на сале квашеной капусты. Выставил на стол бутылку вина. Кретов пить вино отказался — сказал, что впереди у него ответственное занятие. Спросил, где отец раздобыл капусты.
— Хозяйка принесла,— сказал отец.— Я ей дверь починил, смазал керосином петли, чтоб не скрипели. Капуста — плата за работу.
Он тоже вино пить не стал. Сказал:
— Пусть постоит до веселого часа.
— Это до какого же часа? — спросил Кретов.
— Когда ты вернешься с занятий. Вот и будет тогда у меня веселый час. Потому что без тебя и без дела сидеть мне в этой времянке очень скучно,— ответил отец.
— Почитай что-нибудь,— предложил Кретов.— Тут у меня есть кое-какие книги, поройся.
— Не читается,— признался отец.— Я уже пробовал, пока тебя не было. Беспокойно на душе: ведь скоро примчится Евгения Тихоновна. Не знаю, как стану отбиваться.
— Как-нибудь отобьемся,— успокоил отца Кретов.—-Общими силами.
— Думаешь, отобьемся?
— Увидишь,— уверенно сказал Кретов, хотя и сам не очень-то верил, что им удастся сладить с отцовой женой и его мачехой Евгенией Тихоновной, Женечкой, как называл ее в былые годы отец, а следом за ним и сам Кретов.
На занятие политкружка явились не все. В списке отметку «н/б», которая означала «не был», пришлось поставить против трех фамилий. Староста кружка главбух Банников сообщил Кретову об отсутствующих с юмором и не без удовольствия:
— Токарь Аверьянов, наш несчастный жених, уехал в город, в больницу, и сидит там у постели своей несчастной невесты;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103