— Она,— улыбнулась Татьяна, видя, что Кретов остолбенел от изумления.
— Каким же образом, Татьяна Ивановна?
— А Лукьянов положил ее сушиться на плиту... Ну, он пьет чай с моей мамкой, а я вот... И порвала, чтоб не потребовал обратно.
— Так он еще не знает об этом?
— Не знает,— Татьяна улыбалась совсем счастливо.
— Черт возьми! — почесал себя в затылке Кретов.— Значит, Лукьянов снова припрется сюда. Нет, спасибо, конечно, огромное вам, Татьяна Ивановна! Просто не ожидал. Я подумал, что вы выгонять нас пришли. А вы, оказывается, за нас... Да? Вы за нас, Татьяна Ивановна?
Татьяна присела, подобрала с полу клочки бумаги и бросила их в топку.
— А то еще склеит,— сказала.— Он такой паразит. Тогда я пойду,— добавила она, вставая.— Скажу, что сожгла в нашей печке. Чтоб он сюда не пришел.
— Он же вас растерзает,— предостерег ее Лазарев.
— Меня?! — усмехнулась Татьяна.— Это мы еще посмотрим, кто кого растерзает. Я потом приду,— пообещала она.— Как уйдет Лукьянов со своим дружком.
Татьяна удалилась. Кретов закрыл за ней двери.
— А то замерзнем,— сказал он Лазареву,— Пусть лучше будет сыро, но тепло.
— Здесь так приятно: тепло и сыро,— продекламировал Лазарев.
— Да? — удивился Кретов.— Еще помните Горького?
— Все помню,— ответил Лазарев со вздохом,— а хотел бы все забыть. Знаете, Кретов, все забыть и начать новую жизнь, без воспоминаний и мыслей о прошлом.
— Не вижу никакого смысла,— сказал Кретов.— Все забыть и начать новую жизнь — это все равно, что умереть и воскреснуть в новом качестве, стать другим человеком, который к тому, к первому, не имеет никакого отношения. Ведь в этом нет никакого смысла. И, конечно же, никакого утешения. Как бы вы, скажем, отнеслись к тому, что вас повели бы на расстрел, сказав: «Ничего, голубчик, не волнуйтесь: мы вас, конечно, шлепнем, но вместо вас останется жить товарищ Кретов».
— Ваша правда, разумеется. Теперь мою жизнь не исправить. Она исковеркана навсегда.
— Я уже сказал: виноваты вы сами.
— А за собой вы никакой вины, конечно, не чувствуете?
— Нет.
— Ну, ну. И все же, мне думается, я мог бы тогда вас купить. Если не купить, то разжалобить. Ведь писатели жалеют падших, потому что слабости человеческие — не грех, а несчастье наше. Разве можно наказывать несчастных? Кто-то сказал, что сильнее наших слабостей нет ничего.
— Но вас погубили не слабости. Вас, Лазарев, погубило презрение к людям. Вы воровали, развращали девочек, затягивали в трясину преступности и разврата слабых людей, потому что презирали чужой труд, чужую честь и судьбу. Ведь не потому вы воровали, что у вас нечего было есть, не потому совращали девочек, что вас преследовала секс-мания, род недуга. И не для того заманивали в охотничий домик других людей, чтобы избавиться от страха одиночества. Вы бесились, как говорится, от жиру. Так что разжалобить меня вам не удалось бы.
— Значит, вы набросились на меня из-за праведного гнева. Я оскорбил ваши высокие принципы. Попрал их, как говорится,— Лазарев сбросил с себя одеяло и сел на скамеечку к открытой печной топке.
— А вы с этим не можете согласиться, да? Вы уверены, что я набросился на вас из-за иных побуждений? Скажем, позавидовал вам.
— Вот! — обрадовался Лазарев.— Вы сами назвали эту причину. Заметьте, сами. Значит, ее можно, по меньшей мере, считать одной из возможных причин. Не праведный гнев, а зависть. Зависть того, кто обделен властью, силой, удачей, к тому, у кого все это есть в избытке. Черная, между про-
чим, зависть, низменное чувство. И честолюбие: как же, свернул голову такому гиганту! И мелкий расчет: получу благодарность по службе за усердие и хоть какие-то денежки, пусть малые, если уж больших мне никогда не видать. Дальше! — Лазарев поднял руку, не дав заговорить Кре-тову.— Дальше: если хоть одна из этих причин имела место — зависть, честолюбие или мелкий расчет,— то грога цена всем вашим уверениям, что вы отстаивали высокие принципы. Высокие принципы не могут устоять на гнилых чувствах, гнилых страстишках, как, скажем, высотный дом не может устоять на болотных кочках.
— Все? — спросил Кретов.
— Все.
— А вывод?
— Какой вывод? Кажется, я сделал ясный вывод.
— Вывод сделаю я, Лазарев: вы так закоренели в своем презрении к людям, что ни в ком не можете даже предположить существование высоких чувств и побуждений. Вы и в себе их не можете найти. И это главное. А между тем надо иметь хоть одно такое чувство, чтобы быть человеком. Я говорю о чувстве благодарности к людям за то, что вы живете среди них, имеете облик человеческий, едите их пищу, пользуетесь их вещами, их домом. Будь в вас это чувство, Лазарев, вы не стали бы бродяжничать теперь, а работали бы и тем выражали бы людям свою благодарность. Сейчас же вы — заурядный пожиратель блага, имя которому жизнь. Вы были преступником, стали паразитом.
— Все? — в свою очередь спросил Лазарев.
— Все,— ответил Кретов.
— А вывод?
— Я все сказал.
— Но не все сделали. После того, что вы сказали, Кретов, вам остается вытолкать меня взашей голым на мороз. Ведь я не человек, я паразит.Таких, как я, следует уничтожать, правда? Доведите же до логического конца свои рассуждения,— Лазарев вдруг стал дрожать, хотя сидел у раскаленной печи.— Не стесняйтесь! Ведь логика требует моего уничтожения!
— Ваша логика, Лазарев,— да, требует. Моя логика — нет. Моя логика, Лазарев, предполагает в другом человеке волю и разум. Волю, чтобы преодолеть себя, разум, чтобы попять других. И хватит об этом,— сказал Кретов.— Мне пора заняться курицей. Иначе мы останемся без ужина. Впрочем, еще один вопрос. Вот вы тут хвастались, что могли бы купить меня. Предположим невозможное: вы меня
купили. Но со мной были еще двое: прокурор и капитан милиции. Их вы тоже купили бы?
— Прокурора — да. Я в этом уверен. Но, не купив вас, не было смысла подступаться к прокурору. Вы это понимаете.
— А если б купили меня, подступились бы?
— Несомненно.
— А к капитану милиции? Да перестаньте вы дрожать, черт возьми! Вам что — холодно? Возьмите одеяло.
Лазарев закутался в одеяло и снова сел к печи. Кретов снял с плиты кастрюлю с курицей, поставил ее на табуретку. Потом, взяв две вилки, вытащил курицу из кастрюли, перенес к столу, на тарелку. Бульон подсолил, вынес в коридор. Сжазал, возвратившись в комнату:
— Суп будем есть завтра. А сейчас съедим курицу. Чайку, конечно, попьем, как положено.— Снова спросил: — И капитана, говорите, подкупили бы?
— Капитана — нет,— ответил Лазарев.
— Да?! — удивился Кретов.— Это почему же? Он такой стойкий?
— Ладно, дело прошлое, могу сказать: у капитана тоже было рыльце в пушку, он тоже не раз посещал мой охотничий домик. Словом, он и без подкупа молчал бы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103