— Потому не уважаем,— сказал Петр Самойлович, достав из нагрудного кармана пиджака щербатую синию расческу,— потому не уважаем, что бедность,— он сильно дунул на расческу, поднеся ее к губам,— что бедность в наше время бывает из-за трех пороков.
О трех пороках, следствием которых является бедность, Кретов узнал лишь после того, как Петр Самойлович причесал свой седой и жесткий чуб, вырывая волосы и выламывая новые зубья из расчески. При этом Петр Самойлович морщился от боли, бранился и проклинал легкую промышленность, которая не может выпустить расчески из дюрали, какие были сразу после войны. Морщился же Петр Самойлович необыкновенно — так, что на его лице совсем не оставалось гладкого места и только нос не морщился, торчал, словно картошка из пахоты. Морщась, Петр Самойлович закрывал глаза, а потом открывал их и, казалось, очень удивлялся тому, что видит перед собой, таращился на Кретова, словно бы не узнавая его.
— Да я это, я,— сказал Кретов, когда Петр Самойлович принялся таращиться на него в третий или четвертый раз.
— А кто ты? — спросил Петр Самойлович.— Бездельник, дурак или алкоголик?
Кретов хотел было уже обидеться на Петра Самойлови-ча, но оказалось, что Петр Самойлович лишь продолжает свою мысль о трех пороках.
— Бедным в наше время может быть только дурак, бездельник или алкоголик,— заявил он, прекратив, наконец, бороться со своим чубом.— Вот я и спрашиваю: а ты кто? Говорят, правда, что у тебя на сберкнижке есть двадцать тысяч. Но я не верю. Значит, что? Что получается? Что ты — один из трех: или бездельник, или алкоголик, или дурак. И потому мы тебя не уважаем. Никто тебя в нашей деревне не уважает. И всем ты до лампочки!...
— Зачем же вы пришли ко мне?
— А зачем ты нас позвал?
— Я позвал вас как хороших людей, а вы оскорбляете меня в моем же доме.
— Это не твой дом. Не сегодня, так завтра Аверьянов тебя отсюда вытурит. Как только поправится. И вытурит!
— Разве Аверьянов болен? — спросил Кретов.
— Очень. Участковый его простудил, когда вез на мотоцикле в милицию. Совсем простудил. И за это участковому здорово влетит. Участкового мы тоже сильно не уважаем.
— Это понятно,— сказал Кретов, не подозревая, какое последствие будут иметь эти его два слова.
— Что тебе понятно? — спросил Петр Самойлович, встрепенувшись, будто его ударил кто-то.— Что? Тебе? Понятно? Что ты хочешь этим сказать?
— Тише, тише,— попросил Кретов, вставая.— Ничего я не хотел сказать.
— Врешь! — Петр Самойлович тоже встал.— Ты хотел сказать, что участкового мы не уважаем, потому что пьяницы.
— Может быть, и так,— разозлился Кретов.— И вообще вам пора убираться отсюда. Катитесь! Надоели!
— Так,— сказал Петр Самойлович, покачиваясь.— Значит, будем тебя бить.
— Да! — повернулся на табуретке Заплюйсвечкин.— Бить!.. — и упал с табуретки. Петр Самойлович попытался поднять его, но тоже упал.
— Ложись рядом,— потребовал Заплюйсвечкин.— Тут место есть. Не дави на меня.
Кретов поднял Петра Самойловича, но тот вместо благодарности ударил его кулаком в лицо. У Кретова из носа потекла кровь.
— Получил? — спросил Петр Самойлович очень довольный собой.— Еще получишь. У нас это запросто: заслужил — получай...
Кретов вышел в коридор, смочил холодной водой носовой платок, прижал к носу, запрокинув голову, и стоял так, пока не унял кровь. Ругал себя за то, что пригласил пьяниц, думал, что предпринять, как поступить с ними. Следовало бы, конечно, вышвырнуть их за порог вместе с их одеждой — они вполне заслуживали этого. Но за дверью гудел ледяня-щий ветер и стояла черная ночь. Кретов сомневался, что они сумеют добраться домой, что не свалятся где-нибудь под оградой и не замерзнут. Оставалось второе — развести их по домам. Где жил Петр Самойлович, Кретов знал. Где дом Заплюйсвечкина, предстояло спросить у Петра Самойловича.
Именно с этим решением Кретов вернулся в комнату. И понял, что уже и это решение — не решение, потому что Петр Самойлович уже лежал на его кровати и храпел. Спал мертвецким сном на полу у стола и Заплюйсвечкин.
Кретов попытался было растолкать Петра Самойловича, но вскоре убедился, что это напрасный труд. Хотел было стащить его на пол, чтобы освободить для себя кровать, но пожалел старого человека: пол был холоден, а печь осталась не протопленной. Пришлось перетащить на кровать и Заплюйсвечкина: не хотелось ложиться спать на пол рядом с ним. Гостям на узкой кровати было тесно, но они этого не чувствовали.
Теперь Кретову оставалось позаботиться о себе. Было еще рано, начало десятого, и он решил растопить печь. Сухие дрова разгорелись быстро — в топке была хорошая тяга, из-за ветра, пришлось даже против обыкновения утопить задвижку, чтоб не шибко выдувало тепло. Засыпав дровяной жар углем, Кретов убрал со стола бутылку, стаканы и остатки закуски, вынес все это в коридорчик, поставил на полку. И тут услышал, что на улице за дверью кричит Ва-сюсик. Кретов впустил его в коридор. Благодарный Васю-сик, почувствовав тепло, потерся о ногу Кретова, затем, став передними ногами па порожек, заглянул в комнату, настороженно прислушиваясь к храпу Петра Самойловича.
— Это не звериный рык,— успокоил его Кретов,— а человеческий храп.
Васюсика такое объяснение вполне устроило. Он вошел в комнату и запрыгнул на кровать, найдя себе место среди ног Петра Самойловича и Заплюйсвечкина.
Кретов, вспомнив рассказ Заплюйсвечкина про котов, произнес, стараясь подражать голосу Кудашихи:
— И где же та чертова колбаса для Васюсика? Васюсик вскочил и заорал совершенно дурным голосом.
Кретов рассмеялся. Принес Васюсику из коридора кусок колбасы, потом ощупал свой распухший нос и снова рассмеялся.
— Ладно,— сказал он себе,— нет никакой трагедии, все в пределах допустимого. И не теряй время, не теряй время.
Кретов поставил на плиту кофейник и сел к столу, решив записать рассказ Заплюйсвечкина про свою несчастную судьбу. Какое-то время его раздражал храп Петра Самойловича, но вскоре он перестал его замечать. И не потому что увлекся работой, а потому что задумался. Думал же он о Заплюйсвечкине-Нечаеве, о том, что он лишь в той мере личность, в какой осмыслил свою судьбу, в какой мере она
запомнилась ему и превратилась в короткий и незатейливый рассказ, что в этом рассказе бедное «Я» несчастного Зап-люйсвечкина, последняя его связь с миром людей. И если он забудет этот рассказ, он забудет самого себя, перестанет быть человеком. А пока он помнит его — он человек и будет думать, страдая, о бессмертии этого своего «Я», страстно желать этого бессмертия и ужасаться от мысли, что бессмертие невозможно.
Печь раскалилась, стало тепло, даже жарко. И хотя Кре-тов выпил кофе, его стало клонить ко сну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103