И лучше, чем торчать без дела в надоевшей времянке. Впрочем, дело у него было. Конечно, было. Но он не мог им заниматься беспрерывно. Этим делом была книга, роман, который он писал по просьбе одного из московских издательств. Роман, как значилось в издательском договоре, о людях современного села. Эта работа спасала Кретова от полного отчаяния, хотя и двигалась вяло, потому что состояние духа Кретова было таково, когда не только писать, но и жить не очень-то хотелось. И виноват в этом был он сам, Николай Кретов, писатель, в недавнем прошлом сотрудник крупной республи-
канской газеты, обеспеченный и благополучный человек, каковым и должен быть хороший писатель и журналист, доживший до пятидесяти лет в упорных трудах и добрых заботах... Теперь же он почти никто. Не журналист, не муж, не отец, и, может быть, даже не писатель, потому что и прежде он чувствовал себя писателем лишь к редкие минуты творческого триумфа. Сейчас же работа шла плохо, чаще — совсем не шла. И жизнь его была ужасна. Один из его прежних приятелей, которого он прошлой осенью встретил случайно в Москве, куда ездил по издательским делам, очень удивился этой встрече и совершенно искренне воскликнул: «Кретов?! Ты ли это? А мне сказали, что ты умер!» На что Кретов ответил ему: «Это все равно». Конечно, он жив, в этом нет никакого сомнения. Но другой жизнью. И сам он другой. Настолько другой, что впору было взять новое имя. Будущий роман он намеревался издать под псевдонимом, который, однако, никак не мог для себя придумать.
Как это ни банально, но причиной всех его нынешних трансформаций были женщины: бывшая жена и бывшая любовница. Жена сказала ему в тот роковой день, что намерена уйти к профессору Калашникову, и ушла, а любовница в тот же день потребовала от Кретова, чтобы он на ней женился. У нее было странное имя и еще более странная фамилия — Федра Наубли. Имя ей дала мать, профессор классической филологии, фамилия же, как утверждала сама Федра, образовалась ОТ сложения имени и фамилии какого-то далекого ее предка, которого звали Наум Блий. Сослуживцы дали Федре созвучное с фамилией прозвище — Маугли, которое никак не соответствовало ее характеру: Федра была полной и ленивой женщиной, преподавательницей латинского языка в университете. К тому времени, когда она потребовала, чтобы Кретов женился па ней, он успел ее разлюбить и ие раз уже думал о том, как бы прервать надоевшую связь. А тут сама судьба заставила его принять решение, о котором он, однако, сказал Федре не сразу. Сразу асе он сделал в тот день вот что: отправился в редакцию и положил перед главным редактором заявление с просьбой освободить его от работы в связи с тем, что он намерен уехать в родную деревню, к родителям, и там засесть за роман о людях современного села, как было написано в издательском договоре, который он также положил перед редактором. Редактор повздыхал и отпустил его, сказав, что с радостью возьмет его обратно, если тот надумает когда-нибудь вернуться к журналистской работе. Кретов знал, что не вернется ни к работе, ни в город, ни к чему-либо другому,
с чем он решил немедленно расстаться. Во всяком случае, так он думал тогда, в тот злополучный день. До вечера он успел сняться с партийного и военного учета и договорился с жэковской паспортисткой, что утром, часам к одиннадцати, она оформит его выписку. Билет на самолет он взял за несколько минут до закрытия кассы и явился домой полный решимости и целеустремленности. И очень довольный собой: никогда ему еще не удавалось сделать за один день столько дел. Ощущение внезапно обретенной свободы было столь сильным, что Кретову пришла в голову мысль о счастье, о том, что он счастлив, как никогда. И потому свою жену он встретил в хорошем настроении, чем нимало удивил ее.
— Рад, что ухожу от тебя? — спросила она.— Рад, что наконец притащишь в дом свою толстую Федру?
— Да? — в свою очередь удивился он.— Ты знала о Федре?
— Конечно, знала. Впрочем, все это теперь не имеет значения. Давай поговорим о деле. Вернее, о вещах.
— Фу! — сказал Кретов, притворяясь возмущенным.— Неужели мы опустимся до таких мещанских разговоров?!
— Но я могу взять из этого дома некоторые вещи? Хотя бы свою одежду? Ведь на Федру ее не напялишь.
— И все-таки я не намерен вести об этом разговор. Предпочту поговорить о нашем сыне.
— О сыне? — подняла плечи жена.— А что о нем говорить? Он взрослый человек, за него мы ничего решать не в праве. Кстати, о том, что я ухожу от тебя, я ему уже сообщила.
— Уже?
— Уже!
— И всему своему институту, разумеется?
— Разумеется.
— Жаль,— искренне вздохнул Кретов.— И немного обидно.
— Почему обидно? — усмехнулась жена.
— Потому что ты предпочла мне лысого профессора Калашникова. И давно предпочла. Когда я еще не знал о существовании Федры.
— Да,— согласилась жена.— Ты знаешь, когда это случилось. Когда я и Калашников были на Кубе. Ты сам меня отпустил. На целый год. Хотя знал о моем темпераменте. Стало быть, сам виноват.
— Разумеется, сам. Я хотел отдохнуть от тебя. Да и роман я писал, если помнишь...
— Теперь отдохнешь,— не дала ему договорить жена.— А что ты хотел сказать о сыне?
— Что он с женой теперь могут поселиться здесь.
— С тобой? — удивилась снова жена.- И он не будет тебе мешать? И его жена? Ведь раньше так мешали, не давали тебе сосредоточиться, ты так нервничал, что однажды разбил свою пишущую машинку, которая стоила двести сорок рублей, которую ты привез из Венгрии...
— Я уезжаю,— сказал Кретов.— Совсем.
— Совсем?! Куда? Когда?
— Завтра. К отцу в деревню. Я уволился, выписался из квартиры... Словом, уезжаю совсем. И потому не хотел говорить о вещах. Все останется здесь. Возьму, конечно, одежду и немного денег. Сыну здесь будет хорошо,— он отвернулся, чтобы скрыть предательскую слезу: его растрогало собственное благородство. И неизбежность разлуки с женой, которую он, черт бы ее побрал, все еще любил. Впрочем, было еще одно чувство, с которым трудно было совладать,— чувство, что он расстается не только с женой, с прежней жизнью, но и с жизнью вообще. Это чувство даже в благополучные минуты, случается, посещает пятидесятилетних.
— Ты не шутишь? — спросила жена после некоторого молчания.
— Нет. И буду признателен, если ты поможешь мне собраться В дорогу.
— Я помогу,— сказала она, вышла в другую комнату и долго не возвращалась. Кретов решил, что она, как и пообещала, собирает его вещи. Но заглянув в соседнюю комнату, он увидел, что жена лежит на диване и плачет.
— Оплакиваешь меня? — спросил бодрым голосом Кретов.
— Всю ушедшую жизнь,— ответила жена, потом вытерла слезы, подошла к телефону и позвонила Калашникову.— Приезжай к нам, профессор,— сказала она ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
канской газеты, обеспеченный и благополучный человек, каковым и должен быть хороший писатель и журналист, доживший до пятидесяти лет в упорных трудах и добрых заботах... Теперь же он почти никто. Не журналист, не муж, не отец, и, может быть, даже не писатель, потому что и прежде он чувствовал себя писателем лишь к редкие минуты творческого триумфа. Сейчас же работа шла плохо, чаще — совсем не шла. И жизнь его была ужасна. Один из его прежних приятелей, которого он прошлой осенью встретил случайно в Москве, куда ездил по издательским делам, очень удивился этой встрече и совершенно искренне воскликнул: «Кретов?! Ты ли это? А мне сказали, что ты умер!» На что Кретов ответил ему: «Это все равно». Конечно, он жив, в этом нет никакого сомнения. Но другой жизнью. И сам он другой. Настолько другой, что впору было взять новое имя. Будущий роман он намеревался издать под псевдонимом, который, однако, никак не мог для себя придумать.
Как это ни банально, но причиной всех его нынешних трансформаций были женщины: бывшая жена и бывшая любовница. Жена сказала ему в тот роковой день, что намерена уйти к профессору Калашникову, и ушла, а любовница в тот же день потребовала от Кретова, чтобы он на ней женился. У нее было странное имя и еще более странная фамилия — Федра Наубли. Имя ей дала мать, профессор классической филологии, фамилия же, как утверждала сама Федра, образовалась ОТ сложения имени и фамилии какого-то далекого ее предка, которого звали Наум Блий. Сослуживцы дали Федре созвучное с фамилией прозвище — Маугли, которое никак не соответствовало ее характеру: Федра была полной и ленивой женщиной, преподавательницей латинского языка в университете. К тому времени, когда она потребовала, чтобы Кретов женился па ней, он успел ее разлюбить и ие раз уже думал о том, как бы прервать надоевшую связь. А тут сама судьба заставила его принять решение, о котором он, однако, сказал Федре не сразу. Сразу асе он сделал в тот день вот что: отправился в редакцию и положил перед главным редактором заявление с просьбой освободить его от работы в связи с тем, что он намерен уехать в родную деревню, к родителям, и там засесть за роман о людях современного села, как было написано в издательском договоре, который он также положил перед редактором. Редактор повздыхал и отпустил его, сказав, что с радостью возьмет его обратно, если тот надумает когда-нибудь вернуться к журналистской работе. Кретов знал, что не вернется ни к работе, ни в город, ни к чему-либо другому,
с чем он решил немедленно расстаться. Во всяком случае, так он думал тогда, в тот злополучный день. До вечера он успел сняться с партийного и военного учета и договорился с жэковской паспортисткой, что утром, часам к одиннадцати, она оформит его выписку. Билет на самолет он взял за несколько минут до закрытия кассы и явился домой полный решимости и целеустремленности. И очень довольный собой: никогда ему еще не удавалось сделать за один день столько дел. Ощущение внезапно обретенной свободы было столь сильным, что Кретову пришла в голову мысль о счастье, о том, что он счастлив, как никогда. И потому свою жену он встретил в хорошем настроении, чем нимало удивил ее.
— Рад, что ухожу от тебя? — спросила она.— Рад, что наконец притащишь в дом свою толстую Федру?
— Да? — в свою очередь удивился он.— Ты знала о Федре?
— Конечно, знала. Впрочем, все это теперь не имеет значения. Давай поговорим о деле. Вернее, о вещах.
— Фу! — сказал Кретов, притворяясь возмущенным.— Неужели мы опустимся до таких мещанских разговоров?!
— Но я могу взять из этого дома некоторые вещи? Хотя бы свою одежду? Ведь на Федру ее не напялишь.
— И все-таки я не намерен вести об этом разговор. Предпочту поговорить о нашем сыне.
— О сыне? — подняла плечи жена.— А что о нем говорить? Он взрослый человек, за него мы ничего решать не в праве. Кстати, о том, что я ухожу от тебя, я ему уже сообщила.
— Уже?
— Уже!
— И всему своему институту, разумеется?
— Разумеется.
— Жаль,— искренне вздохнул Кретов.— И немного обидно.
— Почему обидно? — усмехнулась жена.
— Потому что ты предпочла мне лысого профессора Калашникова. И давно предпочла. Когда я еще не знал о существовании Федры.
— Да,— согласилась жена.— Ты знаешь, когда это случилось. Когда я и Калашников были на Кубе. Ты сам меня отпустил. На целый год. Хотя знал о моем темпераменте. Стало быть, сам виноват.
— Разумеется, сам. Я хотел отдохнуть от тебя. Да и роман я писал, если помнишь...
— Теперь отдохнешь,— не дала ему договорить жена.— А что ты хотел сказать о сыне?
— Что он с женой теперь могут поселиться здесь.
— С тобой? — удивилась снова жена.- И он не будет тебе мешать? И его жена? Ведь раньше так мешали, не давали тебе сосредоточиться, ты так нервничал, что однажды разбил свою пишущую машинку, которая стоила двести сорок рублей, которую ты привез из Венгрии...
— Я уезжаю,— сказал Кретов.— Совсем.
— Совсем?! Куда? Когда?
— Завтра. К отцу в деревню. Я уволился, выписался из квартиры... Словом, уезжаю совсем. И потому не хотел говорить о вещах. Все останется здесь. Возьму, конечно, одежду и немного денег. Сыну здесь будет хорошо,— он отвернулся, чтобы скрыть предательскую слезу: его растрогало собственное благородство. И неизбежность разлуки с женой, которую он, черт бы ее побрал, все еще любил. Впрочем, было еще одно чувство, с которым трудно было совладать,— чувство, что он расстается не только с женой, с прежней жизнью, но и с жизнью вообще. Это чувство даже в благополучные минуты, случается, посещает пятидесятилетних.
— Ты не шутишь? — спросила жена после некоторого молчания.
— Нет. И буду признателен, если ты поможешь мне собраться В дорогу.
— Я помогу,— сказала она, вышла в другую комнату и долго не возвращалась. Кретов решил, что она, как и пообещала, собирает его вещи. Но заглянув в соседнюю комнату, он увидел, что жена лежит на диване и плачет.
— Оплакиваешь меня? — спросил бодрым голосом Кретов.
— Всю ушедшую жизнь,— ответила жена, потом вытерла слезы, подошла к телефону и позвонила Калашникову.— Приезжай к нам, профессор,— сказала она ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103