Потом понюхал руки и отправился в умывальник: руки пахли духами Федры и здесь, среди больничных запахов, это особенно остро ощущалось и беспокоило.
Наверное, он поступил с Федрой жестоко. Но не ради жестокости, а ради чувства, которое в нем жило и крепло — ради любви к Верочке. Нет, он так и но написал ей ничего. И от нее ничего не было. А чувство росло. И это было странно.
Прежних соседей уже не было. Последним выписался Ваня. Как и Додонов, уходя, обещал вскоре навестить Кре-това и не навестил. Как и Додонов. Было немного обидного лишь немного: Кретов понимал, что и дома, и на работе их закружили, завертели дела. Сменились уже и новые соседи, кроме школьника Пети, который занимал койку Гав-рилова. Место Додонова теперь занимал толстый: и рыхлый шашлычник с набережной со странной фамилией Гугенотов. По ночам он стонал и безобразно храпел, никому не давая спать. Спал и днем, просыпаясь лишь для еды и для принятия лекарств. На койку Вани, едва он выписался, положили учителя немецкого языка из какой-то деревни, название которой Кретов не запомнил, потому что оно было из серии тех названий, которые запомнить никак нельзя: то ли Плодородное то ли Огородное, то ли Ударное, то ли Трудовое. Звали учителя Гелием Христофоровичем. Был он
очень старый и очень больной, сильно кашлял, и этот кашель мешал ему разговаривать. Поэтому все разговоры в палате Кретов вел теперь только с Петей, девятиклассником местной школы, членом общества «моржей».
— Будешь снова плавать в проруби? — спросил его Кретов, когда Петя почувствовал себя на второй или на третий день лучше.
— А как же! — ответил Петя.— Надо закаляться.
— А для чего?
- А для здоровья, чтоб не быть хиляком, как некоторые.
— И что это дает?
— Долголетие, например.
— Хорошо, долголетие. А еще что?
— Силу, конечно. Всегда можно дать отпор.
— И прижать слабого? — спросил Кретов.
- И прижать слабака. А что? У кого сила, у того и власть.
А власть-то тебе — зачем? Чтобы жить в свое удовольствие,— не смущаясь, ответил Петя.
— Примитивная философия. Отвратительная философия,— сказал Кретов.— Философия стальных челюстей.
Л вы скажите об этом нашему тренеру, когда он придет,- посоветовал Петя.— Вы скажите, а я посмотрю, что он сделает с вашими челюстями. Слабо небось будет сказать?
— Почему же непременно слабо?
— Конституция у вас хилая,— объяснил Петя.— С такой конституцией лунно не высовываться. А то насколько высунешься, настолько и укоротишься.
-И это тоже говорит мам ваш тренер? — спросил Кретов.
— Ои много чего говорит, только не для всех ушей. Теперь так! сколотил спою команду — и жми на всю железку, может, первым прилетишь. А всех не научишь жить. Да и добыча мельчает — на всех не разделишь.
— А тебе по кажется, Петя, что сейчас в тебе говорит подонок?
— Чого подонок, чего подонок? — заныл Петя.— Как чуть правду скажешь, так сразу подонок. Каждый же под себя гребет, разве же мы это не видим? Хвать — и разбегаются но своим квартирам. А такие, как вы, только красивые слова говорят. Только от этих ваших слов никому ни холодно и ни жарко.
— Балда ты, Петя, и скучный человек,— сказал ему в другой раз Кретов.— Ты вот все время думаешь лишь о том, чего бы присвоить, употребить, под себя подгрести. Ты, кажется, в этом видишь всю жизнь, а это лишь одна сторона жизни и не самая важная, не самая веселая. Есть другая сторона жизни: создавать, творить, приносить счастье другим, бороться за них, погибать, наконец, добывая победу...
— Зачем же за других? — возразил Петя.— Пусть каждый за себя борется. Так будет понятно. А то одни в герои рвутся, а другие должны их прославлять и вкалывать за них, за того дядю.
— Значит, ты хочешь присваивать то, чего ты не создал, не сотворил? Так, что ли? — спросил Кретов.
— Я хочу прожить свою жизнь так, как мне нравится,— злобно огрызнулся Петя,— а не так, как вам хочется, как вы придумали. У меня своя голова на плечах!
— Тыква у тебя, а не голова,— ощущая неудержимое желание влепить Пете оплеуху, сказал Кретов.— А сам ты— челюсть!
— Вы плохой педагог,— заметил Кретову Гелий Христо-форович, учитель немецкого языка то ли из села Ударного, то ли из Трудового.— Так нельзя с мальчиком разговаривать. Это оскорбительно: тыква, челюсть.
— Мальчика нашли,— запыхтел неожиданно Гугенотов, шашлычник с продуваемой всеми ветрами набережной.— Бык он уже, а не мальчик. Попадетесь ему на улице, он вас на рога поднимет и копытами забьет. Один такой мальчик в прошлом году мою лучшую шашлычницу на кулак намотал, как полотенце. У него же в глазах пусто. И того, кто это допустил, надо к стенке поставить. А вы о педагогике...
Он вошел в палату без халата, в дорогой кожаной куртке, в джинсах и кроссовках фирмы «Адидас», сверкая золотыми зубами. Представился, тряхнув крупной головой:
— Петин тренер Шикунов.
Петя соскочил с койки и кинулся ему навстречу, обнял, уткнулся в его широкую грудь лицом.
— Без нежностей,— мягко отстранил Петю тренер.— Надо всегда держать себя в кулаке: ты же мужчина. И вообще — в постель,— скомандовал он.— Режим — это закон.
Петя без слов подчинился. Шикунов присел на край его койки, похлопал его ладонью по груди, заглянул в рот, помял мышцы на руках, вздохнул.
— Ослабел? — спросил Петя.
— Ослабел,— ответил Шикунов.— Понадобится месяц работы, чтоб восстановить. Готов к такой жертве?
— Я всегда готов,— заискивающе ответил Петя.— Все, что скажете... Вы ж знаете.
— Знаю, верю. Не волнуйся. Мне передавали, что сильно скучаешь, так?
— Тут не только заскучаешь,— Петя покосился на Кре-това,— тут завоешь от тоски.
— А что ж так? — совсем нежно, словно маленького, закапризничавшего ребенка, спросил Шикунов.— Люди скучные? Или что?
Спросил-то он нежно, а у самого задергались желваки и побагровела, набрякая, шея. Кретов понял, что па него готовится давно спланированное нападение, и полез в тумбочку за бутылкой с минеральной водой, решив, что ударит Шикунова бутылкой, если тот приблизится к нему, чтобы схватить за грудки.
— Люди скучные,— захныкал Петя.— Особенно вот этот,— кивнул он в сторону Кретова.— Все учит, учит, учит, как правильно жить. Голову просверлил, поправляться мешает.
— Зачем же вы так? — повернул к Кретову лицо Шикунов.— Поправляться мальчику мешаете, беретесь не за свое дело, учите его чему-то. Я вас попрошу,— вытаращил он Вдруг глаза,— оставить мальчика в покое, иначе я приму решительные меры...
— Хватит ваньку валять! — резко, как мог, сказал Кретон, зажав в руке бутылку «Айвазовской».— Вы лучше скажите, на какую дешевку вы купили этого губошлепа! Сразу же предупреждаю: я с вами еще посчитаюсь. И тогда вы мне расскажите, как вы развратили этого юнца, какую мо-раль вы втемяшили в его глупую башку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Наверное, он поступил с Федрой жестоко. Но не ради жестокости, а ради чувства, которое в нем жило и крепло — ради любви к Верочке. Нет, он так и но написал ей ничего. И от нее ничего не было. А чувство росло. И это было странно.
Прежних соседей уже не было. Последним выписался Ваня. Как и Додонов, уходя, обещал вскоре навестить Кре-това и не навестил. Как и Додонов. Было немного обидного лишь немного: Кретов понимал, что и дома, и на работе их закружили, завертели дела. Сменились уже и новые соседи, кроме школьника Пети, который занимал койку Гав-рилова. Место Додонова теперь занимал толстый: и рыхлый шашлычник с набережной со странной фамилией Гугенотов. По ночам он стонал и безобразно храпел, никому не давая спать. Спал и днем, просыпаясь лишь для еды и для принятия лекарств. На койку Вани, едва он выписался, положили учителя немецкого языка из какой-то деревни, название которой Кретов не запомнил, потому что оно было из серии тех названий, которые запомнить никак нельзя: то ли Плодородное то ли Огородное, то ли Ударное, то ли Трудовое. Звали учителя Гелием Христофоровичем. Был он
очень старый и очень больной, сильно кашлял, и этот кашель мешал ему разговаривать. Поэтому все разговоры в палате Кретов вел теперь только с Петей, девятиклассником местной школы, членом общества «моржей».
— Будешь снова плавать в проруби? — спросил его Кретов, когда Петя почувствовал себя на второй или на третий день лучше.
— А как же! — ответил Петя.— Надо закаляться.
— А для чего?
- А для здоровья, чтоб не быть хиляком, как некоторые.
— И что это дает?
— Долголетие, например.
— Хорошо, долголетие. А еще что?
— Силу, конечно. Всегда можно дать отпор.
— И прижать слабого? — спросил Кретов.
- И прижать слабака. А что? У кого сила, у того и власть.
А власть-то тебе — зачем? Чтобы жить в свое удовольствие,— не смущаясь, ответил Петя.
— Примитивная философия. Отвратительная философия,— сказал Кретов.— Философия стальных челюстей.
Л вы скажите об этом нашему тренеру, когда он придет,- посоветовал Петя.— Вы скажите, а я посмотрю, что он сделает с вашими челюстями. Слабо небось будет сказать?
— Почему же непременно слабо?
— Конституция у вас хилая,— объяснил Петя.— С такой конституцией лунно не высовываться. А то насколько высунешься, настолько и укоротишься.
-И это тоже говорит мам ваш тренер? — спросил Кретов.
— Ои много чего говорит, только не для всех ушей. Теперь так! сколотил спою команду — и жми на всю железку, может, первым прилетишь. А всех не научишь жить. Да и добыча мельчает — на всех не разделишь.
— А тебе по кажется, Петя, что сейчас в тебе говорит подонок?
— Чого подонок, чего подонок? — заныл Петя.— Как чуть правду скажешь, так сразу подонок. Каждый же под себя гребет, разве же мы это не видим? Хвать — и разбегаются но своим квартирам. А такие, как вы, только красивые слова говорят. Только от этих ваших слов никому ни холодно и ни жарко.
— Балда ты, Петя, и скучный человек,— сказал ему в другой раз Кретов.— Ты вот все время думаешь лишь о том, чего бы присвоить, употребить, под себя подгрести. Ты, кажется, в этом видишь всю жизнь, а это лишь одна сторона жизни и не самая важная, не самая веселая. Есть другая сторона жизни: создавать, творить, приносить счастье другим, бороться за них, погибать, наконец, добывая победу...
— Зачем же за других? — возразил Петя.— Пусть каждый за себя борется. Так будет понятно. А то одни в герои рвутся, а другие должны их прославлять и вкалывать за них, за того дядю.
— Значит, ты хочешь присваивать то, чего ты не создал, не сотворил? Так, что ли? — спросил Кретов.
— Я хочу прожить свою жизнь так, как мне нравится,— злобно огрызнулся Петя,— а не так, как вам хочется, как вы придумали. У меня своя голова на плечах!
— Тыква у тебя, а не голова,— ощущая неудержимое желание влепить Пете оплеуху, сказал Кретов.— А сам ты— челюсть!
— Вы плохой педагог,— заметил Кретову Гелий Христо-форович, учитель немецкого языка то ли из села Ударного, то ли из Трудового.— Так нельзя с мальчиком разговаривать. Это оскорбительно: тыква, челюсть.
— Мальчика нашли,— запыхтел неожиданно Гугенотов, шашлычник с продуваемой всеми ветрами набережной.— Бык он уже, а не мальчик. Попадетесь ему на улице, он вас на рога поднимет и копытами забьет. Один такой мальчик в прошлом году мою лучшую шашлычницу на кулак намотал, как полотенце. У него же в глазах пусто. И того, кто это допустил, надо к стенке поставить. А вы о педагогике...
Он вошел в палату без халата, в дорогой кожаной куртке, в джинсах и кроссовках фирмы «Адидас», сверкая золотыми зубами. Представился, тряхнув крупной головой:
— Петин тренер Шикунов.
Петя соскочил с койки и кинулся ему навстречу, обнял, уткнулся в его широкую грудь лицом.
— Без нежностей,— мягко отстранил Петю тренер.— Надо всегда держать себя в кулаке: ты же мужчина. И вообще — в постель,— скомандовал он.— Режим — это закон.
Петя без слов подчинился. Шикунов присел на край его койки, похлопал его ладонью по груди, заглянул в рот, помял мышцы на руках, вздохнул.
— Ослабел? — спросил Петя.
— Ослабел,— ответил Шикунов.— Понадобится месяц работы, чтоб восстановить. Готов к такой жертве?
— Я всегда готов,— заискивающе ответил Петя.— Все, что скажете... Вы ж знаете.
— Знаю, верю. Не волнуйся. Мне передавали, что сильно скучаешь, так?
— Тут не только заскучаешь,— Петя покосился на Кре-това,— тут завоешь от тоски.
— А что ж так? — совсем нежно, словно маленького, закапризничавшего ребенка, спросил Шикунов.— Люди скучные? Или что?
Спросил-то он нежно, а у самого задергались желваки и побагровела, набрякая, шея. Кретов понял, что па него готовится давно спланированное нападение, и полез в тумбочку за бутылкой с минеральной водой, решив, что ударит Шикунова бутылкой, если тот приблизится к нему, чтобы схватить за грудки.
— Люди скучные,— захныкал Петя.— Особенно вот этот,— кивнул он в сторону Кретова.— Все учит, учит, учит, как правильно жить. Голову просверлил, поправляться мешает.
— Зачем же вы так? — повернул к Кретову лицо Шикунов.— Поправляться мальчику мешаете, беретесь не за свое дело, учите его чему-то. Я вас попрошу,— вытаращил он Вдруг глаза,— оставить мальчика в покое, иначе я приму решительные меры...
— Хватит ваньку валять! — резко, как мог, сказал Кретон, зажав в руке бутылку «Айвазовской».— Вы лучше скажите, на какую дешевку вы купили этого губошлепа! Сразу же предупреждаю: я с вами еще посчитаюсь. И тогда вы мне расскажите, как вы развратили этого юнца, какую мо-раль вы втемяшили в его глупую башку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103