Кретов понял, что без лекарства ему не обойтись. Он осторожно слез с верстака и, сильно сутулясь, медленным и мелким шагом двинулся к двери. А за дверью бесновался ветер.
Она отпустила его у порога времянки, вдруг исчезла, словно ее и не было. И если бы не слабость, не испарина, которой он весь покрылся, можно было бы сразу и забыть о ней. Кретов лег на кровать, закрыл глаза. Попытался думать о чем-нибудь приятном, но слова Татьяны не шли из головы: «Хоть к черту на рога... Хоть к черту на рога...» Ему вспомнился ленинградский Казанский собор и картина, которую он видел там в годы студенческой молодости: сидит среди языков пламени огромный черт и держит на коленях маленького человечка, Льва Толстого, преданного анафеме вероотступника.
С этими мыслями он уснул и забрел в мир странных образов, в мир алогичный, бессвязный — на свалку случайностей, ошибок, отбросов реального опыта, где слова и действия чередуются произвольно и означают совсем не то, что они означают в действительности, в мире логики и причинных связей. И все же означают: он пил воду, высасывая ее из каменной стены, и это означало, что в суде слушается его дело о разводе; потом он силился выдернуть из половицы гвоздь, но это означало, что Аверьянов ведет его на веревке, как телка, на заседание профкома, а профкомом был ста-
рый чайник, который валялся на пустыре за совхозными мехмастерскими, где должна была состояться некая битва; и вот эта битва началась — Кретов все прыгал и прыгал на одном месте, пока не провалился под землю, в погреб, вырытый под времянкой, где его ждали две жабки, одна из которых была Федрой, а другая — Татьяной Васильевной. Татьяна Васильевна сказала: «Теперь, Кретов, вы должны отдать Аверьянову свой позвоночник». Кретов оглянулся и увидел, что его позвоночник стоит в углу — большая штыковая лопата. Он взял лопату и проткнул ею потолок, от-куда полилась ему на голову холодная вода. И это означало, что суд вынес решение о разводе. Кретов подставил под струю воды старый чайник и, когда он наполнился, отправился с ним на заседание профкома — к высокому холму, на котором сидел огромный Аверьянов...
Его разбудил почтальон — веселый хромой старик, который разъезжал по селу в любую погоду на велосипеде: и в дождь, и в снег, и в холод, и в жару. Когда лил дождь, он бросал велосипед на асфальтированной части улицы против дома, куда ему надо было занести почту, и дальше шлепал по грязи. Снег для него совсем не был помехой. Сильный ветер, конечно, мешал ему ездить, но лишь в одном направлении — против ветра, зато за ветром почтальон мог мчаться, не крутя педали. Велосипед был у него старый, обшарпанный, без крыльев, с вихляющим задним колесом, но безотказный и надежный — Кретов ни разу не видел, чтобы старик Климов когда-либо чинил его или передвигался без него. Вот и теперь он, невзирая на ветер, который валил с ног, явился со своим велосипедом. Прислонил его к стене времянки, вошел в коридор и, весело подмигивая Кре-тову, принялся рыться в своей сумке.
— Письмецо есть,— сказал он,— сейчас найдем, если только ветром не выдуло. В казенном конверте, деловое, стало быть. Деловым людям и деловые письма приходят. А бездельникам — записочки от дамочек, потому что у бездельников всегда есть время на дамочек.
«Старик Климов потому так долго ищет письмо,— подумал Кретов,— что хочет со мной поболтать».
— И где ж это оно? — удивлялся Климов, продолжая копаться в сумке.— Ведь было же здесь, очень заметное, большой такой конверт... А от кого вы ждете деловое письмо? — спросил он.— Из какого-такого издательства? Неужели книгу для этого издательства написали? И о чем же эта книга?
— Пишу,— ответил Кретов, окончательно убедившись в
том, что Климов не находит его письмо умышленно.— О деревне.
— И про нас там будет? Про меня, может быть? Или только про директора?
— Только про директора,— сказал Кретов, чтобы не усложнять разговор.
— А мы, значит, не удостоимся? — Климов перестал искать письмо и сердито уставился на Кретова.— Мы, значит, слишком мелкая сошка, мелко пашем, мелко сеем? Ай-яй-яй, ай-яй-яй! — покачал он укоризненно головой и спросил: — Кипяточку не найдется? Озяб на этом проклятом ветру. Кипяточку бы.
— Нет, но могу согреть. На керогазе, потому что печь еще не затопил.
— На керогазе что ни согреешь, все керосином воняет,— сказал почтальон Климов.— Но куда от этого денешься? Прогресс он и есть прогресс, научно-техническая революция, НТР,— произнес он не без хвастовства.— Эпоха такая. Ладно, грей на керогазе, я согласен.
Кретов пригласил Климова в комнату, предложил табурет.
— И печь заодно затопи,— посоветовал Климов Крето-ву,— пора уже, вечереет, как раз к ночи и нагреется, а то у тебя тут, видишь ли, холодно, тараканы передохнут, а то еще хуже — простудятся, кашлять станут.
— Тараканы?
— Тараканы,— засмеялся Климов.
Кретов поставил на керогаз чайник, принялся возиться с печью: выгреб золу, потом наколол щепы, сложил ее в печь и, плеснув на нее керосином из банки, поджег.
— Все, значит, сам? — спросил Климов сочувственно.
— Сам,— ответил Кретов.— С детства к этому приучен.
— Что приучен, это хорошо,— похвалил его Климов.— К чему приучишься, тем не измучишься. Но каково отвыкать от удобств семейной жизни? Все кругом ухожено, уложено, а в шкафу лежит белье поглажено... Складно?
— Складно.
— Песня есть такая. Про семейный уют. Без семейного уюта тяжело. И в песне про это же поется: без уюта, без семейного, как в крапиве голышом... Или нагишом — как кому больше нравится. Там со словом «боржом» рифмуется: дескать, вернуть бы сейчас семейный уют, так согласился бы всю жизнь пить вместо водки боржом. Вот до чего довела человека свободная жизнь без семьи... А водочки не найдется? — спросил вдруг Климов.
— Не найдется: не держу.
— Чтоб не соблазниться или из принципа?
— Из принципа,— ответил Кретов.
— Конечно, если человек мозгами работает, то ему водку пить нельзя,— сказал Климов.— Это правильно. А я, как известно, только ногами работаю, педали кручу,— проговорил он с грустью,— хотя голова есть. Голова есть, да не просвещенная.— Климов снял шапку и погладил себя по голове, по жидким желтоватым волосенкам.— А когда б она была просвещенная,— сказал он при этом,— то был бы я большим человеком. Пропал для мира большой человек,— вздохнул Климов.— Совсем пропал.
— А где же письмо? — спросил Кретов.— Нашлось ли?
— Письмо? — Климов почесал в бороде.— Какое письмо? — но дальше притворяться не смог, засмеялся, достал из сумки фирменный издательский конверт, протянул его Кретову.
Письмо было от редактора, который писал, что получил посланные ему Кретовым первые главы романа, прочел их и что они ему понравились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Она отпустила его у порога времянки, вдруг исчезла, словно ее и не было. И если бы не слабость, не испарина, которой он весь покрылся, можно было бы сразу и забыть о ней. Кретов лег на кровать, закрыл глаза. Попытался думать о чем-нибудь приятном, но слова Татьяны не шли из головы: «Хоть к черту на рога... Хоть к черту на рога...» Ему вспомнился ленинградский Казанский собор и картина, которую он видел там в годы студенческой молодости: сидит среди языков пламени огромный черт и держит на коленях маленького человечка, Льва Толстого, преданного анафеме вероотступника.
С этими мыслями он уснул и забрел в мир странных образов, в мир алогичный, бессвязный — на свалку случайностей, ошибок, отбросов реального опыта, где слова и действия чередуются произвольно и означают совсем не то, что они означают в действительности, в мире логики и причинных связей. И все же означают: он пил воду, высасывая ее из каменной стены, и это означало, что в суде слушается его дело о разводе; потом он силился выдернуть из половицы гвоздь, но это означало, что Аверьянов ведет его на веревке, как телка, на заседание профкома, а профкомом был ста-
рый чайник, который валялся на пустыре за совхозными мехмастерскими, где должна была состояться некая битва; и вот эта битва началась — Кретов все прыгал и прыгал на одном месте, пока не провалился под землю, в погреб, вырытый под времянкой, где его ждали две жабки, одна из которых была Федрой, а другая — Татьяной Васильевной. Татьяна Васильевна сказала: «Теперь, Кретов, вы должны отдать Аверьянову свой позвоночник». Кретов оглянулся и увидел, что его позвоночник стоит в углу — большая штыковая лопата. Он взял лопату и проткнул ею потолок, от-куда полилась ему на голову холодная вода. И это означало, что суд вынес решение о разводе. Кретов подставил под струю воды старый чайник и, когда он наполнился, отправился с ним на заседание профкома — к высокому холму, на котором сидел огромный Аверьянов...
Его разбудил почтальон — веселый хромой старик, который разъезжал по селу в любую погоду на велосипеде: и в дождь, и в снег, и в холод, и в жару. Когда лил дождь, он бросал велосипед на асфальтированной части улицы против дома, куда ему надо было занести почту, и дальше шлепал по грязи. Снег для него совсем не был помехой. Сильный ветер, конечно, мешал ему ездить, но лишь в одном направлении — против ветра, зато за ветром почтальон мог мчаться, не крутя педали. Велосипед был у него старый, обшарпанный, без крыльев, с вихляющим задним колесом, но безотказный и надежный — Кретов ни разу не видел, чтобы старик Климов когда-либо чинил его или передвигался без него. Вот и теперь он, невзирая на ветер, который валил с ног, явился со своим велосипедом. Прислонил его к стене времянки, вошел в коридор и, весело подмигивая Кре-тову, принялся рыться в своей сумке.
— Письмецо есть,— сказал он,— сейчас найдем, если только ветром не выдуло. В казенном конверте, деловое, стало быть. Деловым людям и деловые письма приходят. А бездельникам — записочки от дамочек, потому что у бездельников всегда есть время на дамочек.
«Старик Климов потому так долго ищет письмо,— подумал Кретов,— что хочет со мной поболтать».
— И где ж это оно? — удивлялся Климов, продолжая копаться в сумке.— Ведь было же здесь, очень заметное, большой такой конверт... А от кого вы ждете деловое письмо? — спросил он.— Из какого-такого издательства? Неужели книгу для этого издательства написали? И о чем же эта книга?
— Пишу,— ответил Кретов, окончательно убедившись в
том, что Климов не находит его письмо умышленно.— О деревне.
— И про нас там будет? Про меня, может быть? Или только про директора?
— Только про директора,— сказал Кретов, чтобы не усложнять разговор.
— А мы, значит, не удостоимся? — Климов перестал искать письмо и сердито уставился на Кретова.— Мы, значит, слишком мелкая сошка, мелко пашем, мелко сеем? Ай-яй-яй, ай-яй-яй! — покачал он укоризненно головой и спросил: — Кипяточку не найдется? Озяб на этом проклятом ветру. Кипяточку бы.
— Нет, но могу согреть. На керогазе, потому что печь еще не затопил.
— На керогазе что ни согреешь, все керосином воняет,— сказал почтальон Климов.— Но куда от этого денешься? Прогресс он и есть прогресс, научно-техническая революция, НТР,— произнес он не без хвастовства.— Эпоха такая. Ладно, грей на керогазе, я согласен.
Кретов пригласил Климова в комнату, предложил табурет.
— И печь заодно затопи,— посоветовал Климов Крето-ву,— пора уже, вечереет, как раз к ночи и нагреется, а то у тебя тут, видишь ли, холодно, тараканы передохнут, а то еще хуже — простудятся, кашлять станут.
— Тараканы?
— Тараканы,— засмеялся Климов.
Кретов поставил на керогаз чайник, принялся возиться с печью: выгреб золу, потом наколол щепы, сложил ее в печь и, плеснув на нее керосином из банки, поджег.
— Все, значит, сам? — спросил Климов сочувственно.
— Сам,— ответил Кретов.— С детства к этому приучен.
— Что приучен, это хорошо,— похвалил его Климов.— К чему приучишься, тем не измучишься. Но каково отвыкать от удобств семейной жизни? Все кругом ухожено, уложено, а в шкафу лежит белье поглажено... Складно?
— Складно.
— Песня есть такая. Про семейный уют. Без семейного уюта тяжело. И в песне про это же поется: без уюта, без семейного, как в крапиве голышом... Или нагишом — как кому больше нравится. Там со словом «боржом» рифмуется: дескать, вернуть бы сейчас семейный уют, так согласился бы всю жизнь пить вместо водки боржом. Вот до чего довела человека свободная жизнь без семьи... А водочки не найдется? — спросил вдруг Климов.
— Не найдется: не держу.
— Чтоб не соблазниться или из принципа?
— Из принципа,— ответил Кретов.
— Конечно, если человек мозгами работает, то ему водку пить нельзя,— сказал Климов.— Это правильно. А я, как известно, только ногами работаю, педали кручу,— проговорил он с грустью,— хотя голова есть. Голова есть, да не просвещенная.— Климов снял шапку и погладил себя по голове, по жидким желтоватым волосенкам.— А когда б она была просвещенная,— сказал он при этом,— то был бы я большим человеком. Пропал для мира большой человек,— вздохнул Климов.— Совсем пропал.
— А где же письмо? — спросил Кретов.— Нашлось ли?
— Письмо? — Климов почесал в бороде.— Какое письмо? — но дальше притворяться не смог, засмеялся, достал из сумки фирменный издательский конверт, протянул его Кретову.
Письмо было от редактора, который писал, что получил посланные ему Кретовым первые главы романа, прочел их и что они ему понравились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103