— Он кто?
— Философ. Немец. Жил в восемнадцатом веке.
— Давненько.— Это известие его, кажется, успокоило: кто жил давно, тот ныне не соперник,— так, должно быть, подумал Никифоров.— И что ж этот немец? — спросил он.— Сказал что-нибудь умное?
— Не отвечай! — сказал Кретову Странничек.— Он обидится.
— Не обижусь,— хлопнул по плечу Кретова Никифоров, чувствуя с некоторых пор себя его ровней и приняв слова, произнесенные Странничком, за слова Кретова. Канта же, Никифоров, вероятно, ставил ниже себя и потому спросил небрежно, с явным чувством превосходства: — Так что он там сказал, этот немец?
— Ах, Никифоров, Никифоров,— вздохнул Кретов: разумеется, ему не хотелось огорчать Никифорова, но и оставлять его в неведении относительно Канта было бы нечестно. Оставалось лишь найти слова, которые бы не так сильно ударили по честолюбию Никифорова, смягчили бы до предела неизбежный удар. Но догадливый и сообразительный Никифоров опередил Кретова, потому что понял смысл его вздохов, спросил, вцепившись ему пятерней в плечо:
— Этот Кант опередил меня с моими советами человечеству? Да?
— Отпустите плечо, Никифоров,— попросил Кретов,— вы порвете мне рубашку.
— Значит, опередил,— сокрушенно затряс головой Никифоров.— На сколько лет? — поднял он па Кретова глаза.— На двести?
— На двести.
— Ясно,— притих Никифоров.— Все теперь ясно. А я-то думал-гадал,— признался он,— почему это вы так здорово по-научному формулируете мои мысли, что ли вы умный такой или мои мысли такие совсем уже почти научные... Оказывается — Кант! Это вы мне преподносили формулировки Канта. А я тут пел, а я тут старался!.. Но теперь встает другой вопрос! — с радостным изумлением обнаружил другую проблему Никифоров.— Если Кант сказал все это уже двести лет назад, почему же его мысли не сообщили всему человечеству?! Или забыли про них? Или скрывают?
— Не забыли и не скрывают. Советы Канта известны человечеству, но человечество не хочет ими пользоваться.
— Почему? — не поверил Кретову Никифоров.— Как это не хочет пользоваться?!
— Не хочет— и все,— пожал плечами Кретов,— А вернее — не может.
— Не удается,— подсказал Странничек.
— Почему? — не мог успокоиться Никифоров.— Как это Я г м о ж е т? Как это не у д а е т с я?
- Очень просто,— ответил Никифорову Кретов.—Вот вы даже в своем маленьком Широком не можете договориться, Чтоб не тырить на ферме комбикорма, хотя все знаете, что воровать — плохо. Плохо, конечно, соглашаетесь вы, но, с другой стороны, свою домашнюю скотинку жалко, потому что ей кушать хочется, к тому же охота раскормить ее до слоновой величины, чтоб потом подороже продать, побольше деньжат добыть, автомобиль купить...
— Это так,— согласился Никифоров.— Нужны объективные условия, чтоб покончить навсегда с воровством,— произнес он явно чьи-то чужие слова.— Надо, чтобы комбикормов было везде с избытком.
Странничек ударил в ладоши, словно птичка-синичка крылышками захлопала.
— Значит, и эту проблему уже кто-то обдумал до меня,— помолчав, заключил Никифоров.
— Выходит, так,— ответил Кретов.
— А чем же мне теперь заняться? — с тоской спросил Никифоров.
— Повышением продуктивности молочного стада! — ответил за Кретова Странничек.
Никифоров не мог не видеть, что Кретов рта не открывал, потому что смотрел при этом на Кретова в ожидании ответа на свой печальный вопрос. Но ответ прозвучал, ответ явно издевательский.
— Кто-то нас подслушивает? — предположил Никифоров, не до конца веря в это свое предположение.
— С чего вы взяли? — прикинулся удивленным Кретов: поступок Странничка он но одобрял, по и выдавать его не хотел. Скажи он сейчас Никифорову о существовании Странничка, к чему бы это привело, к каким бесконечным и неопределенным разговорам и подозрениям, что у него, у Кретова, с головой не все в порядке...
— Так вы ничего не слышали? Про молочное стадо...
— А что, собственно? — продолжал прикидываться
Кретов.
— Да-а! — покачал головой Никифоров.— Видно, я дофилософствовался... А вы не чревовещатель? — спросил он на всякий случай.
— Нет.
Тогда я пойду,— сказал Никифоров, вставая.— Засиделись мы тут... А вы остаетесь, что ли? — спросил он, видя, ЧТО Кретов и не собирается вставать.
— Остаюсь. Хочу посидеть один, подумать, помолчать... Никифоров спустился с кургана и крикнул уже снизу:
— У нас тут тарантулы водятся! Смотрите, чтоб не укусили вас за одно место, а то распухнет, как у мадам Кокой-ло! — захохотал он и пошел прочь, размахивая руками, разговаривая сам с собой.
Солнце уже закатилось за вершины облаков, приткнувшихся к горизонту, травы потемнели и враз задышали ароматной влагой. Но чайки, возращавшиеся из степей к морю, еще светились розово, не торопились: с высоты они еще видели солнце, лежащее па белых облаках. Книга ночи еще не началась.
— Хулиганишь? — спросил Странничка Кретов.
— С тоски,— ответил Странничек.— Ты все время занят романом, в твоих мыслях нет зазора, куда я мог бы втиснуться.— Зашуршала трава, и Странничек, зеленый кукурузный початок с золотистым чубчиком, подошел ближе.
— А другие люди? — спросил Кретов.— Почему не идешь к ним?
— Ты уже спрашивал меня об этом,— ответил Странничек.— И я тебе ответил. Но теперь могу сказать больше: я только твой.
— Что это значит? Почему только мой? И почему теперь?
— Я догадался,—ответил Странничек.— Я или только твой или ничей. Чтобы стать ничьим, я должен улететь. На звезду Забвения. Но мой летательный аппарат разбился. Значит, я не могу улететь, я только твой.
— Покажи мне летательный аппарат,— попросил Кретов.
— Пожалуйста. Он здесь. Посмотри правее и ты увидишь его. Видишь?
— Вижу,— ответил Кретов.— Но я видел его и раньше. Это не летательный аппарат. Это смятый ржавый самовар. Но и па новом самоваре нельзя никуда улететь. Ты смеешься надо мной, Странничек?
— Жаль,— ответил Странничек.— Ты видишь все иначе, чем я. Я знаю почему: ты потерял любовь... Но ты болван. Твое письмо не дошло до Верочки. Оно пришло в отдел писем твоей бывшей газеты. Там прочли его и отнесли редактору. Редактор его тоже прочел и разорвал. Он отпустил тебя — и жалеет теперь об этом. Он не хочет отпускать Верочку.
— Но это ж безнравственно — читать чужие письма!
— Конечно,— согласился Странничек.— Но в отделе писем есть одна женщина...
— Не продолжай,— попросил Кретов.— Я все понял. Но у меня нет домашнего адреса Верочки! — сказал он с отчаянием.
— Есть,— ответил Странничек.— Он записан у тебя на последней страничке паспорта. Ты записал его однажды, когда Верочка пригласила тебя на свой день рождения. Но ИИ тогда не пошел к ней, потому что тебя отправили в командировку. Потом ты все забыл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
— Философ. Немец. Жил в восемнадцатом веке.
— Давненько.— Это известие его, кажется, успокоило: кто жил давно, тот ныне не соперник,— так, должно быть, подумал Никифоров.— И что ж этот немец? — спросил он.— Сказал что-нибудь умное?
— Не отвечай! — сказал Кретову Странничек.— Он обидится.
— Не обижусь,— хлопнул по плечу Кретова Никифоров, чувствуя с некоторых пор себя его ровней и приняв слова, произнесенные Странничком, за слова Кретова. Канта же, Никифоров, вероятно, ставил ниже себя и потому спросил небрежно, с явным чувством превосходства: — Так что он там сказал, этот немец?
— Ах, Никифоров, Никифоров,— вздохнул Кретов: разумеется, ему не хотелось огорчать Никифорова, но и оставлять его в неведении относительно Канта было бы нечестно. Оставалось лишь найти слова, которые бы не так сильно ударили по честолюбию Никифорова, смягчили бы до предела неизбежный удар. Но догадливый и сообразительный Никифоров опередил Кретова, потому что понял смысл его вздохов, спросил, вцепившись ему пятерней в плечо:
— Этот Кант опередил меня с моими советами человечеству? Да?
— Отпустите плечо, Никифоров,— попросил Кретов,— вы порвете мне рубашку.
— Значит, опередил,— сокрушенно затряс головой Никифоров.— На сколько лет? — поднял он па Кретова глаза.— На двести?
— На двести.
— Ясно,— притих Никифоров.— Все теперь ясно. А я-то думал-гадал,— признался он,— почему это вы так здорово по-научному формулируете мои мысли, что ли вы умный такой или мои мысли такие совсем уже почти научные... Оказывается — Кант! Это вы мне преподносили формулировки Канта. А я тут пел, а я тут старался!.. Но теперь встает другой вопрос! — с радостным изумлением обнаружил другую проблему Никифоров.— Если Кант сказал все это уже двести лет назад, почему же его мысли не сообщили всему человечеству?! Или забыли про них? Или скрывают?
— Не забыли и не скрывают. Советы Канта известны человечеству, но человечество не хочет ими пользоваться.
— Почему? — не поверил Кретову Никифоров.— Как это не хочет пользоваться?!
— Не хочет— и все,— пожал плечами Кретов,— А вернее — не может.
— Не удается,— подсказал Странничек.
— Почему? — не мог успокоиться Никифоров.— Как это Я г м о ж е т? Как это не у д а е т с я?
- Очень просто,— ответил Никифорову Кретов.—Вот вы даже в своем маленьком Широком не можете договориться, Чтоб не тырить на ферме комбикорма, хотя все знаете, что воровать — плохо. Плохо, конечно, соглашаетесь вы, но, с другой стороны, свою домашнюю скотинку жалко, потому что ей кушать хочется, к тому же охота раскормить ее до слоновой величины, чтоб потом подороже продать, побольше деньжат добыть, автомобиль купить...
— Это так,— согласился Никифоров.— Нужны объективные условия, чтоб покончить навсегда с воровством,— произнес он явно чьи-то чужие слова.— Надо, чтобы комбикормов было везде с избытком.
Странничек ударил в ладоши, словно птичка-синичка крылышками захлопала.
— Значит, и эту проблему уже кто-то обдумал до меня,— помолчав, заключил Никифоров.
— Выходит, так,— ответил Кретов.
— А чем же мне теперь заняться? — с тоской спросил Никифоров.
— Повышением продуктивности молочного стада! — ответил за Кретова Странничек.
Никифоров не мог не видеть, что Кретов рта не открывал, потому что смотрел при этом на Кретова в ожидании ответа на свой печальный вопрос. Но ответ прозвучал, ответ явно издевательский.
— Кто-то нас подслушивает? — предположил Никифоров, не до конца веря в это свое предположение.
— С чего вы взяли? — прикинулся удивленным Кретов: поступок Странничка он но одобрял, по и выдавать его не хотел. Скажи он сейчас Никифорову о существовании Странничка, к чему бы это привело, к каким бесконечным и неопределенным разговорам и подозрениям, что у него, у Кретова, с головой не все в порядке...
— Так вы ничего не слышали? Про молочное стадо...
— А что, собственно? — продолжал прикидываться
Кретов.
— Да-а! — покачал головой Никифоров.— Видно, я дофилософствовался... А вы не чревовещатель? — спросил он на всякий случай.
— Нет.
Тогда я пойду,— сказал Никифоров, вставая.— Засиделись мы тут... А вы остаетесь, что ли? — спросил он, видя, ЧТО Кретов и не собирается вставать.
— Остаюсь. Хочу посидеть один, подумать, помолчать... Никифоров спустился с кургана и крикнул уже снизу:
— У нас тут тарантулы водятся! Смотрите, чтоб не укусили вас за одно место, а то распухнет, как у мадам Кокой-ло! — захохотал он и пошел прочь, размахивая руками, разговаривая сам с собой.
Солнце уже закатилось за вершины облаков, приткнувшихся к горизонту, травы потемнели и враз задышали ароматной влагой. Но чайки, возращавшиеся из степей к морю, еще светились розово, не торопились: с высоты они еще видели солнце, лежащее па белых облаках. Книга ночи еще не началась.
— Хулиганишь? — спросил Странничка Кретов.
— С тоски,— ответил Странничек.— Ты все время занят романом, в твоих мыслях нет зазора, куда я мог бы втиснуться.— Зашуршала трава, и Странничек, зеленый кукурузный початок с золотистым чубчиком, подошел ближе.
— А другие люди? — спросил Кретов.— Почему не идешь к ним?
— Ты уже спрашивал меня об этом,— ответил Странничек.— И я тебе ответил. Но теперь могу сказать больше: я только твой.
— Что это значит? Почему только мой? И почему теперь?
— Я догадался,—ответил Странничек.— Я или только твой или ничей. Чтобы стать ничьим, я должен улететь. На звезду Забвения. Но мой летательный аппарат разбился. Значит, я не могу улететь, я только твой.
— Покажи мне летательный аппарат,— попросил Кретов.
— Пожалуйста. Он здесь. Посмотри правее и ты увидишь его. Видишь?
— Вижу,— ответил Кретов.— Но я видел его и раньше. Это не летательный аппарат. Это смятый ржавый самовар. Но и па новом самоваре нельзя никуда улететь. Ты смеешься надо мной, Странничек?
— Жаль,— ответил Странничек.— Ты видишь все иначе, чем я. Я знаю почему: ты потерял любовь... Но ты болван. Твое письмо не дошло до Верочки. Оно пришло в отдел писем твоей бывшей газеты. Там прочли его и отнесли редактору. Редактор его тоже прочел и разорвал. Он отпустил тебя — и жалеет теперь об этом. Он не хочет отпускать Верочку.
— Но это ж безнравственно — читать чужие письма!
— Конечно,— согласился Странничек.— Но в отделе писем есть одна женщина...
— Не продолжай,— попросил Кретов.— Я все понял. Но у меня нет домашнего адреса Верочки! — сказал он с отчаянием.
— Есть,— ответил Странничек.— Он записан у тебя на последней страничке паспорта. Ты записал его однажды, когда Верочка пригласила тебя на свой день рождения. Но ИИ тогда не пошел к ней, потому что тебя отправили в командировку. Потом ты все забыл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103