и в том, что не видит резервов повышения рентабельности хозяйства, не умеет организовать коллектив, социалистическое соревнование; и в том, что не способен определить перспективу, не владеет современными методами хозяйствования, допускает в отношениях с людьми грубость, нарушает принцип социальной справедливости; и в том, что под его крылом свили себе гнездо расхитители социалистической собственности.
Статья была подписана Д. Михайловым, одним из многочисленных псевдонимов Аркадия Аркадьевича Додонова. Читая ее, Кретов даже слышал голос Додонова, улавливал ого интонации.
«Снова, значит, на коне,— подумал о Додопове Кретов.— Вот проклятое племя хамелеонов!» Хотя дело, как понимал Кретов, было не только в Додонове: кто-то должен был санкционировать такое выступление газеты, дать Додонову «добро». И заранее спланировать вывод, который будет принят после обсуждения статьи. Словом, положение Махова было незавидным. Его следовало или спасать или тихо оплакивать. Иные же, надо думать, уже злорадствовали, предвидя крах Махова.
«А как поступишь ты?» — спросил себя Кретов, хотя знал уже ответ, знал, что сейчас пойдет к Махову и постарается ому помочь, если удастся.
Ирина, жена Махова, не дала Кретову переступить порог своего дома, сказала, что к Махову нельзя. Она была зла и криклива, швыряла то и дело попадавшие ей под руку тряпки, пнула ногой кота, ошалевший кот разодрал ей чулок, от чего Ирина совсем зашлась в крике:
— Ходят теперь тут всякие, сочувствуют, а сами готовы съесть его, радуются в душе чужому несчастью, чтоб вы передохли все! Когда работала комиссия, все только и старались подсовывать ей гадости про Алексея, потому как все умные, а он один дурак, тянет за всех это гнилое хозяйство, пупок надрывает, ночами не спит, никакой зарплаты ему не хватает, чтоб кормить приезжих дармоедов... И ты такой же, как те писаки,— набросилась она на Кретова,— как тот Михайлов, чтоб ему чирьями обрасти, чтоб ему света белого больше не видеть, гад, Иуда, за тридцать рублей каждого готов утопить, доберусь я до него, глаза выдеру. Да уходи ж ты, чего глаза пялишь, не видишь, что я сейчас разорвусь от злости! — Ирина застучала кулаками по стене и разрыдалась.
На крик вышел Махов, мрачный, как смерч. Обнял рыдающую Ирину, погладил ее по спине. Искося посмотрел на Кретова, спросил:
— Чего тебе?
— Да вот прочел в газете...
— Воткни ее себе в одно место,— не дал договорить Кретову Махов,— и катись с нею по ветру! Понял? — придерживая жену за плечи, он повел ее в дом.
— Ну и дурак! — крикнул ему вслед Кретов.
— Чего? — обернулся Махов.— Это ты мне?
— Тебе, тебе! А то кому же еще? Не можешь уже друзей от врагов отличить! Дурак!
Махов легонько подтолкнул жену в спину, закрыл за ней дверь. Затем вышел на крыльцо, тяжело опустился на ступеньки.
— Садись и ты,— предложил он Кретову.— Садись, раз уж пришел. В дом не приглашаю: там все ревут, как на похоронах. Да и чем это не похороны, а?
Кретов сел рядом с Маховым, похлопал его по колену.
— Сочувствуешь, что ли? — усмехнулся Махов, столкнув со своего колена руку Кретова.— В сочувствии не нуждаюсь, так что зря не старайся.
— А ты здорово раскис,— сказал Кретов.— Неужели тебя впервые так хрястнули? Не закалился?
— Стареть стал,— ответил Махов.— И силы уже не те, и времени мало. Устал я, брат. От подлости людской устал,— он вдруг обнял одной рукой Кретова и так прижал его к себе, что чуть не сломал ему ключицы. Кретов закряхтел и с трудом высвободился из его медвежьих объятий.
— Сдурел, что ли? — спросил он.— Или силу свою показываешь?
— Ладно, ласки такие у меня,— ответил Махов и спросил, прокашлявшись: — Значит, прочел эту вшивую статью? Внимательно прочел? Заметил, как они меня гнусно поливают? В чем, по-твоему главная гнусность? Ну? Сам скажу, сам,— не дал он ответить Кретову.— Главная гнусность в том, что недостатки моего хозяйства выставляются так, будто они для района исключительная редкость. Ну, не было у меня урожая три года — правильно. Так ведь и во всем районе не было, засуха же замучила, чтоб ее черти взяли. А откуда быть высоким удоям, если кормов не хватает, если молочное стадо хреновое и улучшить его нет никакой возможности, нет породистого молочного скота, а если он где-то и есть, так денег не дают на покупку, такие умные финансисты кругом сидят, задами деньги разглаживают, чтоб хрустели... А вообще ты видел мои степи? Да видел, видел, каждый день на кургане торчишь, мне докладывали. Горе это, а не земля — каменистая, органики на ней — кот наплакал, содрали верхний плодородный слой, пустили его на ветер, теперь ищи-свищи. Тут только многолетние травы растут хорошо, да и то не всегда, а мне все время суют эту пшеницу, все суют и суют, я отбиваюсь, а мне по шее, по шее! Мне овцеводством надо заниматься, вот моя перспектива, но мне говорят: не-эт, это не перспектива, это твоя глупость, это узость мышления, это попрание государственных интересов,
так все станут овец разводить, будем есть одни шашлыки без хлеба... Народ работает хреново, потому что курортный город рядом, там хорошая торговля идет, там хорошие деньги можно делать, если есть что продавать. Ему выгоднее у себя на приусадебном хозяйстве работать, чем в совхозе, потому что там он зарабатывает в два-три раза больше, чем В совхозе. Сил нет бороться с этим, ору, конечно, на людей, а мне — грубость, неумение работать с коллективом, плохая организация соцсоревнования. А кто нигде не хочет работать, ни в совхозе, ни на приусадебном участке, те воруют, везут на базар ворованное, попробуй уследи за ними, когда у них машины и мотоциклы, жик сюда — жик туда, только пыль столбом, никаких дружинников не хватит, хоть наемную армию приглашай... Беда все это, Коля, беда, а не моя вина. И не только ж моя беда: у соседей точно так же. Но врезали по мне. Почему? А хрен его знает почему! Для примера, наверное, чтоб другие почесались и не больно хвост задирали, чтоб не кричали на каждом совещании, на каждом заседании, что нам не дают свободы хозяйствовать, что мы не то сеем и не то выращиваем, па что наша земля пригодна. Меня — в жертву, а другим — острастка. Тем более, что я тут на комиссию наорал, нахамил им, довели, понимаешь, что хоть за топор хватайся... На бюро райкома не поеду, все! Подам заявление об отставке, в шоферы пойду пенсию зарабатывать,— Махов уронил голову в ладони, закачался, как от боли.— Все, Коля, все!
— Не хнычь,— сказал ему Кретов.— Я тебе помогу.
— Ты?! Поможешь?! — нервно захохотал Махов.— Помогал сосед соседу — в поле муху выгонял! Не смеши, меня, Коля, не смеши! Раз такая статья про меня напечатана, то она уже обговорена, а раз обговорена, то никто уже меня не защитит, никто не поможет, потому что не к кому обращаться за помощью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Статья была подписана Д. Михайловым, одним из многочисленных псевдонимов Аркадия Аркадьевича Додонова. Читая ее, Кретов даже слышал голос Додонова, улавливал ого интонации.
«Снова, значит, на коне,— подумал о Додопове Кретов.— Вот проклятое племя хамелеонов!» Хотя дело, как понимал Кретов, было не только в Додонове: кто-то должен был санкционировать такое выступление газеты, дать Додонову «добро». И заранее спланировать вывод, который будет принят после обсуждения статьи. Словом, положение Махова было незавидным. Его следовало или спасать или тихо оплакивать. Иные же, надо думать, уже злорадствовали, предвидя крах Махова.
«А как поступишь ты?» — спросил себя Кретов, хотя знал уже ответ, знал, что сейчас пойдет к Махову и постарается ому помочь, если удастся.
Ирина, жена Махова, не дала Кретову переступить порог своего дома, сказала, что к Махову нельзя. Она была зла и криклива, швыряла то и дело попадавшие ей под руку тряпки, пнула ногой кота, ошалевший кот разодрал ей чулок, от чего Ирина совсем зашлась в крике:
— Ходят теперь тут всякие, сочувствуют, а сами готовы съесть его, радуются в душе чужому несчастью, чтоб вы передохли все! Когда работала комиссия, все только и старались подсовывать ей гадости про Алексея, потому как все умные, а он один дурак, тянет за всех это гнилое хозяйство, пупок надрывает, ночами не спит, никакой зарплаты ему не хватает, чтоб кормить приезжих дармоедов... И ты такой же, как те писаки,— набросилась она на Кретова,— как тот Михайлов, чтоб ему чирьями обрасти, чтоб ему света белого больше не видеть, гад, Иуда, за тридцать рублей каждого готов утопить, доберусь я до него, глаза выдеру. Да уходи ж ты, чего глаза пялишь, не видишь, что я сейчас разорвусь от злости! — Ирина застучала кулаками по стене и разрыдалась.
На крик вышел Махов, мрачный, как смерч. Обнял рыдающую Ирину, погладил ее по спине. Искося посмотрел на Кретова, спросил:
— Чего тебе?
— Да вот прочел в газете...
— Воткни ее себе в одно место,— не дал договорить Кретову Махов,— и катись с нею по ветру! Понял? — придерживая жену за плечи, он повел ее в дом.
— Ну и дурак! — крикнул ему вслед Кретов.
— Чего? — обернулся Махов.— Это ты мне?
— Тебе, тебе! А то кому же еще? Не можешь уже друзей от врагов отличить! Дурак!
Махов легонько подтолкнул жену в спину, закрыл за ней дверь. Затем вышел на крыльцо, тяжело опустился на ступеньки.
— Садись и ты,— предложил он Кретову.— Садись, раз уж пришел. В дом не приглашаю: там все ревут, как на похоронах. Да и чем это не похороны, а?
Кретов сел рядом с Маховым, похлопал его по колену.
— Сочувствуешь, что ли? — усмехнулся Махов, столкнув со своего колена руку Кретова.— В сочувствии не нуждаюсь, так что зря не старайся.
— А ты здорово раскис,— сказал Кретов.— Неужели тебя впервые так хрястнули? Не закалился?
— Стареть стал,— ответил Махов.— И силы уже не те, и времени мало. Устал я, брат. От подлости людской устал,— он вдруг обнял одной рукой Кретова и так прижал его к себе, что чуть не сломал ему ключицы. Кретов закряхтел и с трудом высвободился из его медвежьих объятий.
— Сдурел, что ли? — спросил он.— Или силу свою показываешь?
— Ладно, ласки такие у меня,— ответил Махов и спросил, прокашлявшись: — Значит, прочел эту вшивую статью? Внимательно прочел? Заметил, как они меня гнусно поливают? В чем, по-твоему главная гнусность? Ну? Сам скажу, сам,— не дал он ответить Кретову.— Главная гнусность в том, что недостатки моего хозяйства выставляются так, будто они для района исключительная редкость. Ну, не было у меня урожая три года — правильно. Так ведь и во всем районе не было, засуха же замучила, чтоб ее черти взяли. А откуда быть высоким удоям, если кормов не хватает, если молочное стадо хреновое и улучшить его нет никакой возможности, нет породистого молочного скота, а если он где-то и есть, так денег не дают на покупку, такие умные финансисты кругом сидят, задами деньги разглаживают, чтоб хрустели... А вообще ты видел мои степи? Да видел, видел, каждый день на кургане торчишь, мне докладывали. Горе это, а не земля — каменистая, органики на ней — кот наплакал, содрали верхний плодородный слой, пустили его на ветер, теперь ищи-свищи. Тут только многолетние травы растут хорошо, да и то не всегда, а мне все время суют эту пшеницу, все суют и суют, я отбиваюсь, а мне по шее, по шее! Мне овцеводством надо заниматься, вот моя перспектива, но мне говорят: не-эт, это не перспектива, это твоя глупость, это узость мышления, это попрание государственных интересов,
так все станут овец разводить, будем есть одни шашлыки без хлеба... Народ работает хреново, потому что курортный город рядом, там хорошая торговля идет, там хорошие деньги можно делать, если есть что продавать. Ему выгоднее у себя на приусадебном хозяйстве работать, чем в совхозе, потому что там он зарабатывает в два-три раза больше, чем В совхозе. Сил нет бороться с этим, ору, конечно, на людей, а мне — грубость, неумение работать с коллективом, плохая организация соцсоревнования. А кто нигде не хочет работать, ни в совхозе, ни на приусадебном участке, те воруют, везут на базар ворованное, попробуй уследи за ними, когда у них машины и мотоциклы, жик сюда — жик туда, только пыль столбом, никаких дружинников не хватит, хоть наемную армию приглашай... Беда все это, Коля, беда, а не моя вина. И не только ж моя беда: у соседей точно так же. Но врезали по мне. Почему? А хрен его знает почему! Для примера, наверное, чтоб другие почесались и не больно хвост задирали, чтоб не кричали на каждом совещании, на каждом заседании, что нам не дают свободы хозяйствовать, что мы не то сеем и не то выращиваем, па что наша земля пригодна. Меня — в жертву, а другим — острастка. Тем более, что я тут на комиссию наорал, нахамил им, довели, понимаешь, что хоть за топор хватайся... На бюро райкома не поеду, все! Подам заявление об отставке, в шоферы пойду пенсию зарабатывать,— Махов уронил голову в ладони, закачался, как от боли.— Все, Коля, все!
— Не хнычь,— сказал ему Кретов.— Я тебе помогу.
— Ты?! Поможешь?! — нервно захохотал Махов.— Помогал сосед соседу — в поле муху выгонял! Не смеши, меня, Коля, не смеши! Раз такая статья про меня напечатана, то она уже обговорена, а раз обговорена, то никто уже меня не защитит, никто не поможет, потому что не к кому обращаться за помощью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103