.. Анатолия Сергеевича? Так зовут первого секретаря райкома?
— Так.
— Сделай вот что: позвони Самохину, пусть Самохин свяжется с Анатолием Сергеевичем и как секретарь секретаря спросит, чем вызвана статья в газете, что он думает о твоей дальнейшей судьбе.
— Самохе? Самохе можно позвонить, только он не станет вмешиваться в это дело: теперь это дурной тон — хлопотать о друге юности.
— Не надо хлопотать. Пусть только спросит. Что ж тут такого? Прочел статью в газете, интересуется что и как.
Естественно. Позвони, позвони! — настоял Кретов.
Махов вызвал секретаршу и попросил соединить его с Самохиным.
— С Игорем Николаевичем? — переспросила секретарша, делая Кретову глазки.
— Да, да! — загудел на нее Махов.— Чего ж тут непонятного?!
— Ты действительно груб, Махов,— заметил Кретов.— Такая хорошенькая секретарша, тебе бы перед ней свое джентльменство проявить, а ты рычишь.
— Зарычишь тут,— побагровел Махов.— Эта хорошенькая секретарша заявила комиссии, что я к ней приставал.
— А ты, конечно, не приставал?
— Ладно тебе! — разозлился Махов.— И ты туда же! Зазвонил телефон, и Махов взял трубку. Разговор был
длинный, но говорил главным образом Самохин, чего Кретов, естественно, слышать не мог. Махов лишь односложно и мрачно отвечал: «Да», «Нет», «Нет», «Да». Потом после продолжительного молчания сказал «Угу» и положил трубку.
— Ну? — спросил его Кретов.
Махов нервно забарабанил пальцами по столу.
— Что он тебе сказал? Читал он статью?
— Читал.
— И что?
— Говорит, что радости мало.
— Это мы, допустим, и без него знаем. А еще что? Я не слышал, чтоб ты попросил его связаться с Анатолием Сергеевичем. Почему не попросил?
— Он уже связывался.
— И что? Да не тяни ты кота за хвост! Махов!
— Говорит, что радости мало. Что Анатолий Сергеевич настроен решительно против меня, потому что он сам подбирал состав комиссии, с которой я расплевался... А эта ж комиссия мне ни спать, ни работать не давала! — снова завелся Махов.— Все нервы мои вымотала! «Прявда ли шьто ви взяли себе тонну винограда и сделали вино? — домогался, к примеру, один шепелявый прыщ.— Прявда ли шьто ви понуждали вашю секретаршю к сожительству?» Не знаю, как я его только не задушил,— бессильно откинулся на спинку кресла Махов.— Но помнить он меня будет, потому что я ему на голову графин воды вылил, чтоб он остудил малость свои жареные мозги. Жареные факты подбирал он, понимаешь... — Махов закрыл глаза и какое-то время сидел молча, потом потер ладонями лицо, посмотрел приветливо на Кретова и сказал: — Самохин о тебе спрашивал, не уехал ли
ты. Очень интересовался, не приехала ли к тебе какая-то женщина. Я сказал, что не приехала. Собирается нагрянуть как-нибудь, чтоб посидеть вместе, повспоминать. А ты, оказывается, был у него? Почему не сказал?
— Времени не было заглянуть к тебе,— усмехнулся Кретов.— Как и у тебя не было времени заглянуть ко мне. Тут мы квиты, кажется.
— Ладно. Больше приказов не будет?
— Не будет. Трудись. На этом они расстались.
Выходя из конторы, Кретов столкнулся с зоотехником Никифоровым, столкнулся буквально, потому что Никифоров налетел на него в дверях, чуть не сбил с ног, больно боднул головой в скулу.
— Теперь синяк будет,— проговорил Кретов, растирая щеку.— Опять станут болтать, что я по пьянке скулой угол конторы снес.
— А у меня вырастет рог,— засмеялся, извиняясь, Никифоров.— Скажут, что Клавдия Ивановна мне изменила.
— Кланяйтесь от меня Клавдии Ивановне,— сказал Кретов, намереваясь па этом распроститься с Никифоровым.— Она меня тогда здорово выручила, доставила в больницу, спасибо ей преогромное. Настоящий фельдшер, ваша милая Клавдия Ивановна. Так и передайте ей.
— Передам, передам,— торопливо пообещал Никифоров, всем своим видом показывая, что у него есть более важный разговор в Кретову.— Совершенно случайно пришел к потрясающей идее,— он схватил Кретова за руку и потащил из коридора на улицу.— Потрясающая идея! Вам она может пригодиться. Да и не только вам — всему человечеству... Понимаете,— продолжал он, не выпуская руку Кретова,— услышал я по радио один разговор. Там какая-то девица спрашивает у школьников, что бы вы сказали человечеству, если бы вам сейчас предоставили такую возможность. А школьники, ну, сами понимаете, телята еще, ничего толком ей ответить не могут, мычат чего-то, хихикают, сукины дети, вместо того, чтобы думать, какие важные слова сказать человечеству. Один потом, правда, догадался, про мир сказал во всем мире, про чистое небо над головой, про дружбу. А одна девонька, так та словами из песни высказалась: «Отдадим,— говорит,— шар земной детям!» Для песни, может, эти слова подходящие, а для дела — никудышные, хотя, наверное, есть хорошие детки, тихие, разумные, зато остальные — все как есть сорванцы, им только дай волю, они все
вдребезги разнесут... И стал после этого думать: а что бы Я сказал человечеству?
Кретов дважды попытался обогнать Никифорова, надеясь, что тот отстанет от него, но Никифоров забегал вперед, как чертик, прыгал перед ним, размахивая руками и так живо вертя головой, что Кретову казалось, будто борода у Никифорова растет не только на подбородке, но так же из-под ушей и на затылке. И руки у пего мелькали во всех направлениях, словно он был не зоотехником Никифоровым, а пляшущим Шивой, у которого много рук. Поняв, что теперь ему так просто от Никифорова не отделаться, Кретов решил идти не домой, а в степь: из дома, подумал он, ему Никифорова никогда не выставить, а в степи Никифоров, возможно, и сам отстанет.
Они миновали ремонтные мастерские и направились к курганам.
— А реферат? — пытаясь сбить Никифорова с толку и обратить его внимание на то, что они уже в степи, спросил Кретов.— Реферат про свою разумность или неразумность вы уже написали? И как обстоят дела с идеей о том, что деньги нас всех оскорбляют?
— Это потом, это потом,— отмахнулся от его вопросов Никифоров.— Это все мелочи. Тут важно: что я могу сказать всему человечеству? Или ни черта не могу? Тогда грош цена всякой моей разумности и всем тем деньгам, которые потратило на мое образование государство! Я целый месяц крутил свои мозги вопросами, чтоб они выдали мне стоящую мысль, не давал им ни минуты покоя, заставлял их думать, искать.
— Лучше б вы о продуктивности вашего молочного стада подумали,— сказал Кретов и тут же пожалел, что сказал это.
— Ага! — накинулся на него, едва не дубася кулаками, Никифоров.— Вот вы й выдали себя, свое интеллигентское нутро! Мы — черный народ, мы должны о коровах думать, о стойле, о пойле, о начальнице Кокойле, а вам, высоким интеллигентам, отдать на откуп область возвышенных идей?! Вот вам! — Никифоров сунул Кретову под нос кукиш, затопал дробно ножками и зашипел сквозь крепко стиснутые зубы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
— Так.
— Сделай вот что: позвони Самохину, пусть Самохин свяжется с Анатолием Сергеевичем и как секретарь секретаря спросит, чем вызвана статья в газете, что он думает о твоей дальнейшей судьбе.
— Самохе? Самохе можно позвонить, только он не станет вмешиваться в это дело: теперь это дурной тон — хлопотать о друге юности.
— Не надо хлопотать. Пусть только спросит. Что ж тут такого? Прочел статью в газете, интересуется что и как.
Естественно. Позвони, позвони! — настоял Кретов.
Махов вызвал секретаршу и попросил соединить его с Самохиным.
— С Игорем Николаевичем? — переспросила секретарша, делая Кретову глазки.
— Да, да! — загудел на нее Махов.— Чего ж тут непонятного?!
— Ты действительно груб, Махов,— заметил Кретов.— Такая хорошенькая секретарша, тебе бы перед ней свое джентльменство проявить, а ты рычишь.
— Зарычишь тут,— побагровел Махов.— Эта хорошенькая секретарша заявила комиссии, что я к ней приставал.
— А ты, конечно, не приставал?
— Ладно тебе! — разозлился Махов.— И ты туда же! Зазвонил телефон, и Махов взял трубку. Разговор был
длинный, но говорил главным образом Самохин, чего Кретов, естественно, слышать не мог. Махов лишь односложно и мрачно отвечал: «Да», «Нет», «Нет», «Да». Потом после продолжительного молчания сказал «Угу» и положил трубку.
— Ну? — спросил его Кретов.
Махов нервно забарабанил пальцами по столу.
— Что он тебе сказал? Читал он статью?
— Читал.
— И что?
— Говорит, что радости мало.
— Это мы, допустим, и без него знаем. А еще что? Я не слышал, чтоб ты попросил его связаться с Анатолием Сергеевичем. Почему не попросил?
— Он уже связывался.
— И что? Да не тяни ты кота за хвост! Махов!
— Говорит, что радости мало. Что Анатолий Сергеевич настроен решительно против меня, потому что он сам подбирал состав комиссии, с которой я расплевался... А эта ж комиссия мне ни спать, ни работать не давала! — снова завелся Махов.— Все нервы мои вымотала! «Прявда ли шьто ви взяли себе тонну винограда и сделали вино? — домогался, к примеру, один шепелявый прыщ.— Прявда ли шьто ви понуждали вашю секретаршю к сожительству?» Не знаю, как я его только не задушил,— бессильно откинулся на спинку кресла Махов.— Но помнить он меня будет, потому что я ему на голову графин воды вылил, чтоб он остудил малость свои жареные мозги. Жареные факты подбирал он, понимаешь... — Махов закрыл глаза и какое-то время сидел молча, потом потер ладонями лицо, посмотрел приветливо на Кретова и сказал: — Самохин о тебе спрашивал, не уехал ли
ты. Очень интересовался, не приехала ли к тебе какая-то женщина. Я сказал, что не приехала. Собирается нагрянуть как-нибудь, чтоб посидеть вместе, повспоминать. А ты, оказывается, был у него? Почему не сказал?
— Времени не было заглянуть к тебе,— усмехнулся Кретов.— Как и у тебя не было времени заглянуть ко мне. Тут мы квиты, кажется.
— Ладно. Больше приказов не будет?
— Не будет. Трудись. На этом они расстались.
Выходя из конторы, Кретов столкнулся с зоотехником Никифоровым, столкнулся буквально, потому что Никифоров налетел на него в дверях, чуть не сбил с ног, больно боднул головой в скулу.
— Теперь синяк будет,— проговорил Кретов, растирая щеку.— Опять станут болтать, что я по пьянке скулой угол конторы снес.
— А у меня вырастет рог,— засмеялся, извиняясь, Никифоров.— Скажут, что Клавдия Ивановна мне изменила.
— Кланяйтесь от меня Клавдии Ивановне,— сказал Кретов, намереваясь па этом распроститься с Никифоровым.— Она меня тогда здорово выручила, доставила в больницу, спасибо ей преогромное. Настоящий фельдшер, ваша милая Клавдия Ивановна. Так и передайте ей.
— Передам, передам,— торопливо пообещал Никифоров, всем своим видом показывая, что у него есть более важный разговор в Кретову.— Совершенно случайно пришел к потрясающей идее,— он схватил Кретова за руку и потащил из коридора на улицу.— Потрясающая идея! Вам она может пригодиться. Да и не только вам — всему человечеству... Понимаете,— продолжал он, не выпуская руку Кретова,— услышал я по радио один разговор. Там какая-то девица спрашивает у школьников, что бы вы сказали человечеству, если бы вам сейчас предоставили такую возможность. А школьники, ну, сами понимаете, телята еще, ничего толком ей ответить не могут, мычат чего-то, хихикают, сукины дети, вместо того, чтобы думать, какие важные слова сказать человечеству. Один потом, правда, догадался, про мир сказал во всем мире, про чистое небо над головой, про дружбу. А одна девонька, так та словами из песни высказалась: «Отдадим,— говорит,— шар земной детям!» Для песни, может, эти слова подходящие, а для дела — никудышные, хотя, наверное, есть хорошие детки, тихие, разумные, зато остальные — все как есть сорванцы, им только дай волю, они все
вдребезги разнесут... И стал после этого думать: а что бы Я сказал человечеству?
Кретов дважды попытался обогнать Никифорова, надеясь, что тот отстанет от него, но Никифоров забегал вперед, как чертик, прыгал перед ним, размахивая руками и так живо вертя головой, что Кретову казалось, будто борода у Никифорова растет не только на подбородке, но так же из-под ушей и на затылке. И руки у пего мелькали во всех направлениях, словно он был не зоотехником Никифоровым, а пляшущим Шивой, у которого много рук. Поняв, что теперь ему так просто от Никифорова не отделаться, Кретов решил идти не домой, а в степь: из дома, подумал он, ему Никифорова никогда не выставить, а в степи Никифоров, возможно, и сам отстанет.
Они миновали ремонтные мастерские и направились к курганам.
— А реферат? — пытаясь сбить Никифорова с толку и обратить его внимание на то, что они уже в степи, спросил Кретов.— Реферат про свою разумность или неразумность вы уже написали? И как обстоят дела с идеей о том, что деньги нас всех оскорбляют?
— Это потом, это потом,— отмахнулся от его вопросов Никифоров.— Это все мелочи. Тут важно: что я могу сказать всему человечеству? Или ни черта не могу? Тогда грош цена всякой моей разумности и всем тем деньгам, которые потратило на мое образование государство! Я целый месяц крутил свои мозги вопросами, чтоб они выдали мне стоящую мысль, не давал им ни минуты покоя, заставлял их думать, искать.
— Лучше б вы о продуктивности вашего молочного стада подумали,— сказал Кретов и тут же пожалел, что сказал это.
— Ага! — накинулся на него, едва не дубася кулаками, Никифоров.— Вот вы й выдали себя, свое интеллигентское нутро! Мы — черный народ, мы должны о коровах думать, о стойле, о пойле, о начальнице Кокойле, а вам, высоким интеллигентам, отдать на откуп область возвышенных идей?! Вот вам! — Никифоров сунул Кретову под нос кукиш, затопал дробно ножками и зашипел сквозь крепко стиснутые зубы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103