— Я сама их лепила. До смерти обижусь.
— Большое спасибо, Татьяна Васильевна. Но когда возвращаешь рубли, надо возвращать и копейки, из которых они складываются. Верно? — Кретов завернул мисочку с варениками в тряпицу и бережно опустил ее в корзину.
— Зануда,— высказалась категорично Татьяна Васильевна.— Как были занудой, так и остались. Совсем зачерствели на сухарях. Такая женщина к вам приезжала, когда вы были в больнице, такой симпомпончик, такая умница, роскошная, красивая, а вы?
— Что я?
— А вы ржавый гвоздь — вот кто вы! Зануда! — почти крикнула Татьяна Васильевна, схватила корзину и ушла.
Как только ушла Татьяна Васильевна, пришла Кудашиха. Села на табуретку, пригорюнилась, завздыхала.
— Что-нибудь случилось? — спросил Кретов.
— Ото ж и оно, что случилось, дорогой ты наш постоялец. Не знаю, что и сказать,— Кудашиха ссутулилась, чуть ли лицом не в колени уткнулась.— Ночами не сплю, все из рук валится, сердце болит. Такое случилось, что не дай господь...
Кретов не стал ее торопить, чувствуя, что ей надо высказаться, выговориться, душу облегчить. Присел рядом, тоже пригорюнился: жалел Кудашиху, добрую старуху, на
которую опять свалилась какая-то беда, скорее всего, из-за Аверьянова и Татьяны, которые, наверное, опять не ладят, буйствуют и дерутся.
— Стала вчера печку подбеливать, так ведро с известкой перевернула,— продолжала Кудашиха.— Так задумалась, что ведро не заметила. Известка растеклась по всей хате — ой, горюшко ж ты мое! — стала я ее тряпкой собирать, да сердце закололо, еле до кровати доползла. Ладно, отдышалась маленько, опять за эту проклятую известку взялась. А тут прибегает соседка Лидка, говорит, что Ва-сюсику кто-то хвост отрубил, что сидит он у них в коров-пике, совсем сдыхает... Я ж к нему, я ж его домой, да хвост ему промывать марганцовкой, да лекарство ему в рот заливать, чтоб не околел совсем. И у кого только рука поднялась на безгласную животную?! Это ж какие изверги, какие бесчувственные люди! Отпоила его, отмыла. Вроде как в себя приходит. И что оно могло, то животное, сделать такого, чтоб хвост ему отрубить? Что?
— Бедный Васюсик,— проговорил Кретов.— А я-то думаю: куда оп запропал?
Кудашиха подбиралась к главному своему горю медленно, осторожно, словно боялась разбудить его. А горе оказалось вот какое: Аверьянов, женившийся на Татьяне и ставший ее зятем, потребовал, чтобы она, Кудашиха, продала свой дом и перешла жить к нему. «А то за детьми доглядать некому»,— сказал он Кудашихе. Но дело, как думалось Кудашихе, вовсе не в детях, не главным образом в детях — ведь она могла присматривать за ними, живя в своем доме, брать их из детского сада, из школы, варить им и стирать. Главное было в том, что Аверьянов вознамерился купить себе машину, а для этого ему нужны были деньги. Вот он и потребовал, чтобы Кудашиха продала свой дом, а деньги отдала ему на покупку машины.
— Только ж знаю я, что из этого получится,— предрекала себе еще более страшную беду Кудашиха.— Разругаются они, выгонит Аверьянов меня и Татьяну из своего дома, и останемся мы без крыши над головой, без денег, без всего, потому что старая я уже, ничего не заработаю. А что заработала — и дом, и что на сберкнижке лежит,— то все пустим на ветер, все!..
Кретов хотел сказать Кудашихе: «Так не продавайте свой дом», но вовремя спохватился: он не мог быть советчиком в этом деле по двум причинам. Если Кудашиха уже решила продать дом, то весь этот ее разговор — только предупреждение ему о том, что пора искать себе другую
квартиру. А если же она ищет в нем союзника против Аверьянова и найдет в нем такого союзника, а потом скажет об этом Аверьянову, дескать, квартирант не советует продавать дом, то Аверьянов начнет против него новую кляузную кампанию. Кретов воздержался от совета и только спросил:
— А что ж дочь ваша, Татьяна? Она тоже требует, чтоб вы продали дом?
— Тоже. Бо дура, бо не знает мужиков, бо ничему не научилась, бо соображения никакого нет,— запричитала Кудашиха.
— Потом скажете, когда найдете покупателя,— попросил Кретов.— Я, конечно, освобожу времянку по первому вашему требованию.
— Ага,— обрадовалась, как показалось Кретову, Кудашиха его словам.— Большое вам спасибо!
Белов появился в Широком только на следующий день, да и то лишь под вечер. Прикатил на райкомовской машине, не один, а с целой свитой сопровождающих. Кретов узнал об этом от Куликова, директорского шофера, которого тот прислал к нему с этим, как сказал сам Куликов, «специальным донесением».
— Но вас в контору не просят,— закончил свое «донесение» Куликов.
— А кого просят? — поинтересовался Кретов.
— А вот,— показал Куликов Кретову бумажку,— целый список. Всех должен немедленно доставить и, как говорится, чтоб все были в полном ажуре: в костюмчиках, при галстуках и не пахли.
— Не пахли? Чем не пахли? — не понял Кретов.
— А этим самым, против чего мы с новой силой боремся,— объяснил Куликов.— Вам товарищ директор велел сидеть дома и ждать новых донесений.
— Будет исполнено,— подстроившись под Куликова, ответил Кретов.— Привет товарищу директору.
Во второй раз Куликов появился часа через три, когда уже стемнело. Посигналил у ворот, помигал фарами, вызывая из времянки Кретова: сам поленился зайти.
— Все,— сказал он Кретову, не выходя из машины,— уехала честная компания. Товарищ директор приказал вам отдыхать. Новая встреча назначена на завтра. Все. Как говорили в одном кино, буонес ночес, синьор капитан!
Кретову, конечно, было любопытно узнать, какой разговор состоялся в совхозной конторе между Беловым и Махо-
вым, по он давно привык смирять свое любопытство и не торопить события. Поэтому Куликова он ни о чем спрашивать не стал, к Махову решил не ходить, тем более что тот передал ему через Куликова «приказ» отдыхать и, стало быть, не пожелал с ним встретиться, и вообще решил по возможности больше не вмешиваться в это дело, чтобы не помешать Белову разобраться во всем объективно и самому. К тому же вечер выдался удачным, в том смысле, что ему хорошо работалось, хорошо писалось, а это тоже было, по крайней мере для него, немаловажным делом.
Кретов возвратился во времянку и сразу же сел к столу. Не поднимался до двух ночи, стучал на машинке. Сидел бы, наверное, и дольше, но пришла Кудашиха, вся в слезах, трясущаяся, с синяком под глазом.
— Зятек наградил,— сказала она про синяк,— буйствовал, деньги требовал. А где я возьму те деньги, если покупателя нет? С книжки все деньги сняла, так ему мало. «Запорожца» покупать не хочет, ему дорогую машину давай...
— Где он? — спросил Кретов, полагая, что «зятек» все еще здесь, в доме Кудашихи, и забыв о том, что уже поздно.— Я ему сейчас кое-что разъясню!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
— Большое спасибо, Татьяна Васильевна. Но когда возвращаешь рубли, надо возвращать и копейки, из которых они складываются. Верно? — Кретов завернул мисочку с варениками в тряпицу и бережно опустил ее в корзину.
— Зануда,— высказалась категорично Татьяна Васильевна.— Как были занудой, так и остались. Совсем зачерствели на сухарях. Такая женщина к вам приезжала, когда вы были в больнице, такой симпомпончик, такая умница, роскошная, красивая, а вы?
— Что я?
— А вы ржавый гвоздь — вот кто вы! Зануда! — почти крикнула Татьяна Васильевна, схватила корзину и ушла.
Как только ушла Татьяна Васильевна, пришла Кудашиха. Села на табуретку, пригорюнилась, завздыхала.
— Что-нибудь случилось? — спросил Кретов.
— Ото ж и оно, что случилось, дорогой ты наш постоялец. Не знаю, что и сказать,— Кудашиха ссутулилась, чуть ли лицом не в колени уткнулась.— Ночами не сплю, все из рук валится, сердце болит. Такое случилось, что не дай господь...
Кретов не стал ее торопить, чувствуя, что ей надо высказаться, выговориться, душу облегчить. Присел рядом, тоже пригорюнился: жалел Кудашиху, добрую старуху, на
которую опять свалилась какая-то беда, скорее всего, из-за Аверьянова и Татьяны, которые, наверное, опять не ладят, буйствуют и дерутся.
— Стала вчера печку подбеливать, так ведро с известкой перевернула,— продолжала Кудашиха.— Так задумалась, что ведро не заметила. Известка растеклась по всей хате — ой, горюшко ж ты мое! — стала я ее тряпкой собирать, да сердце закололо, еле до кровати доползла. Ладно, отдышалась маленько, опять за эту проклятую известку взялась. А тут прибегает соседка Лидка, говорит, что Ва-сюсику кто-то хвост отрубил, что сидит он у них в коров-пике, совсем сдыхает... Я ж к нему, я ж его домой, да хвост ему промывать марганцовкой, да лекарство ему в рот заливать, чтоб не околел совсем. И у кого только рука поднялась на безгласную животную?! Это ж какие изверги, какие бесчувственные люди! Отпоила его, отмыла. Вроде как в себя приходит. И что оно могло, то животное, сделать такого, чтоб хвост ему отрубить? Что?
— Бедный Васюсик,— проговорил Кретов.— А я-то думаю: куда оп запропал?
Кудашиха подбиралась к главному своему горю медленно, осторожно, словно боялась разбудить его. А горе оказалось вот какое: Аверьянов, женившийся на Татьяне и ставший ее зятем, потребовал, чтобы она, Кудашиха, продала свой дом и перешла жить к нему. «А то за детьми доглядать некому»,— сказал он Кудашихе. Но дело, как думалось Кудашихе, вовсе не в детях, не главным образом в детях — ведь она могла присматривать за ними, живя в своем доме, брать их из детского сада, из школы, варить им и стирать. Главное было в том, что Аверьянов вознамерился купить себе машину, а для этого ему нужны были деньги. Вот он и потребовал, чтобы Кудашиха продала свой дом, а деньги отдала ему на покупку машины.
— Только ж знаю я, что из этого получится,— предрекала себе еще более страшную беду Кудашиха.— Разругаются они, выгонит Аверьянов меня и Татьяну из своего дома, и останемся мы без крыши над головой, без денег, без всего, потому что старая я уже, ничего не заработаю. А что заработала — и дом, и что на сберкнижке лежит,— то все пустим на ветер, все!..
Кретов хотел сказать Кудашихе: «Так не продавайте свой дом», но вовремя спохватился: он не мог быть советчиком в этом деле по двум причинам. Если Кудашиха уже решила продать дом, то весь этот ее разговор — только предупреждение ему о том, что пора искать себе другую
квартиру. А если же она ищет в нем союзника против Аверьянова и найдет в нем такого союзника, а потом скажет об этом Аверьянову, дескать, квартирант не советует продавать дом, то Аверьянов начнет против него новую кляузную кампанию. Кретов воздержался от совета и только спросил:
— А что ж дочь ваша, Татьяна? Она тоже требует, чтоб вы продали дом?
— Тоже. Бо дура, бо не знает мужиков, бо ничему не научилась, бо соображения никакого нет,— запричитала Кудашиха.
— Потом скажете, когда найдете покупателя,— попросил Кретов.— Я, конечно, освобожу времянку по первому вашему требованию.
— Ага,— обрадовалась, как показалось Кретову, Кудашиха его словам.— Большое вам спасибо!
Белов появился в Широком только на следующий день, да и то лишь под вечер. Прикатил на райкомовской машине, не один, а с целой свитой сопровождающих. Кретов узнал об этом от Куликова, директорского шофера, которого тот прислал к нему с этим, как сказал сам Куликов, «специальным донесением».
— Но вас в контору не просят,— закончил свое «донесение» Куликов.
— А кого просят? — поинтересовался Кретов.
— А вот,— показал Куликов Кретову бумажку,— целый список. Всех должен немедленно доставить и, как говорится, чтоб все были в полном ажуре: в костюмчиках, при галстуках и не пахли.
— Не пахли? Чем не пахли? — не понял Кретов.
— А этим самым, против чего мы с новой силой боремся,— объяснил Куликов.— Вам товарищ директор велел сидеть дома и ждать новых донесений.
— Будет исполнено,— подстроившись под Куликова, ответил Кретов.— Привет товарищу директору.
Во второй раз Куликов появился часа через три, когда уже стемнело. Посигналил у ворот, помигал фарами, вызывая из времянки Кретова: сам поленился зайти.
— Все,— сказал он Кретову, не выходя из машины,— уехала честная компания. Товарищ директор приказал вам отдыхать. Новая встреча назначена на завтра. Все. Как говорили в одном кино, буонес ночес, синьор капитан!
Кретову, конечно, было любопытно узнать, какой разговор состоялся в совхозной конторе между Беловым и Махо-
вым, по он давно привык смирять свое любопытство и не торопить события. Поэтому Куликова он ни о чем спрашивать не стал, к Махову решил не ходить, тем более что тот передал ему через Куликова «приказ» отдыхать и, стало быть, не пожелал с ним встретиться, и вообще решил по возможности больше не вмешиваться в это дело, чтобы не помешать Белову разобраться во всем объективно и самому. К тому же вечер выдался удачным, в том смысле, что ему хорошо работалось, хорошо писалось, а это тоже было, по крайней мере для него, немаловажным делом.
Кретов возвратился во времянку и сразу же сел к столу. Не поднимался до двух ночи, стучал на машинке. Сидел бы, наверное, и дольше, но пришла Кудашиха, вся в слезах, трясущаяся, с синяком под глазом.
— Зятек наградил,— сказала она про синяк,— буйствовал, деньги требовал. А где я возьму те деньги, если покупателя нет? С книжки все деньги сняла, так ему мало. «Запорожца» покупать не хочет, ему дорогую машину давай...
— Где он? — спросил Кретов, полагая, что «зятек» все еще здесь, в доме Кудашихи, и забыв о том, что уже поздно.— Я ему сейчас кое-что разъясню!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103