«Председатель Заплюйсвечкин! Заплюйсвечкин — председатель райисполкома!» И все больше чувствую иронию... А вы не чувствуете?
— Не чувствую,— ответил Кретов, не успев понять, к чему клонит рассказ Заплюйсвечкин.
— А я вдруг почувствовал. И так ясно, так явственно. И однажды сказал себе: «Не будешь ты, Заплюйсвечкин, председателем. С такой фамилией тебя председателем не назначат, не выберут то есть. Потому что не председательская это фамилия — Заплюйсвечкин». И так убедил себя, что написал заявление о замене фамилии. Взял себе фамилию Нечаев. Фамилию жены. Как бы вышел за нее замуж, за жену-то,— горестно затряс головой Заплюйсвечкин, отчего очки свалились у него с носа и упали на пол.
Петр Самойлович и Кретов бросились их поднимать, боясь, что Заплюйсвечкин растопчет их.
— А судьба-то все это видела,— продолжал Заплюйсвечкин, когда Петр Самойлович подал ему очки.— И обиделась. Она помогала кому? Заплюйсвечкину! А кем стал Заплюйсвечкин? Нечаевым! И сказала: «Не будет ему больше удачи, этому несчастному Нечаеву!»,— Заплюйсвечкин налил себе в стакан водки, забыв о своих собутыльниках, и выпил ее.
— Закусывайте,— предложил ему Кретов, подавая бутерброд.
— Не, не, не,— Заплюйсвечкин отстранил его руку,— должен мчаться к концу, а то собьюсь.
— Не перебивай его,— снова попросил Кретова Петр Самойлович.
— И как она мне отомстила,— продолжал между тем Заплюйсвечкин,— хитро отомстила. Ох хитро! Началась у нас в райисполкоме борьба с курением. По примеру краснодарцев. Там во всех учреждениях, говорят, бросили курить. И у нас в райисполкоме все бросили. А почему не бросить? Председатель старый, ему сам бог велел бросить ради продления драгоценной жизни, другой его заместитель вообще никогда не курил, на заведующих отделами нажали как следует, женщин курящих запугали... И строго, очень
смутил.— Успехи удовлетворительные,— он подмигнул Петру Самойловичу, подмигнул весело, как бы говоря: «Некоторые хотели сбить нас с толку, а мы снова на коне!», и продолжал: — Суть в следующем: коты говорят на том языке, на каком говорят их хозяева. Открытие?
— Не знаю,— пожал плечами Кретов: ответ Заплюйсвечкина его разочаровал.
— Открытие,— сказал Заплюйсвечкин, становясь все более веселым.— Например. Возьмем кота нашего завмага Харитонова. Задача: надо спросить кота, хочет ли он. есть. Как вы спросите?
— Так и спрошу: хочет ли он есть.
— Нет, не поймет. Кота завмага Харитонова надо спрашивать так: «Не желаешь ли ты, дармоед пустопорожний, погрызть салями?» И как вы только его об этом спросите, он тут же заорет благим матом. Иначе будет молчать. Проверено. А вот кот нашего директора. Его надо спрашивать так: «Кисюра-дура хочет ням-ням?» Дети так приучили. У главбуха кот отзывается только на вопрос: «Слопаем ре-визорчика?» Это у Банникова. К вашему Васюсику Куда-шиха перед кормежкой обращается так: «И где ж та чертова колбаса для Васюсика?» Не пробовали?
— Не пробовал,— ответил Кретов.
— А вы попробуйте: увидите, как он заблажит. Одна наша учительница разговаривает со своим котом так: «Василий Иванович, Василий Иванович, большая переменка, буфет открыт!» Наш главный экономист Лукьянов своему коту объедки со стола бросает и командует «Лови!» Команда «Лови!»—вообще любимая команда Лукьянова: он у нас в Широком дружинниками командует. И еще команда «Хватай!» Но эту он никогда вслух не произносит. Эту он произносит только мысленно, когда таскает в свою берлогу народное добро...
— Стоп! — сказал Петр Самойлович.— Занесло!
— Да, занесло,— побагровел вдруг Заплюйсвечкин.— Включаю задний ход... Про котов, значит... Что ж еще про котов?
— А как вы со всеми ими познакомились? — спросил Кретов.
— Очень просто. Беру нож, брусок и выхожу во двор. Во дворе принимаюсь точить нож о брусок. Я всегда так делаю, когда собираюсь рыбу чистить. А коты, как известно, большие охотники до рыбки. И они сбегаются ко мне со всего села в один миг. Условный, так сказать, рефлекс.
строго: чтоб нигде, даже в туалете, табаком не пахло! Закон! А кто не бросил, тот пусть курит на улице. Я курил на улице, потому что не бросил. Борьбу с курением начали летом, а зимой я простудился, воспаление легких схватил, потому что бегал курить во двор без пальто. Месяц пролежал в больнице. А когда вышел из больницы, жена моя тоже включилась в борьбу с курением. Райисполкомовские некурящие дамы ее убедили. Так что и дома я уже курить не мог. И тогда одна хорошенькая женщина из нашего же райисполкома сказала мне однажды: «Нечаев, приходите вечером ко мне в гости, покурим...» Я и пошел. И докурился у нее до того, что мне пришили морально-бытовое разложение. И ей, конечно, тоже. Впрочем, было за что, потому что наслаждались мы этим морально-бытовым разложением нашим с большим увлечением. И курили самые лучшие сигареты,— при этих словах Заплюйсвечкин закрыл глаза и затряс головой: так приятно было для него воспоминание.— Дали нам обоим по строгачу и попросили, так сказать, выйти вон. Из райцентра мы, конечно, тоже уехали, удрали сюда, к Махову. И когда удрали, я написал заявление, чтоб мне вернули мою прежнюю фамилию Заплюйсвечкин. Мне вернули. Но удача не вернулась,— Заплюйсвечкин уронил голову на руки и горько заплакал.
— А про кота своего ты еще не сказал,— начал тормошить его Петр Самойлович.— Про кота своего расскажи. Как твоя жена к нему обращается. Про кота забыл.
— Про кота? — поднял голову Заплюйсвечкин.— Про кота, пожалуйста. Нюся, это жена моя, называет нашего кота Заплюйчиком,— он проглотил слезы и продолжал: — Рыжий кот, облезлый. Так она говорит ему, когда зовет есть: «Заплюйчик, Заплюйчик! Что хочет наш Заплюйчик? Он хочет молочка? От бешеной коровки?» И если я дома, смотрит на меня, потому что это я пью молочко от бешеной коровки. Так она мне напоминает, что я алкоголик... — Заплюйсвечкин снова заплакал.
— Теперь все,— сказал про него Петр Самойлович.— Теперь он больше ничего не расскажет. Это все. Тут он выключается,— Петр Самойлович вздохнул и взял в руку бутылку.— Допьем?
— Мне не надо,— ответил Кретов, накрыв рукой свой стакан.— Не идет.
— Так ты ж ничего не пил, писатель. Думаешь, я не видел? Больной или брезгуешь? Зачем тогда соглашался быть третьим? — Петр Самойлович разлил остатки водки себе и Заплюйсвечкину.— Или хитрый очень, а? Хитрых мы не
уважаем, очень не уважаем. И больше к тебе не придем, нет... Да и живешь ты хреново, без всякого удобства. Бедных мы тоже не уважаем. Верно я говорю, Заплюйсвечкин?
— Не уважаем,— отозвался Заплюйсвечкин, беря свой стакан и чокаясь с Петром Самойловичем.— Нне-е...
— Это почему же? — спросил Кретов.
Ответил Петр Самойлович, потому что Заплюйсвечкин, выпив, снова уронил голову на стол и залился слезами, произнося что-то невнятное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
— Не чувствую,— ответил Кретов, не успев понять, к чему клонит рассказ Заплюйсвечкин.
— А я вдруг почувствовал. И так ясно, так явственно. И однажды сказал себе: «Не будешь ты, Заплюйсвечкин, председателем. С такой фамилией тебя председателем не назначат, не выберут то есть. Потому что не председательская это фамилия — Заплюйсвечкин». И так убедил себя, что написал заявление о замене фамилии. Взял себе фамилию Нечаев. Фамилию жены. Как бы вышел за нее замуж, за жену-то,— горестно затряс головой Заплюйсвечкин, отчего очки свалились у него с носа и упали на пол.
Петр Самойлович и Кретов бросились их поднимать, боясь, что Заплюйсвечкин растопчет их.
— А судьба-то все это видела,— продолжал Заплюйсвечкин, когда Петр Самойлович подал ему очки.— И обиделась. Она помогала кому? Заплюйсвечкину! А кем стал Заплюйсвечкин? Нечаевым! И сказала: «Не будет ему больше удачи, этому несчастному Нечаеву!»,— Заплюйсвечкин налил себе в стакан водки, забыв о своих собутыльниках, и выпил ее.
— Закусывайте,— предложил ему Кретов, подавая бутерброд.
— Не, не, не,— Заплюйсвечкин отстранил его руку,— должен мчаться к концу, а то собьюсь.
— Не перебивай его,— снова попросил Кретова Петр Самойлович.
— И как она мне отомстила,— продолжал между тем Заплюйсвечкин,— хитро отомстила. Ох хитро! Началась у нас в райисполкоме борьба с курением. По примеру краснодарцев. Там во всех учреждениях, говорят, бросили курить. И у нас в райисполкоме все бросили. А почему не бросить? Председатель старый, ему сам бог велел бросить ради продления драгоценной жизни, другой его заместитель вообще никогда не курил, на заведующих отделами нажали как следует, женщин курящих запугали... И строго, очень
смутил.— Успехи удовлетворительные,— он подмигнул Петру Самойловичу, подмигнул весело, как бы говоря: «Некоторые хотели сбить нас с толку, а мы снова на коне!», и продолжал: — Суть в следующем: коты говорят на том языке, на каком говорят их хозяева. Открытие?
— Не знаю,— пожал плечами Кретов: ответ Заплюйсвечкина его разочаровал.
— Открытие,— сказал Заплюйсвечкин, становясь все более веселым.— Например. Возьмем кота нашего завмага Харитонова. Задача: надо спросить кота, хочет ли он. есть. Как вы спросите?
— Так и спрошу: хочет ли он есть.
— Нет, не поймет. Кота завмага Харитонова надо спрашивать так: «Не желаешь ли ты, дармоед пустопорожний, погрызть салями?» И как вы только его об этом спросите, он тут же заорет благим матом. Иначе будет молчать. Проверено. А вот кот нашего директора. Его надо спрашивать так: «Кисюра-дура хочет ням-ням?» Дети так приучили. У главбуха кот отзывается только на вопрос: «Слопаем ре-визорчика?» Это у Банникова. К вашему Васюсику Куда-шиха перед кормежкой обращается так: «И где ж та чертова колбаса для Васюсика?» Не пробовали?
— Не пробовал,— ответил Кретов.
— А вы попробуйте: увидите, как он заблажит. Одна наша учительница разговаривает со своим котом так: «Василий Иванович, Василий Иванович, большая переменка, буфет открыт!» Наш главный экономист Лукьянов своему коту объедки со стола бросает и командует «Лови!» Команда «Лови!»—вообще любимая команда Лукьянова: он у нас в Широком дружинниками командует. И еще команда «Хватай!» Но эту он никогда вслух не произносит. Эту он произносит только мысленно, когда таскает в свою берлогу народное добро...
— Стоп! — сказал Петр Самойлович.— Занесло!
— Да, занесло,— побагровел вдруг Заплюйсвечкин.— Включаю задний ход... Про котов, значит... Что ж еще про котов?
— А как вы со всеми ими познакомились? — спросил Кретов.
— Очень просто. Беру нож, брусок и выхожу во двор. Во дворе принимаюсь точить нож о брусок. Я всегда так делаю, когда собираюсь рыбу чистить. А коты, как известно, большие охотники до рыбки. И они сбегаются ко мне со всего села в один миг. Условный, так сказать, рефлекс.
строго: чтоб нигде, даже в туалете, табаком не пахло! Закон! А кто не бросил, тот пусть курит на улице. Я курил на улице, потому что не бросил. Борьбу с курением начали летом, а зимой я простудился, воспаление легких схватил, потому что бегал курить во двор без пальто. Месяц пролежал в больнице. А когда вышел из больницы, жена моя тоже включилась в борьбу с курением. Райисполкомовские некурящие дамы ее убедили. Так что и дома я уже курить не мог. И тогда одна хорошенькая женщина из нашего же райисполкома сказала мне однажды: «Нечаев, приходите вечером ко мне в гости, покурим...» Я и пошел. И докурился у нее до того, что мне пришили морально-бытовое разложение. И ей, конечно, тоже. Впрочем, было за что, потому что наслаждались мы этим морально-бытовым разложением нашим с большим увлечением. И курили самые лучшие сигареты,— при этих словах Заплюйсвечкин закрыл глаза и затряс головой: так приятно было для него воспоминание.— Дали нам обоим по строгачу и попросили, так сказать, выйти вон. Из райцентра мы, конечно, тоже уехали, удрали сюда, к Махову. И когда удрали, я написал заявление, чтоб мне вернули мою прежнюю фамилию Заплюйсвечкин. Мне вернули. Но удача не вернулась,— Заплюйсвечкин уронил голову на руки и горько заплакал.
— А про кота своего ты еще не сказал,— начал тормошить его Петр Самойлович.— Про кота своего расскажи. Как твоя жена к нему обращается. Про кота забыл.
— Про кота? — поднял голову Заплюйсвечкин.— Про кота, пожалуйста. Нюся, это жена моя, называет нашего кота Заплюйчиком,— он проглотил слезы и продолжал: — Рыжий кот, облезлый. Так она говорит ему, когда зовет есть: «Заплюйчик, Заплюйчик! Что хочет наш Заплюйчик? Он хочет молочка? От бешеной коровки?» И если я дома, смотрит на меня, потому что это я пью молочко от бешеной коровки. Так она мне напоминает, что я алкоголик... — Заплюйсвечкин снова заплакал.
— Теперь все,— сказал про него Петр Самойлович.— Теперь он больше ничего не расскажет. Это все. Тут он выключается,— Петр Самойлович вздохнул и взял в руку бутылку.— Допьем?
— Мне не надо,— ответил Кретов, накрыв рукой свой стакан.— Не идет.
— Так ты ж ничего не пил, писатель. Думаешь, я не видел? Больной или брезгуешь? Зачем тогда соглашался быть третьим? — Петр Самойлович разлил остатки водки себе и Заплюйсвечкину.— Или хитрый очень, а? Хитрых мы не
уважаем, очень не уважаем. И больше к тебе не придем, нет... Да и живешь ты хреново, без всякого удобства. Бедных мы тоже не уважаем. Верно я говорю, Заплюйсвечкин?
— Не уважаем,— отозвался Заплюйсвечкин, беря свой стакан и чокаясь с Петром Самойловичем.— Нне-е...
— Это почему же? — спросил Кретов.
Ответил Петр Самойлович, потому что Заплюйсвечкин, выпив, снова уронил голову на стол и залился слезами, произнося что-то невнятное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103