— А это пока самое главное. Тут важно не упустить срок, иначе вся картопля в ботву пойдет.
К вечеру посадили картошку, работали вместе. Евгения Тихоновна, оценив по достоинству их доброе дело, устроила им праздник с угощением — наварила целую гору вареников с творогом. В один вареник, как и полагается, залепила комок теста с солью, сама его и вытащила из миски — так что счастье, по этой примете, опять же досталось ей.
— А вам счастья пока не будет,— сказала она мужикам, жуя усердно свой вареник,— до следующего раза придется Ждать.
— Какое уж нам счастье? — взглянув па Кретова, сказал отец.— Нам бы от несчастья уберечься.
— Не каркай,— потребовала Евгения Тихоновна.— Шуток совсем не понимаешь. Ешь да радуйся — не каждый день вареники лепятся.
— Нарадовался уже — едва дышу. До чего ж эти вареники — еда привлекательная: остановиться невозможно. Чувствуешь, что сейчас лопнешь, а никак не остановиться. Ел бы и ел до самого светопреставления.
— Немного бы и съел,— Евгения Тихоновна вытерла рукой с губ масло, потом положила на стол вилку, вздохнула и объяснила сказанные слова,— потому что светопреставление уже скоро. Вот повесят американцы в космосе свои лазеры, так и начнется светопреставление.
— Много ты понимаешь в этом деле,— возразил ей отец.
— Да уж не меньше твоего. Скоро уже светопреставление, скоро.
— Думаешь, и вареники эти доесть не успеем? — съязвил отец.
— Кто про что, а курица про просо. Вся земля сгорит, а он про свои вареники! Могилы — и те сгорят. Никто не воскреснет. Мы, старики, может, и не доживем до этого ужаса, а детки доживут, деток жалко,— прослезилась Евгения Тихоновна,— их бы хоть пожалели, ироды проклятые!..
— Чем так-то всех деток жалеть, не лучше ль об одном сыне подумать? — решился вдруг отец на тяжелый разговор.— Войны еще нет, войну переборем, а время не переборешь, грехи после смерти не замолишь — при жизни надо.
— Ты про кого? — перестала всхлипывать Евгения Тихоновна.
— Да вот, про Николая.
— Не надо бы,— попросил отца Кретов.
— А что про Николая? — спросила Евгения Тихоновна и насторожилась.
— Как это — что?! — возмутила отца ее кажущаяся непонятливость.— Ведь человек живет черт где и черт знает
как — у чужих людей, в гнилой времянке, один, без всякого досмотра, бедствует совсем, хотя у него есть родительский дом, живой отец, который имеет полное право его приютить хотя бы на время, пока он устроит свою жизнь, которая дала трещину.
— Сам он устроил эту трещину, сам пусть ее и заделывает,— сказала, встав из-за стола, Евгения Тихоновна.— Не маленький уже. Нет моего согласия на такое дело.
— Ладно,— хлопнул по столу ладонью Кретов.— Оставим эту тему. Да и не прошусь я к вам. Конечно же, сам устрою свою, как говорится, дальнейшую судьбу. В город уеду. Вот дождусь, когда приедет моя невеста, и подамся в город.
— Это какая же невеста? — остановилась собравшаяся уже было уйти Евгения Тихоновна.— У тебя же жена есть!
— Развелся. Могу показать документ. А невеста молодая, красивая, заживем с ней весело, многие еще позавидуют.
— В какой город поедете? — спросил, вдруг заскучав, отец.
— Куда захотим, туда и поедем,— ответил Кретов.— Всюду нас ждут, как говорится, с распростертыми объятиями. Так что выбор широк.
— Когда ждешь невесту? — снова присела к столу Евгения Тихоновна.
— Через недельку-другую,— прихвастнул Кретов.— Так что побуду у вас еще дня три и поеду ее встречать.
— А к нам привезешь, покажешь? — совсем заело бабское любопытство Евгению Тихоновну.— Положено невесту показывать родителям, иначе счастья не будет. Вот ты первую жену нам не показал, так все и получилось.
— На свадьбу приглашу,— пообещал Кретов.— Устрою свадьбу в городе, в ресторане. Сниму для вас номер в гостинице и приглашу.
— Куда уж нам,— махнула рукой, вздохнув, Евгения Тихоновна.— Из комнаты в комнату еле передвигаюсь. Какой там город, какой там ресторан?!
Кретов не сразу уснул. Не спал и отец, ворочался в постели, вздыхал.
— Не спится, батя? — спросил Кретов.— Что-нибудь беспокоит?
— Пожалел ты Евгению Тихоновну,— сказал с упреком отец.— Меня же не пожалел. Признайся: ведь про невесту ты все придумал?
— Почти,— ответил Кретов.
— Я так и знал. Или меня все-таки пожалел?
— Тебя, тебя. Евгению Тихоновну ты все равно не убедил бы, довел бы дело до крика, до слез. Мне пришлось бы срочно уезжать, а ты остался бы тут с нею один на один... со всеми вытекающими отсюда последствиями.
— Значит, невесты нет?
— Жених есть, а невеста о женихе пока ничего не знает. Несколько дней назад послал ей письмо. Но письма ходят медленно, а иногда теряются в пути... — Кретову теперь даже хотелось, чтоб его письмо к Верочке потерялось. Мысль о том, что он поступил опрометчиво, необдуманно, глупо, не покидала его с того самого момента, как он опустил письмо в почтовый ящик. В самом деле, зачем написал? Что вдруг изменилось? Разница в летах изменилась? Нет: он на двадцать пять лет старше Верочки, и так будет всегда. Жизненные обстоятельства переменились к лучшему? Переменились, но к худшему: Лазарев сжег рукопись его романа, несколько глав теперь придется восстанавливать по памяти, если только вообще придется восстанавливать, потому что эти несколько глав по объему больше тех, что он отправил в издательство. Проще начать новый роман, но потеряно время, и ни в какие договорные сроки он теперь не уложится. Тем более, если приедет Верочка... Лазарев стащил у него белье, выходной костюм и туфли, а денег с той поры у Кретова не прибавилось. И жилье у него скудное, и планов, в сущности, никаких. Так какого же лешего он послал письмо Верочке? Или он вдруг вызнал ее характер, или так уж убежден в ее самоотверженной любви к нему? Вот прочтет она его письмо с подружками и весело посмеется над ним, старым дураком. И поделом ему! Размечтался старый хрен о молодой редьке...
На следующий день Кретов снова работал в огороде и в саду. Работал в рукавицах, потому что успел натереть кровавые мозоли. Отдыхал только за обеденным столом. Не столько торопился закончить работу, сколько не хотел давать себе передышки, злился на самого себя, ухайдаки-в а л, чтоб в отупении не думать о том, чего думой не изживешь.
Конечно, ему следовало бы остаться здесь, в родительском доме. Закончить роман в покое, не отвлекаясь на ненужную суету. Окрепнуть духом и материально для новой жизни, по здравому размышлению выбрать судьбу. Словом, начать танцевать от родительского порога, как прежде. И всем это было бы понятно, для всех приемлемо. А то ведь черт знает что за человек: живет один — то ли бросил жену, то ли она его выгнала, хорош, стало быть, гусь, алиментщик
и, наверное, пьяница; скитается по чужим квартирам, хотя в соседнем районе живут его родители,— не иначе, как бродяга по натуре, погибшая личность или просто чокнутый;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
К вечеру посадили картошку, работали вместе. Евгения Тихоновна, оценив по достоинству их доброе дело, устроила им праздник с угощением — наварила целую гору вареников с творогом. В один вареник, как и полагается, залепила комок теста с солью, сама его и вытащила из миски — так что счастье, по этой примете, опять же досталось ей.
— А вам счастья пока не будет,— сказала она мужикам, жуя усердно свой вареник,— до следующего раза придется Ждать.
— Какое уж нам счастье? — взглянув па Кретова, сказал отец.— Нам бы от несчастья уберечься.
— Не каркай,— потребовала Евгения Тихоновна.— Шуток совсем не понимаешь. Ешь да радуйся — не каждый день вареники лепятся.
— Нарадовался уже — едва дышу. До чего ж эти вареники — еда привлекательная: остановиться невозможно. Чувствуешь, что сейчас лопнешь, а никак не остановиться. Ел бы и ел до самого светопреставления.
— Немного бы и съел,— Евгения Тихоновна вытерла рукой с губ масло, потом положила на стол вилку, вздохнула и объяснила сказанные слова,— потому что светопреставление уже скоро. Вот повесят американцы в космосе свои лазеры, так и начнется светопреставление.
— Много ты понимаешь в этом деле,— возразил ей отец.
— Да уж не меньше твоего. Скоро уже светопреставление, скоро.
— Думаешь, и вареники эти доесть не успеем? — съязвил отец.
— Кто про что, а курица про просо. Вся земля сгорит, а он про свои вареники! Могилы — и те сгорят. Никто не воскреснет. Мы, старики, может, и не доживем до этого ужаса, а детки доживут, деток жалко,— прослезилась Евгения Тихоновна,— их бы хоть пожалели, ироды проклятые!..
— Чем так-то всех деток жалеть, не лучше ль об одном сыне подумать? — решился вдруг отец на тяжелый разговор.— Войны еще нет, войну переборем, а время не переборешь, грехи после смерти не замолишь — при жизни надо.
— Ты про кого? — перестала всхлипывать Евгения Тихоновна.
— Да вот, про Николая.
— Не надо бы,— попросил отца Кретов.
— А что про Николая? — спросила Евгения Тихоновна и насторожилась.
— Как это — что?! — возмутила отца ее кажущаяся непонятливость.— Ведь человек живет черт где и черт знает
как — у чужих людей, в гнилой времянке, один, без всякого досмотра, бедствует совсем, хотя у него есть родительский дом, живой отец, который имеет полное право его приютить хотя бы на время, пока он устроит свою жизнь, которая дала трещину.
— Сам он устроил эту трещину, сам пусть ее и заделывает,— сказала, встав из-за стола, Евгения Тихоновна.— Не маленький уже. Нет моего согласия на такое дело.
— Ладно,— хлопнул по столу ладонью Кретов.— Оставим эту тему. Да и не прошусь я к вам. Конечно же, сам устрою свою, как говорится, дальнейшую судьбу. В город уеду. Вот дождусь, когда приедет моя невеста, и подамся в город.
— Это какая же невеста? — остановилась собравшаяся уже было уйти Евгения Тихоновна.— У тебя же жена есть!
— Развелся. Могу показать документ. А невеста молодая, красивая, заживем с ней весело, многие еще позавидуют.
— В какой город поедете? — спросил, вдруг заскучав, отец.
— Куда захотим, туда и поедем,— ответил Кретов.— Всюду нас ждут, как говорится, с распростертыми объятиями. Так что выбор широк.
— Когда ждешь невесту? — снова присела к столу Евгения Тихоновна.
— Через недельку-другую,— прихвастнул Кретов.— Так что побуду у вас еще дня три и поеду ее встречать.
— А к нам привезешь, покажешь? — совсем заело бабское любопытство Евгению Тихоновну.— Положено невесту показывать родителям, иначе счастья не будет. Вот ты первую жену нам не показал, так все и получилось.
— На свадьбу приглашу,— пообещал Кретов.— Устрою свадьбу в городе, в ресторане. Сниму для вас номер в гостинице и приглашу.
— Куда уж нам,— махнула рукой, вздохнув, Евгения Тихоновна.— Из комнаты в комнату еле передвигаюсь. Какой там город, какой там ресторан?!
Кретов не сразу уснул. Не спал и отец, ворочался в постели, вздыхал.
— Не спится, батя? — спросил Кретов.— Что-нибудь беспокоит?
— Пожалел ты Евгению Тихоновну,— сказал с упреком отец.— Меня же не пожалел. Признайся: ведь про невесту ты все придумал?
— Почти,— ответил Кретов.
— Я так и знал. Или меня все-таки пожалел?
— Тебя, тебя. Евгению Тихоновну ты все равно не убедил бы, довел бы дело до крика, до слез. Мне пришлось бы срочно уезжать, а ты остался бы тут с нею один на один... со всеми вытекающими отсюда последствиями.
— Значит, невесты нет?
— Жених есть, а невеста о женихе пока ничего не знает. Несколько дней назад послал ей письмо. Но письма ходят медленно, а иногда теряются в пути... — Кретову теперь даже хотелось, чтоб его письмо к Верочке потерялось. Мысль о том, что он поступил опрометчиво, необдуманно, глупо, не покидала его с того самого момента, как он опустил письмо в почтовый ящик. В самом деле, зачем написал? Что вдруг изменилось? Разница в летах изменилась? Нет: он на двадцать пять лет старше Верочки, и так будет всегда. Жизненные обстоятельства переменились к лучшему? Переменились, но к худшему: Лазарев сжег рукопись его романа, несколько глав теперь придется восстанавливать по памяти, если только вообще придется восстанавливать, потому что эти несколько глав по объему больше тех, что он отправил в издательство. Проще начать новый роман, но потеряно время, и ни в какие договорные сроки он теперь не уложится. Тем более, если приедет Верочка... Лазарев стащил у него белье, выходной костюм и туфли, а денег с той поры у Кретова не прибавилось. И жилье у него скудное, и планов, в сущности, никаких. Так какого же лешего он послал письмо Верочке? Или он вдруг вызнал ее характер, или так уж убежден в ее самоотверженной любви к нему? Вот прочтет она его письмо с подружками и весело посмеется над ним, старым дураком. И поделом ему! Размечтался старый хрен о молодой редьке...
На следующий день Кретов снова работал в огороде и в саду. Работал в рукавицах, потому что успел натереть кровавые мозоли. Отдыхал только за обеденным столом. Не столько торопился закончить работу, сколько не хотел давать себе передышки, злился на самого себя, ухайдаки-в а л, чтоб в отупении не думать о том, чего думой не изживешь.
Конечно, ему следовало бы остаться здесь, в родительском доме. Закончить роман в покое, не отвлекаясь на ненужную суету. Окрепнуть духом и материально для новой жизни, по здравому размышлению выбрать судьбу. Словом, начать танцевать от родительского порога, как прежде. И всем это было бы понятно, для всех приемлемо. А то ведь черт знает что за человек: живет один — то ли бросил жену, то ли она его выгнала, хорош, стало быть, гусь, алиментщик
и, наверное, пьяница; скитается по чужим квартирам, хотя в соседнем районе живут его родители,— не иначе, как бродяга по натуре, погибшая личность или просто чокнутый;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103