– Ещё бы в капище снёс дитя своё, в истинную веру крещённое.
На то Тарасмунд, отец наш, отвечал, что на то воля отца его Рагнариса была, ныне также отошедшего с миром.
Винитар, не слушая, отвернулся от богов и молитвы над усопшим творить начал. Я же слышал, как Одвульф, минуту улучив, говорит Ульфу на ухо, что уже за Рагнариса молился, хоть и грешен был дед, и что уже знак ему, Одвульфу, был. Но что за знак, не сказал. Ульфа это, похоже, не интересовало.
Годья, молитву краткую окончив, велел четыре жердины принести и шкуру бычью, что у нас над входом висела, а нынче почему-то во дворе валяется, будто ненужная. Мы с Одвульфом пошли выполнять приказ и вскоре вернулись уже с носилками. Одвульф все рассказывал мне о видениях, которые его обуревали. И на годью жаловался: не признает годья Винитар, что он, Одвульф, уже святым понемногу делается. Одвульфу все не удаётся никак доказать, что видения эти у него от Бога. И проверить невозможно.
Положили Ахму-дурачка на носилки и понесли в храм Бога Единого. Винитар с Одвульфом потащили на себе. Ахма-дурачок лёгонький, только распух от своей болезни.
Когда Ахму шевелить начали, такой смрад поднялся, что меня чуть не вывернуло. А годье Винитару хоть бы что. И у остальных тоже лица не менялись. Только Одвульф морщился.
Когда Ахму унесли, хватились: где Лиутпранд, где Гизульф? Нашли их на сеновале у Валамира – спали рядком и горя не ведали. Лиутпранд накануне Гизульфа пивом накачал и себя, конечно, не обидел. И Марда брюхатая между ними приткнулась.
СТРАВА
Вся округа – пиршественный стол Рагнариса. Земля благодатная, которую мы пашем, – ложе Рагнариса. Небо – череп Имира – крыша над Рагнарисом. Дубовые рощи Вотана – стены его нового дома. Аларих и Арбр – отныне сотрапезники его. Река отделяет его от прежнего дома, в который не войти Рагнарису ныне. Никогда отныне Рагнарису реку сию не перейти. Могучим воином был Рагнарис; тяжким горбом на спину земли курган его ляжет.
Так говорил Хродомер, и все слушали.
Отец мой Тарасмунд слушал, разом постаревший, ибо теперь легли на него все заботы старшего в роду.
Дядя Агигульф слушал, от горя вновь будто обратившийся в ребёнка.
Ульф слушал, и тревога от Ульфа исходила – будто считал Ульф, что не делом мы занимаемся, речи Хродомеровы слушая. Нет-нет да и метнёт Ульф взгляд за реку, на деревню.
И вандалы, Визимар-кузнец и Арегунда-девица, слушали, а сами о своём думали – о тех мертвецах, должно быть, вспоминали, кого не довелось погребать, о Велемуде, об отце его Вильзисе, и о прочих, чьи имена мне неведомы.
А Филимер почти не слушал, на еду смотрел и слюна по подбородку его бежала.
Оптила слушал, отцом своим гордясь: сколь складно говорит.
Брустьо, Хильдефрида и Фаухо на Ильдихо презрительные взоры метали. Хотя ни Брустьо, ни Хильдефрида за своими мужьями в погребальный костёр не пошли.
У всех взрослых мужчин были горящие факелы в руках. Нам с Гизульфом факелов не дали, потому что мы ещё малы.
Гизульф, брат мой, с Хродомера глаз горящих не сводил. На Тарасмунда стал Гизульф похож. И на Ульфа одновременно – тревогой.
Лиутпранд вздыхал горестно, брюхом могучим колыхаясь, и шептал что-то себе в бороду, видимо, Хродомеру вторя.
Гизела, мать моя, рядом с отцом стояла, речам почти не внимая, и только слезы по её лицу бежали. Она Ахму оплакивала, о котором прочие и позабыли.
А Ильдихо где-то за спинами тёрлась, тише воды, ниже травы была, так что и не слыхать обычно голосистую наложницу дедову. Пива наварила и притихла, голову в плечи втянула. На щеках у неё два красных пятна – дядя Агигульф отходил, ибо прогневался за то, что она вслед за дедом в погребальный костёр идти отказалась.
Тарасмунд, правда, за Ильдихо вступился, сказав, что страву по древнему обычаю по сыну своему, воспитанному в вере Бога Единого, ещё стерпит, но кровавых человеческих жертв не допустит и лучше убьёт кого-нибудь, кто настаивать вздумает.
Сестры наши, Сванхильда с Галесвинтой, попритихли немного, но любопытство их снедало. Глазами так и стреляли, мудрым речам через пень-колоду внимали.
Справа от Ульфа вандалы стояли, а слева – Од-пастух. Мрачен был, как и сам Ульф.
Все село здесь было. Все пришли проститься с Рагнарисом, никто дома не остался, кроме некоторых рабов.
Фрумо брюхатая – и та была, возле отца своего Агигульфа сидела. Улыбалась блаженно и живот свой оглаживала да приговаривала:
– Ишь ты! В самой серёдке лежит! В самой серёдке!
Агигульф-сосед же несчастный вид имел и на дочь свою безумную старался не глядеть.
Слушали Хродомера воины – румяный Аргасп, всегда весёлый Валамир, который сейчас был ох как невесел, дылда Теодегаст, который стоял сутулясь, будто гору ему на плечи навалили; Гизарна, лень свою позабывший. Хоть и не был дедушка Рагнарис военным вождём, но как с вождём воины с ним прощались.
Одвульф в дарёных матерью нашей Гизелой штанах стоял, рыдая и поминутно крестясь. Я приметил, что Гизарна на Одвульфа кровожадно поглядывает и странно пальцами шевелит – руки, видать, чесались Одвульфа вздуть. Я не понял, за что Гизарна так на Одвульфа взъелся, но странное дело! – мне тоже почему-то хотелось, чтобы он Одвульфа побил.
Годья Винитар тоже здесь был. Он Ахму отпел в храме Бога Единого, и кто хотел, те на том пении были, в том числе и многие из числа поклоняющихся старым богам. Теперь же, сельчан уважая, слушал Винитар, как говорит о Рагнарисе Хродомер. Впервые видел я, что наш годья Винитар – воин и что обличьем он ничем не отличается от Тарасмунда или Ульфа.
Когда дед жив был, мы всякую трапезу собирались вместе. Дед точно корень нашего рода был. А сейчас, видя, сколько людей на дедову последнюю трапезу пришло, понял я вдруг, что больше нам уже так не собраться. И много чужих лиц среди своих. Вон и вандалы, и Филимер (хоть и брат он нам, а всё же не совсем родной). И Ульф будто не родной стал. И Винитар, которого на наших трапезах прежде никогда не бывало. А Ахма-дурачок, последний в роду – тот наравне с дедом лежит и почести ему отдают.
Да и собирались мы прежде под кровлей нашего дома. А теперь собрались под открытым небом, а дом наш – за рекой. И село все за рекой, стоит открытое, будто голое, беззащитное без людей. Как будто не дедушка Рагнарис, а село умерло.
От этих мыслей страшно мне стало.
…Аларих и Арбр отныне сотрапезники его. Река отделяет его от прежнего дома, в который не войти Рагнарису ныне. Никогда отныне Рагнарису реку сию не перейти. Могучим воином был Рагнарис; тяжким горбом на спину земли курган его ляжет.
Так говорил Хродомер. От слов его ещё страшнее становилось, ибо не было правды в этих словах, и даже я понимал это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155