И не дали мы соседу благочинность трапезы порушить. Дедушка Рагнарис не дал.
Агигульф-сосед, весь красный, только рот раскрыл, а дедушка уже велит Ильдихо – чтобы ложку гостю подала. И на место слева от себя показал.
Когда весело деду, он меня или Гизульфа сажает на это место, кто милее ему в тот день. Уже давно хмур, как туча, дед, и место слева от него пустует. А справа, как положено, отец наш Тарасмунд сидит.
Плюхнулся Агигульф-сосед на скамью, ложку принял. Но не ест, к горшку не тянется, очередь свою пропускает. Правда, дышать спокойнее стал, как увидел, что дочь его ненаглядная, кривая и беременная, Фрумо придурковатая, за обе щеки наворачивает, так что за ушами трещит. Так лопала дурочка, что и отца, кажется, не замечала.
Тут и дядя Агигульф вошёл. Поначалу, видать, мало что понял. По правде сказать, ничего он не понял. Головой только вертеть стал от недоумения. То на занавеску глянет, за которой Ахма лежит, постанывая, то на Фрумо. То на дедушку.
Дед молча дяде Агигульфу кивнул: садись, мол, ешь.
Гизела, мать наша, за рукав Фрумо дёрнула и сказала ей вполголоса:
– Поздоровайся с батюшкой.
Фрумо отцу заулыбалась, через стол к нему потянулась, чуть горшок не своротила, и поведала:
– А Ахма помирает. Там.
И головой показала, где.
Дядя Агигульф аж рот разинул от удивления.
Агигульф-сосед на деда нашего уставился. А дед знай себе степенно кушает и ложкой рот обтирает. Тарасмунд, что справа от деда сидел, глаз от горшка не поднимал, будто узрел там что-то. Уши у отца покраснели.
Лишь окончив трапезу, дед ложку положил и спросил соседа спокойно: мол, что – в доме был? Агигульф-сосед отвечал: был. Дед сказал:
– Секиру мы от дождя в дом внесли. И меч на месте ли?
Сосед подтвердил: да, на месте и меч, и секира.
Дед же сказал:
– А птица твоя пропала, Агигульф. Жара стоит. Протухла птица.
– А отчего бы это ей протухнуть? – взвился Агигульф-сосед.
– Отчего же убоина протухает? – ответствовал дед. – От того и протухла. – И добавил: – Нам чужого не надо. Хвала богам, своего хватает.
– А кто птицу-то мою забил? – Агигульф-сосед спрашивает.
– Да твои и забили, – дед отвечает.
Сосед наш рассердился и кричать было начал, что, видать, шутники в селе нашлись попользоваться слабоумием дочери и зятя его, покамест он, Агигульф, в бурге о пользе общей радел.
Тут Фрумо вдруг встрепенулась и кричать начала, что курочки она хочет, курочки!.. Но дедушка Рагнарис на дурочку цыкнул и гаркнул ей, что, дескать, муженьку её полоумному своих кур резать не даст.
Отец наш Тарасмунд сказал Агигульфу-соседу:
– Ахма наш с Фрумо твоей, видать, последнего ума лишились, как ты уехал. Пир устроить удумали. Гостей каких-то ждали. И вот что я тебе скажу: не понравились нам эти ихние разговоры про гостей. Что твоя, что Ахма – как ни крути, блаженные они. Вдруг видение им было? Я вот что думаю. Хорошо бы, если бы Гупта из соседнего села пришёл. Гупта святой. Может, и отвадил бы беду. Ибо беда идёт – по всему видать. Вот и Ахма помирает.
– Отчего же он помирает? – скучным голосом осведомился Агигульф-сосед. Видно было, что больше из вежливости спросил, ибо очень зол был на Ахму из-за перебитой птицы и пса изведённого.
Дядя Агигульф к Гизульфу наклонился. Тот давай ему быстро шептать что-то, глазами стреляя.
Отец объяснил, что, как видно, птиц и пса зарубив, на свинью Ахма покусился. Оттого так решили, что подранена свинья была. Сумела свинья за себя постоять, не курица всё-таки – зверь строгий. Видать, толкнула дурака, жизнь свою обороняя, он на меч и напоролся. Хорошо ещё, что выбраться сумел. Хоть не заела его свинья, пока беспомощный был…
Тут дедушка Рагнарис, мысли Агигульфа-соседа угадав, заговорил громким голосом, что наша семья платить за перебитую птицу не станет, ибо Ахма выполнял волю его, агигульфовой, дочери. Это она, Фрумо, курочку потребовала.
А Ахма для нашей семьи – отрезанный ломоть, ибо Агигульф-сосед, взяв его в зятья, стал ему нынче вместо отца. А что здесь Ахма лежит – то по-родственному приветили их с Фрумо, желая хозяйство Агигульфа-соседа от дальнейшего разорения уберечь. Ибо два полоумных много не нахозяйничают.
Видно было, что дядя Агигульф все стремится в разговор встрять – и рот раскрывал, и на лавке ёрзал, но дед его взглядом к молчанию призвал.
Агигульф-сосед упёрся. И раньше доводилось ему оставлять молодых без пригляду; отчего же раньше ничего подобного не случалось? Отчего в одночасье оба последнего ума лишились? Хорошо же приглядывали родичи за хозяйством!
На это отец наш Тарасмунд отвечал: видать, на то воля Бога Единого. Захотел – дал ума, захотел – отобрал.
Дедушка Рагнарис носом шумно засопел, но опровергать не стал.
Нам с братом скоро надоело слушать, как Агигульф-сосед с дедушкой из-за каждой курицы препирается, и мы ушли. Времени прошло немало, прежде чем те договорились между собой.
Агигульф-сосед свою дочь Фрумо домой забрал вместе с её «богатырём»; Ахма же помирать в нашем доме остался.
По всему видать было, что не жилец уже Ахма на этом свете. Так отец наш говорит матери нашей, Гизеле.
Мы с братом были недовольны, что Ахма в нашем доме остался, потому что от его раны очень сильно смердеть начало. А ещё стонал он непрерывно, так что жутко делалось. Хорошо ещё, что лето стоит, мы на сеновале спим.
Дядя Агигульф, когда Агигульф-сосед удалился, гневаться громко начал. Ведь что получается? Коли удалось бы Агигульфу-соседу его, дядю Агигульфа, на Фрумо женить – так могло бы ведь статься, не Ахме-дурачку, а ему, дяде Агигульфу, за занавеской лежать, от фруминого коварства бесславно помирать, подвигов не свершив!
Сперва дядя Агигульф это у нас в доме кричал, а потом, когда деду это надоело, пошёл дядя Агигульф к Валамиру. И меня с собой взял в свидетели. У Валамира кричал про то же. И вторил другу своему Валамир, сокрушаясь, что не дали ему, Валамиру, супостата Ахму извести.
А Марда ужасалась.
Валамиров дядька сердился и жалел Ахму.
К вечеру к нам на двор Хродомер с Оптилой пожаловали, и дедушка Рагнарис нас с Гизульфом отправил за дядей Агигульфом, наказав домой его привести. А когда явился дядя Агигульф, велел рассказывать всё, что в бурге было. Мол, настало время.
Вот что поведал дядя Агигульф. Задержались они в бурге потому, что Теодобада ждали. Теодобад же у аланов в становище был.
Мы в нашем селе об аланах много не задумываемся. Далеко от нас становище аланское. А в бурге у Теодобада аланы – частые гости. И дружинники теодобадовы многие на аланках женаты. Дядя Агигульф сказал, что видели они с Агигульфом-соседом много аланов в бурге и кое-что очень им не понравилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
Агигульф-сосед, весь красный, только рот раскрыл, а дедушка уже велит Ильдихо – чтобы ложку гостю подала. И на место слева от себя показал.
Когда весело деду, он меня или Гизульфа сажает на это место, кто милее ему в тот день. Уже давно хмур, как туча, дед, и место слева от него пустует. А справа, как положено, отец наш Тарасмунд сидит.
Плюхнулся Агигульф-сосед на скамью, ложку принял. Но не ест, к горшку не тянется, очередь свою пропускает. Правда, дышать спокойнее стал, как увидел, что дочь его ненаглядная, кривая и беременная, Фрумо придурковатая, за обе щеки наворачивает, так что за ушами трещит. Так лопала дурочка, что и отца, кажется, не замечала.
Тут и дядя Агигульф вошёл. Поначалу, видать, мало что понял. По правде сказать, ничего он не понял. Головой только вертеть стал от недоумения. То на занавеску глянет, за которой Ахма лежит, постанывая, то на Фрумо. То на дедушку.
Дед молча дяде Агигульфу кивнул: садись, мол, ешь.
Гизела, мать наша, за рукав Фрумо дёрнула и сказала ей вполголоса:
– Поздоровайся с батюшкой.
Фрумо отцу заулыбалась, через стол к нему потянулась, чуть горшок не своротила, и поведала:
– А Ахма помирает. Там.
И головой показала, где.
Дядя Агигульф аж рот разинул от удивления.
Агигульф-сосед на деда нашего уставился. А дед знай себе степенно кушает и ложкой рот обтирает. Тарасмунд, что справа от деда сидел, глаз от горшка не поднимал, будто узрел там что-то. Уши у отца покраснели.
Лишь окончив трапезу, дед ложку положил и спросил соседа спокойно: мол, что – в доме был? Агигульф-сосед отвечал: был. Дед сказал:
– Секиру мы от дождя в дом внесли. И меч на месте ли?
Сосед подтвердил: да, на месте и меч, и секира.
Дед же сказал:
– А птица твоя пропала, Агигульф. Жара стоит. Протухла птица.
– А отчего бы это ей протухнуть? – взвился Агигульф-сосед.
– Отчего же убоина протухает? – ответствовал дед. – От того и протухла. – И добавил: – Нам чужого не надо. Хвала богам, своего хватает.
– А кто птицу-то мою забил? – Агигульф-сосед спрашивает.
– Да твои и забили, – дед отвечает.
Сосед наш рассердился и кричать было начал, что, видать, шутники в селе нашлись попользоваться слабоумием дочери и зятя его, покамест он, Агигульф, в бурге о пользе общей радел.
Тут Фрумо вдруг встрепенулась и кричать начала, что курочки она хочет, курочки!.. Но дедушка Рагнарис на дурочку цыкнул и гаркнул ей, что, дескать, муженьку её полоумному своих кур резать не даст.
Отец наш Тарасмунд сказал Агигульфу-соседу:
– Ахма наш с Фрумо твоей, видать, последнего ума лишились, как ты уехал. Пир устроить удумали. Гостей каких-то ждали. И вот что я тебе скажу: не понравились нам эти ихние разговоры про гостей. Что твоя, что Ахма – как ни крути, блаженные они. Вдруг видение им было? Я вот что думаю. Хорошо бы, если бы Гупта из соседнего села пришёл. Гупта святой. Может, и отвадил бы беду. Ибо беда идёт – по всему видать. Вот и Ахма помирает.
– Отчего же он помирает? – скучным голосом осведомился Агигульф-сосед. Видно было, что больше из вежливости спросил, ибо очень зол был на Ахму из-за перебитой птицы и пса изведённого.
Дядя Агигульф к Гизульфу наклонился. Тот давай ему быстро шептать что-то, глазами стреляя.
Отец объяснил, что, как видно, птиц и пса зарубив, на свинью Ахма покусился. Оттого так решили, что подранена свинья была. Сумела свинья за себя постоять, не курица всё-таки – зверь строгий. Видать, толкнула дурака, жизнь свою обороняя, он на меч и напоролся. Хорошо ещё, что выбраться сумел. Хоть не заела его свинья, пока беспомощный был…
Тут дедушка Рагнарис, мысли Агигульфа-соседа угадав, заговорил громким голосом, что наша семья платить за перебитую птицу не станет, ибо Ахма выполнял волю его, агигульфовой, дочери. Это она, Фрумо, курочку потребовала.
А Ахма для нашей семьи – отрезанный ломоть, ибо Агигульф-сосед, взяв его в зятья, стал ему нынче вместо отца. А что здесь Ахма лежит – то по-родственному приветили их с Фрумо, желая хозяйство Агигульфа-соседа от дальнейшего разорения уберечь. Ибо два полоумных много не нахозяйничают.
Видно было, что дядя Агигульф все стремится в разговор встрять – и рот раскрывал, и на лавке ёрзал, но дед его взглядом к молчанию призвал.
Агигульф-сосед упёрся. И раньше доводилось ему оставлять молодых без пригляду; отчего же раньше ничего подобного не случалось? Отчего в одночасье оба последнего ума лишились? Хорошо же приглядывали родичи за хозяйством!
На это отец наш Тарасмунд отвечал: видать, на то воля Бога Единого. Захотел – дал ума, захотел – отобрал.
Дедушка Рагнарис носом шумно засопел, но опровергать не стал.
Нам с братом скоро надоело слушать, как Агигульф-сосед с дедушкой из-за каждой курицы препирается, и мы ушли. Времени прошло немало, прежде чем те договорились между собой.
Агигульф-сосед свою дочь Фрумо домой забрал вместе с её «богатырём»; Ахма же помирать в нашем доме остался.
По всему видать было, что не жилец уже Ахма на этом свете. Так отец наш говорит матери нашей, Гизеле.
Мы с братом были недовольны, что Ахма в нашем доме остался, потому что от его раны очень сильно смердеть начало. А ещё стонал он непрерывно, так что жутко делалось. Хорошо ещё, что лето стоит, мы на сеновале спим.
Дядя Агигульф, когда Агигульф-сосед удалился, гневаться громко начал. Ведь что получается? Коли удалось бы Агигульфу-соседу его, дядю Агигульфа, на Фрумо женить – так могло бы ведь статься, не Ахме-дурачку, а ему, дяде Агигульфу, за занавеской лежать, от фруминого коварства бесславно помирать, подвигов не свершив!
Сперва дядя Агигульф это у нас в доме кричал, а потом, когда деду это надоело, пошёл дядя Агигульф к Валамиру. И меня с собой взял в свидетели. У Валамира кричал про то же. И вторил другу своему Валамир, сокрушаясь, что не дали ему, Валамиру, супостата Ахму извести.
А Марда ужасалась.
Валамиров дядька сердился и жалел Ахму.
К вечеру к нам на двор Хродомер с Оптилой пожаловали, и дедушка Рагнарис нас с Гизульфом отправил за дядей Агигульфом, наказав домой его привести. А когда явился дядя Агигульф, велел рассказывать всё, что в бурге было. Мол, настало время.
Вот что поведал дядя Агигульф. Задержались они в бурге потому, что Теодобада ждали. Теодобад же у аланов в становище был.
Мы в нашем селе об аланах много не задумываемся. Далеко от нас становище аланское. А в бурге у Теодобада аланы – частые гости. И дружинники теодобадовы многие на аланках женаты. Дядя Агигульф сказал, что видели они с Агигульфом-соседом много аланов в бурге и кое-что очень им не понравилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155