Да когда это видано было, чтобы мужики, на которых и пахать-то не зазорно, коровью сиську сосали наподобие телёнка!
Гупта же, Агигульфа-соседа увидев, возликовал: засмеялся радостно и, из-под коровы выпроставшись, к Агигульфу бросился, в объятья заключил, братом именуя, так что затрещали у соседа все кости и едва дух не испустил Агигульф. После на себе поискался под лохмотьями и вошь сыскал богатырскую, под стать хозяину, кою, на ноготь положив, соседу предъявил и сказал:
– То хворь твоя.
И с этими словами вошь казнил. После же, Агигульфа-соседа за плечи взяв, из хлева его вывел, приговаривая:
– Ступай, брат мой названный, ступай.
Так сказав, снова под корову полез.
В этом месте Арегунда-вандалка оборвала соседа:
– А что, была в тебе хворь?
Агигульф-сосед подтвердил хмуро: да, мол, была. Седмицу уж как зубами мучался.
Спросила тогда Арегунда: прошла, мол, хворь-то?
Ещё более насупился Агигульф-сосед и вдруг изумился, рот раскрыл. И захохотал от радости неожиданной. А ведь и правда, прошла боль!
Арегунда сказала:
– У нас в селе тоже блаженный был, который исцелять мог, меньшой брат матери моей. – И вдруг, себя оборвав, помрачнела и прочь пошла.
Агигульф-сосед спросил нас:
– Что это с ней?
Мать моя Гизела и Ильдихо отмолчались, а я сказал:
– Видать, те чужаки убили дядьку-то Арегундиного, вот и грустно ей.
Так и пошла по нашему селу слава о Гупте, что хвори он целить может. И пошли на двор к Агигульфу-соседу за исцелением – кто с царапиной, кто с чирьем, кто с ломотой в костях.
Гупта-блаженный всех целил одинаково: палец в слюне обильно мочил и крест на болящем рисовал – кому на лбу, кому на щеке, как подвернётся. В иные дни целил так же, как Агигульфа-соседа и вшей на себе истребил множество, но много и осталось.
О вшах Гупта так говорил: «Грехи по миру нашему ползают подобно вшам, ползающим по человеку». И многие толковали по селу, что во вшах гуптиных большая сила и норовили завладеть трупами казнённых вшей, чтобы в ладанки вложить, но Гупта не давал.
Иным болящим целение гуптино сразу помогало и избавлялись от всех хворей. Ходили по селу радостные и Гупту славили.
Другим же это лечение и вовсе не помогло. Одвульф, к примеру, так от своих чирьев и не избавился. И ходили те болящие мрачными и Гупту бранили. Но Агигульф-сосед их на двор к себе не пускал, зорко следя, чтобы больше единого раза никто у Гупты не побывал. А недовольным говорил, что не в Гупте дело – что целил, мол, плохо, не от души, – а в маловерии неисцелившихся. Одвульф же по селу бегал и со слезой кричал, что святости его Гупта завидует и нарочно чирьев на него, Одвульфа, напустил.
Гупта, когда в хлеву у Агигульфа-соседа не сидел, бродил по окрестностям; целил же только в хлеву на рассвете, пока петухи не отпели.
По селу Гупта тоже бродил. Заходил в дома. Разглядывал в домах то, это; иной раз брал мелкую утварь и нёс её в другие дома, где оставлял. И запрещал назад возвращать. Говорил: «Так надо». В хозяйках эти деяния блаженного порождали глубокое недоумение.
Раз зашёл Гупта в храм Бога Единого. По сторонам огляделся, заулыбался, головой завертел: понравился Гупте храм. Годья хорошо украсил храм, везде цветная ткань повешена, светильники стояли. И крест железный кованый с рукоятью, вроде той, что для мечей делают, перед алтарем стоял.
Как увидел Гупта этот крест, так пал ниц и возопил:
– Чудо, чудо!
На крик годья Винитар вышел и к Гупте приблизился, спросив того ласково, почему кричит блаженный.
Гупта на полу завозился и засопел, а потом выговорил невнятно, что счастье-то какое, чудо, мол, в храме увидел. И на нём, годье Винитаре, сияние видит. Венец ему, годье Винитару, предстоит мученический. Видит это Гупта собственными глазами, вот этими.
С такими словами поднёс Гупта свои толстые пальцы к глазам, будто выковырять их захотел. И испугался годья Винитар, не сделал бы себе Гупта худого. Велел ему подняться.
Гупта, охая, поднялся и, все ещё о чуде и венце мученическом бормоча, совсем годью смутил: маленький светильник глиняный взял и понёс его на вытянутых руках прочь из храма.
Винитар за ним следом вышел, чтобы поглядеть, куда Гупта направится с этим светильником.
Гупта же прямиком к Хродомеру на подворье зашёл (прежде обходил стороной, будто стерёгся чего-то). По дороге Гупта во весь голос распевал колыбельную, какую в нашем народе всякому младенцу поют, так что пока старший сын в семье вырастет, она у него на зубах уже вязнет. Мать-то её каждому новому братишке по году, а то и по полтора бубнит в колыбель.
Гупта же её горланил, будто пива тёмного напился, и в то же время восторг и благоговение в голосе его звучали, словно священный гимн то был.
И когда уже близок был дом хродомеров, Гупта аж выплясывать начал, точно рикс Давид, в бург, от врагов отбитый, входя (про то нам годья в храме рассказывал).
И так, распевая и ликуя, взошёл к Хродомеру и светильник, из храма Бога Единого взятый, прямо на стол поставил, у Хродомера перед носом. И возгласил Гупта да так громко, что даже вне подворья хродомерова слыхать было: мол, темнота у Хродомера, свет, мол, Хродомеру надобен. После, задом пятясь, к стене отступил, руки крестом раскинул, бороду выставил, глаза выпучил и на Хродомера уставился, осклабясь.
Хродомер же неподвижно сидел и только тяжёлым взором на Гупту из-под бровей кустистых глядел. Не убить старался. Да только плохо у него это получалось.
Я-то не видел, а Гизульф видел (он осмелился следом за Гуптой в дом к Хродомеру сунуться), что Хродомер ласково поглаживал тяжёлое навершие своей палки, будто примериваясь раскроить Гупте череп. Только такой череп, как у Гупты, благодарение Богу Единому, не вдруг раскроишь.
Долго они так друг на друга смотрели. Потом Гупта засмеялся, от стены отлепился и Хродомера сочно поцеловал. И с тем прочь из его дома двинулся, напевая на ходу и приплясывая.
Хродомер в новой беленой рубахе был. Обтёрся он после гуптиного поцелуя и вдруг увидел, как по рукаву крупная вошь ползёт. Такие вши только у блаженного водились. Заревел от злости и придавил эту вошь – Гизульф говорит, с таким хрустом, будто орех расколол. Видать, застарелую хворь какую-то губил.
Когда рёв хродомеров до Гупты донёсся, блаженный даже не повернулся. Будто знал заранее, что заревёт Хродомер.
Хродомер плюнул, руки о порты отёр, Гизульфа, брата моего, который в доме замешкался, ловко зацепил крючковатой палкой за шею и, бездельником никудышным обозвав, велел тот светильник обратно отнести, откуда взяли.
Как вышел Гизульф со светильником, я за ним следом увязался. И пошли мы вместе с братом моим к храму Бога Единого, Гупту изображая, напевая да приплясывая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
Гупта же, Агигульфа-соседа увидев, возликовал: засмеялся радостно и, из-под коровы выпроставшись, к Агигульфу бросился, в объятья заключил, братом именуя, так что затрещали у соседа все кости и едва дух не испустил Агигульф. После на себе поискался под лохмотьями и вошь сыскал богатырскую, под стать хозяину, кою, на ноготь положив, соседу предъявил и сказал:
– То хворь твоя.
И с этими словами вошь казнил. После же, Агигульфа-соседа за плечи взяв, из хлева его вывел, приговаривая:
– Ступай, брат мой названный, ступай.
Так сказав, снова под корову полез.
В этом месте Арегунда-вандалка оборвала соседа:
– А что, была в тебе хворь?
Агигульф-сосед подтвердил хмуро: да, мол, была. Седмицу уж как зубами мучался.
Спросила тогда Арегунда: прошла, мол, хворь-то?
Ещё более насупился Агигульф-сосед и вдруг изумился, рот раскрыл. И захохотал от радости неожиданной. А ведь и правда, прошла боль!
Арегунда сказала:
– У нас в селе тоже блаженный был, который исцелять мог, меньшой брат матери моей. – И вдруг, себя оборвав, помрачнела и прочь пошла.
Агигульф-сосед спросил нас:
– Что это с ней?
Мать моя Гизела и Ильдихо отмолчались, а я сказал:
– Видать, те чужаки убили дядьку-то Арегундиного, вот и грустно ей.
Так и пошла по нашему селу слава о Гупте, что хвори он целить может. И пошли на двор к Агигульфу-соседу за исцелением – кто с царапиной, кто с чирьем, кто с ломотой в костях.
Гупта-блаженный всех целил одинаково: палец в слюне обильно мочил и крест на болящем рисовал – кому на лбу, кому на щеке, как подвернётся. В иные дни целил так же, как Агигульфа-соседа и вшей на себе истребил множество, но много и осталось.
О вшах Гупта так говорил: «Грехи по миру нашему ползают подобно вшам, ползающим по человеку». И многие толковали по селу, что во вшах гуптиных большая сила и норовили завладеть трупами казнённых вшей, чтобы в ладанки вложить, но Гупта не давал.
Иным болящим целение гуптино сразу помогало и избавлялись от всех хворей. Ходили по селу радостные и Гупту славили.
Другим же это лечение и вовсе не помогло. Одвульф, к примеру, так от своих чирьев и не избавился. И ходили те болящие мрачными и Гупту бранили. Но Агигульф-сосед их на двор к себе не пускал, зорко следя, чтобы больше единого раза никто у Гупты не побывал. А недовольным говорил, что не в Гупте дело – что целил, мол, плохо, не от души, – а в маловерии неисцелившихся. Одвульф же по селу бегал и со слезой кричал, что святости его Гупта завидует и нарочно чирьев на него, Одвульфа, напустил.
Гупта, когда в хлеву у Агигульфа-соседа не сидел, бродил по окрестностям; целил же только в хлеву на рассвете, пока петухи не отпели.
По селу Гупта тоже бродил. Заходил в дома. Разглядывал в домах то, это; иной раз брал мелкую утварь и нёс её в другие дома, где оставлял. И запрещал назад возвращать. Говорил: «Так надо». В хозяйках эти деяния блаженного порождали глубокое недоумение.
Раз зашёл Гупта в храм Бога Единого. По сторонам огляделся, заулыбался, головой завертел: понравился Гупте храм. Годья хорошо украсил храм, везде цветная ткань повешена, светильники стояли. И крест железный кованый с рукоятью, вроде той, что для мечей делают, перед алтарем стоял.
Как увидел Гупта этот крест, так пал ниц и возопил:
– Чудо, чудо!
На крик годья Винитар вышел и к Гупте приблизился, спросив того ласково, почему кричит блаженный.
Гупта на полу завозился и засопел, а потом выговорил невнятно, что счастье-то какое, чудо, мол, в храме увидел. И на нём, годье Винитаре, сияние видит. Венец ему, годье Винитару, предстоит мученический. Видит это Гупта собственными глазами, вот этими.
С такими словами поднёс Гупта свои толстые пальцы к глазам, будто выковырять их захотел. И испугался годья Винитар, не сделал бы себе Гупта худого. Велел ему подняться.
Гупта, охая, поднялся и, все ещё о чуде и венце мученическом бормоча, совсем годью смутил: маленький светильник глиняный взял и понёс его на вытянутых руках прочь из храма.
Винитар за ним следом вышел, чтобы поглядеть, куда Гупта направится с этим светильником.
Гупта же прямиком к Хродомеру на подворье зашёл (прежде обходил стороной, будто стерёгся чего-то). По дороге Гупта во весь голос распевал колыбельную, какую в нашем народе всякому младенцу поют, так что пока старший сын в семье вырастет, она у него на зубах уже вязнет. Мать-то её каждому новому братишке по году, а то и по полтора бубнит в колыбель.
Гупта же её горланил, будто пива тёмного напился, и в то же время восторг и благоговение в голосе его звучали, словно священный гимн то был.
И когда уже близок был дом хродомеров, Гупта аж выплясывать начал, точно рикс Давид, в бург, от врагов отбитый, входя (про то нам годья в храме рассказывал).
И так, распевая и ликуя, взошёл к Хродомеру и светильник, из храма Бога Единого взятый, прямо на стол поставил, у Хродомера перед носом. И возгласил Гупта да так громко, что даже вне подворья хродомерова слыхать было: мол, темнота у Хродомера, свет, мол, Хродомеру надобен. После, задом пятясь, к стене отступил, руки крестом раскинул, бороду выставил, глаза выпучил и на Хродомера уставился, осклабясь.
Хродомер же неподвижно сидел и только тяжёлым взором на Гупту из-под бровей кустистых глядел. Не убить старался. Да только плохо у него это получалось.
Я-то не видел, а Гизульф видел (он осмелился следом за Гуптой в дом к Хродомеру сунуться), что Хродомер ласково поглаживал тяжёлое навершие своей палки, будто примериваясь раскроить Гупте череп. Только такой череп, как у Гупты, благодарение Богу Единому, не вдруг раскроишь.
Долго они так друг на друга смотрели. Потом Гупта засмеялся, от стены отлепился и Хродомера сочно поцеловал. И с тем прочь из его дома двинулся, напевая на ходу и приплясывая.
Хродомер в новой беленой рубахе был. Обтёрся он после гуптиного поцелуя и вдруг увидел, как по рукаву крупная вошь ползёт. Такие вши только у блаженного водились. Заревел от злости и придавил эту вошь – Гизульф говорит, с таким хрустом, будто орех расколол. Видать, застарелую хворь какую-то губил.
Когда рёв хродомеров до Гупты донёсся, блаженный даже не повернулся. Будто знал заранее, что заревёт Хродомер.
Хродомер плюнул, руки о порты отёр, Гизульфа, брата моего, который в доме замешкался, ловко зацепил крючковатой палкой за шею и, бездельником никудышным обозвав, велел тот светильник обратно отнести, откуда взяли.
Как вышел Гизульф со светильником, я за ним следом увязался. И пошли мы вместе с братом моим к храму Бога Единого, Гупту изображая, напевая да приплясывая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155