«А ты мальца с собой возьми тарасмундова. Валамир мальца признает, вот и тебя ради мальца не зарубит». Ну, тут уж все страхи с меня долой, сам понимаешь. Взял я мальца и без всякой опаски в рощу поехал…
Я слушал и дивился. Вовсе не говорил дядя Агигульф такого. И Ульфу страх вовсе неведом. Я уж рот раскрыл, чтобы возразить и истину восстановить. Но потом понял, что то, видимо, хитрость была воинская. Ульф от вандалов ведь вернулся. Он в вандальских хитростях да лукавстве с головы до ног искупался и сам теперь хитёр да лукав стал.
А Валамир спросил Ульфа недоверчиво:
– Ты и вправду десятником был у Лиутара вандальского?
На то Ульф ответил:
– Нет. Спал под осиной и пригрезилось мне. Листья нашептали.
– А-а… – протянул Валамир. Я не понял, поверил он Ульфу или нет.
И пошли они засаду смотреть.
Вышли мы на полянку. На противоположной стороне полянки, ближе к середине, кустарник разросся. Возле кустарника шалашик приткнулся. Конь валамиров неподалёку бродил и травку пощипывал. Близ шалашика большое кострище нагорело. Жирное, чёрное. Кости обгорелые в кострище виднелись. С одной стороны седло, снятое с коня, лежало, а к седлу кувшин притулился. Я в кувшин сунулся – брага. Немало славных пиров видала эта полянка. Много бесед неторопливых слышали эти деревья, что полянку обступили.
Валамир объяснять начал, что место это дивное. Всю рощу с этого места слыхать, где что происходит. Лист с дерева не упадёт, чтобы Валамир, здесь сидя, того не услыхал. Вам-то с непривычки, может быть, и не слышно, а вот у него, Валамира, даже голова болит, звуками переполненная. Жёлуди падают – стучат. Мыши-полёвки с того края рощи оглушительно скребутся. Совсем одолели, проклятые. А уж как кабаны возиться начнут – так и вовсе спасу нет, хоть беги. Уши разрываются. Вот такое уж тут место.
Я, валамиров лепет слушая, одновременно за Ульфом следил. Ульф вдруг на дедушку Рагнариса походить начал. Багровой краской налился, как закат в ветреный вечер. Подбородком затряс, совсем как дедушка. И вдруг заревел натужно:
– Убью!..
Валамир на полуслове речь свою оборвал и отступил от Ульфа на шаг. Ульф помолчал и уже спокойным, тихим даже голосом заговорил:
– Гнездовье это оставить. В село со мной пойдёшь. Так старейшины велели.
Пока Валамир понуро коня седлал, я спросил Ульфа тихонько:
– А старейшины ничего не велели.
Ульф поглядел на меня и сказал:
– А не велели – так велят.
Жатва в этом году была торопливая. С оглядкой работали, с беспокойством. Дед всякий раз, как жатва, глаз с неба не сводит, дождей боится. В этом году ещё то в сторону Долгой Гряды поглядит, то в сторону реки.
После трапезы дедушка Рагнарис, от усталости охая, к Хродомеру отправился.
А отец мой Тарасмунд вандалку эту, Арегунду, отвёл в сторону и о Велемуде спросил. К ним мать моя Гизела подошла и дядя Агигульф, а за дядей Агигульфом и я сунулся послушать.
Поначалу мне было боязно к этой вандалке подходить, я один и не решался. Больно лютой она казалась. Даже дядя Агигульф её робел, я видел.
РАССКАЗ АРЕГУНДЫ
Те чужаки со всех сторон село окружили, будто из-под земли выросли. Только что, кажется, никого не видать было – и вот уже они повсюду.
Арегунда в то время в доме у Велемуда была – отец послал сказать, чтобы зашёл к нему Велемуд.
На улице вдруг крики раздались, топот конский. Велемуд как услышал шум, из дома с мечом выскочил. И девица эта, Арегунда, за ним следом, велемудову охотничью рогатину подхватив. Велемуд первого из чужаков сразил, кто в его двор ворвался.
У Велемуда во дворе большой дуб рос; Велемуд спиной к дубу прижался, потому что сразу несколько чужаков на него набросились. И ещё троих положил Велемуд, ибо снизошла не него священная ярость.
Страшен был Велемуд, будто медведь, обложенный собаками. И, подобно медведю, ревел непрестанно. Но долго отбиваться Велемуду не пришлось, потому что во двор конный ворвался и копьём его к дубу пригвоздил. Так и умер любимец Вотана. Ибо любил говаривать Велемуд, что все вандалы – любимцы Вотана, а он, Велемуд, – наивандалейший вандал.
И не сразу умер, долго ещё хрипел, ярясь, кровью изо рта истекая, когда мимо него в дом кинулись. Но крепко держало его то копьё.
Тут отец мой Тарасмунд тот бой вспомнил, когда они вдвоём с Велемудом так же под дубом стояли, и дал ему добрый совет Велемуд. А дядя Агигульф сказал, что Велемуду позавидовать можно, ибо умер Велемуд так, как хотел.
Арегунда с рогатиной на одного из чужаков бросилась и бой затеяла. Прочие мимо пробежали, в дом, оставив их на дворе сражаться.
В доме, Арегунда слышала, рубились, яростно, но очень недолго. От чужаков, видимо, Гото отбивалась, потому что Хильдегунда пластом лежала со своей писклявой дочкой Аскило.
Арегунда противника своего убила и лицо себе его кровью измазала. Так обычай их племени велит. Едва выпрямилась, как Филимера увидела. Бежал с криком Филимер, страхом охваченный. Арегунда успела ему под ноги рогатину свою сунуть; споткнулся и упал – только так и поймала мальца. Схватила его за руку и прочь потащила, потому что над крышей дома велемудова уже дымок появляться стал. В доме было уже тихо, видать, всех убили. Чужаки же ещё на двор не вышли, поджигали дом.
Когда Арегунда со Филимером уходила спешно, Велемуд ещё жив был.
Хоронясь, из села выбрались и в то убежище лесное ушли, где Ульф их потом нашёл. Свой дом тоже, уходя, видела – и его сожгли чужаки.
Потом в лес ещё люди пришли, от чужаков спасшиеся, только их немного было. И Визимар тогда же пришёл.
Они с Визимаром и ещё одним человеком по другим лесным убежищам ходили, своих искали, но только двоих нашли. В одном из убежищ ещё труп лежал, от ран умер тот человек, Эохар его звали. С него она пояс взяла, шлем и копьё. Этот Эохар тем славился, что всегда и все прежде других успевал. Даже и перед нападением этим, как ни внезапно оно было, вооружиться успел. Изрублен был страшно, неведомо, как до убежища добрался.
Арегунда с Визимаром и другим вандалом поскорее ушли оттуда, потому что оставаться там было опасно: Эохар мог след кровавый оставить.
Кузница визимарова на отшибе стояла, как водится. К нему немногие из чужаков сунулись; понадеялись, что кузнец один будет. Кузнец и вправду один был; да только одного Визимара на троих чужаков с лихвой хватило – всех положил у порога кузницы своей. Обернулся к селу – а село уже пылает. И не пошёл Визимар в село, к убежищу лесному направился.
Рад был тому, что и столько из его села от смерти спаслось.
Вот что рассказала Арегунда-вандалка.
Тут дядя Агигульф, наконец, в себя пришёл и к деве воинственной подступился. Голову засолённую, что на поясе носил, показал ей, прямо в лицо сунул, и спросил, не такие ли нападали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
Я слушал и дивился. Вовсе не говорил дядя Агигульф такого. И Ульфу страх вовсе неведом. Я уж рот раскрыл, чтобы возразить и истину восстановить. Но потом понял, что то, видимо, хитрость была воинская. Ульф от вандалов ведь вернулся. Он в вандальских хитростях да лукавстве с головы до ног искупался и сам теперь хитёр да лукав стал.
А Валамир спросил Ульфа недоверчиво:
– Ты и вправду десятником был у Лиутара вандальского?
На то Ульф ответил:
– Нет. Спал под осиной и пригрезилось мне. Листья нашептали.
– А-а… – протянул Валамир. Я не понял, поверил он Ульфу или нет.
И пошли они засаду смотреть.
Вышли мы на полянку. На противоположной стороне полянки, ближе к середине, кустарник разросся. Возле кустарника шалашик приткнулся. Конь валамиров неподалёку бродил и травку пощипывал. Близ шалашика большое кострище нагорело. Жирное, чёрное. Кости обгорелые в кострище виднелись. С одной стороны седло, снятое с коня, лежало, а к седлу кувшин притулился. Я в кувшин сунулся – брага. Немало славных пиров видала эта полянка. Много бесед неторопливых слышали эти деревья, что полянку обступили.
Валамир объяснять начал, что место это дивное. Всю рощу с этого места слыхать, где что происходит. Лист с дерева не упадёт, чтобы Валамир, здесь сидя, того не услыхал. Вам-то с непривычки, может быть, и не слышно, а вот у него, Валамира, даже голова болит, звуками переполненная. Жёлуди падают – стучат. Мыши-полёвки с того края рощи оглушительно скребутся. Совсем одолели, проклятые. А уж как кабаны возиться начнут – так и вовсе спасу нет, хоть беги. Уши разрываются. Вот такое уж тут место.
Я, валамиров лепет слушая, одновременно за Ульфом следил. Ульф вдруг на дедушку Рагнариса походить начал. Багровой краской налился, как закат в ветреный вечер. Подбородком затряс, совсем как дедушка. И вдруг заревел натужно:
– Убью!..
Валамир на полуслове речь свою оборвал и отступил от Ульфа на шаг. Ульф помолчал и уже спокойным, тихим даже голосом заговорил:
– Гнездовье это оставить. В село со мной пойдёшь. Так старейшины велели.
Пока Валамир понуро коня седлал, я спросил Ульфа тихонько:
– А старейшины ничего не велели.
Ульф поглядел на меня и сказал:
– А не велели – так велят.
Жатва в этом году была торопливая. С оглядкой работали, с беспокойством. Дед всякий раз, как жатва, глаз с неба не сводит, дождей боится. В этом году ещё то в сторону Долгой Гряды поглядит, то в сторону реки.
После трапезы дедушка Рагнарис, от усталости охая, к Хродомеру отправился.
А отец мой Тарасмунд вандалку эту, Арегунду, отвёл в сторону и о Велемуде спросил. К ним мать моя Гизела подошла и дядя Агигульф, а за дядей Агигульфом и я сунулся послушать.
Поначалу мне было боязно к этой вандалке подходить, я один и не решался. Больно лютой она казалась. Даже дядя Агигульф её робел, я видел.
РАССКАЗ АРЕГУНДЫ
Те чужаки со всех сторон село окружили, будто из-под земли выросли. Только что, кажется, никого не видать было – и вот уже они повсюду.
Арегунда в то время в доме у Велемуда была – отец послал сказать, чтобы зашёл к нему Велемуд.
На улице вдруг крики раздались, топот конский. Велемуд как услышал шум, из дома с мечом выскочил. И девица эта, Арегунда, за ним следом, велемудову охотничью рогатину подхватив. Велемуд первого из чужаков сразил, кто в его двор ворвался.
У Велемуда во дворе большой дуб рос; Велемуд спиной к дубу прижался, потому что сразу несколько чужаков на него набросились. И ещё троих положил Велемуд, ибо снизошла не него священная ярость.
Страшен был Велемуд, будто медведь, обложенный собаками. И, подобно медведю, ревел непрестанно. Но долго отбиваться Велемуду не пришлось, потому что во двор конный ворвался и копьём его к дубу пригвоздил. Так и умер любимец Вотана. Ибо любил говаривать Велемуд, что все вандалы – любимцы Вотана, а он, Велемуд, – наивандалейший вандал.
И не сразу умер, долго ещё хрипел, ярясь, кровью изо рта истекая, когда мимо него в дом кинулись. Но крепко держало его то копьё.
Тут отец мой Тарасмунд тот бой вспомнил, когда они вдвоём с Велемудом так же под дубом стояли, и дал ему добрый совет Велемуд. А дядя Агигульф сказал, что Велемуду позавидовать можно, ибо умер Велемуд так, как хотел.
Арегунда с рогатиной на одного из чужаков бросилась и бой затеяла. Прочие мимо пробежали, в дом, оставив их на дворе сражаться.
В доме, Арегунда слышала, рубились, яростно, но очень недолго. От чужаков, видимо, Гото отбивалась, потому что Хильдегунда пластом лежала со своей писклявой дочкой Аскило.
Арегунда противника своего убила и лицо себе его кровью измазала. Так обычай их племени велит. Едва выпрямилась, как Филимера увидела. Бежал с криком Филимер, страхом охваченный. Арегунда успела ему под ноги рогатину свою сунуть; споткнулся и упал – только так и поймала мальца. Схватила его за руку и прочь потащила, потому что над крышей дома велемудова уже дымок появляться стал. В доме было уже тихо, видать, всех убили. Чужаки же ещё на двор не вышли, поджигали дом.
Когда Арегунда со Филимером уходила спешно, Велемуд ещё жив был.
Хоронясь, из села выбрались и в то убежище лесное ушли, где Ульф их потом нашёл. Свой дом тоже, уходя, видела – и его сожгли чужаки.
Потом в лес ещё люди пришли, от чужаков спасшиеся, только их немного было. И Визимар тогда же пришёл.
Они с Визимаром и ещё одним человеком по другим лесным убежищам ходили, своих искали, но только двоих нашли. В одном из убежищ ещё труп лежал, от ран умер тот человек, Эохар его звали. С него она пояс взяла, шлем и копьё. Этот Эохар тем славился, что всегда и все прежде других успевал. Даже и перед нападением этим, как ни внезапно оно было, вооружиться успел. Изрублен был страшно, неведомо, как до убежища добрался.
Арегунда с Визимаром и другим вандалом поскорее ушли оттуда, потому что оставаться там было опасно: Эохар мог след кровавый оставить.
Кузница визимарова на отшибе стояла, как водится. К нему немногие из чужаков сунулись; понадеялись, что кузнец один будет. Кузнец и вправду один был; да только одного Визимара на троих чужаков с лихвой хватило – всех положил у порога кузницы своей. Обернулся к селу – а село уже пылает. И не пошёл Визимар в село, к убежищу лесному направился.
Рад был тому, что и столько из его села от смерти спаслось.
Вот что рассказала Арегунда-вандалка.
Тут дядя Агигульф, наконец, в себя пришёл и к деве воинственной подступился. Голову засолённую, что на поясе носил, показал ей, прямо в лицо сунул, и спросил, не такие ли нападали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155