Теперь же, поскольку детей она по себе не оставила, все эти богатства от Огана должны к братьям жены отойти, ибо таков закон.
Очень Огану-Солевару не хотелось богатства эти терять. Жаден Оган хуже Афары. Вот и просил он Гупту, чтобы воскресил тот жену его. И обещал Гупте принять веру его, если тот такое чудо совершит.
Но не смог Гупта воскресить жену оганову. Два дня бился, от трупа уже смердеть начало. И отступился тогда Гупта.
А братья жены огановой злорадствовали и обидное Огану говорили.
И предал тогда Оган Гупту смерти.
Так в селе гепидском говорили, где дядя Агигульф с Валамиром гостевали. И он, дядя Агигульф, с Оганом в поступке его согласен.
А ещё он, дядя Агигульф, иную думку имеет. Гупта даром что блаженный, а готом был. И очень Огану не понравилось, что гот по его солеварням бродит. За соглядатая он Гупту принял. Боялся Оган, что сперва от готов блаженный да кроткий придёт, а дорожку проторит вовсе не блаженным – свирепым да ухватистым. Небось, теодобадов человек этот Гупта – так Оган, небось, рассуждал сам с собою.
Таков был рассказ дяди Агигульфа.
Мой брат Гизульф хвастает, что на следующий год дядя Агигульф возьмёт его к Теодобаду в бург. А потом его посвятят в воины. Но я говорю Гизульфу, что ему всё равно придётся рано жениться, как нашему отцу Тарасмунду. Гизульф – старший: ему придётся продолжать наш род, а мне – ходить в походы. Как дяде Агигульфу. Гизульф злится, когда я ему это объясняю.
Гизульф говорит, что всё равно он уже мужчина и может ходить в походы. И что его, а не меня дядя Агигульф возьмёт осенью в бург; и они пойдут с дядей Агигульфом и с Теодобадом в поход.
У Гизульфа нет своего меча. Меч очень дорог. Гизульф надеется получить чужаков кривой меч.
Я спрашивал моего брата Гизульфа, кто научит его обращаться с кривым мечом. Может быть, Ульф бы и научил, но Ульф у вандалов. У отца моего Тарасмунда меч прямой и у дяди Агигульфа меч прямой. Гизульф говорит, если не дядя Агигульф, так у Теодобада в дружине кто-нибудь научит. Нашего дядю Ульфа научил ведь кто-то. Нет такого оружия, которым не владел бы дядя Ульф.
Когда Одвульф утратил тот кривой меч, больше всех мой брат Гизульф опечалился. Он с нетерпением ждал дядю Агигульфа. Надеялся, что дядя Агигульф-то добудет назад тот кривой меч. И почти наверняка ему, Гизульфу, подарит.
Дядя Агигульф и вправду, как наутро проснулся, так сразу про меч вспомнил и спросил: где, мол, тот кривой меч, что с чужака взяли? Дедушка Рагнарис даже и говорить ничего не стал. Велел прямо к Одвульфу дурковатому идти и с Одвульфом про меч тот разговаривать. Мол устал, он, Рагнарис, от глупости нашей. Не в его годы такое претерпевать. Сами, мол, между собой и разбирайтесь. Негоже старому кобелю вмешиваться, когда молодые кобелята лаются.
Когда дядя Агигульф широким шагом со двора вышел и к Одвульфу направился, мы с братом с ним пошли. Брат мой Гизульф с важностью заметил, что, может быть, придётся Одвульфа от рук дяди нашего спасать. Ибо страшен в гневе дядя Агигульф. И после, ежели убережём дядю от смертоубийства, оба они – и Одвульф, и сам дядя Агигульф – будут нам благодарны.
Вошёл дядя Агигульф к Одвульфу и без лишнего слова потребовал: отдавай, мол, меч – добычу мою законную, с риском для жизни взятую.
Одвульф тотчас же беситься начал, будто оса его укусила. Горшок, из которого хлебал, оземь швырнул, штаны себе похлёбкой забрызгал. И про псов бешеных, зятьёв сигизвультовых, закричал. Дядя Агигульф за грудки его схватил:
– Не знаю, – говорит, – никакого Сигизвульта. С кем это ты снюхался в старом селе? Кому мой меч отдал? На ночь с рабыней, небось, сменял?
Одвульф на то возразил, что поскольку в святые готовиться, то бабы и вовсе ему ни к чему.
Дядя Агигульф как про Бога Единого услышал, так и вовсе озверел. Закричал ещё громче прежнего, что сейчас из дурака-Одвульфа Одвульфа-мученика делать станет. Пускай, мол, Одвульф ему собственный меч отдаёт, коли его, Агигульфа, кривой меч утратил столь позорно, в драке с какой-то собачьей сворой.
Дядя Агигульф все больше распалялся. Никаких сигизвультовых зятьёв он не знает, да и Сигизвульта этого. Небось, Одвульф их с перепугу выдумал, дабы позор скрыть. Меч-то кривой в том старом селе, поди, мальцы отняли.
И ещё кричал дядя Агигульф, что мало ему за свой кривой меч одвульфова прямого меча. Пусть ещё что-нибудь даст в придачу Одвульф, ибо кривой меч дороже прямого стоит, по причине редкости своей в краях здешних. И молчал Одвульф, пока дядя Агигульф его тряс, потому что закон был на стороне дяди Агигульфа.
Гизульф, эти крики слушая, радовался. Прямой меч ему ещё больше хотелось получить, чем кривой. С кривым мечом был бы он, Гизульф, как белая ворона, а с прямым – другое дело.
Но тут оправился, наконец, Одвульф и заорал дяде Агигульфу, слюной брызгая: дескать, Агигульф сам с врагами снюхался, с гепидами в заговор вошёл. Кто Гупту извёл, а после в село гепидское спешно отправился?
Дядя Агигульф от неожиданности Одвульфа выпустил. Спрашивает:
– Что значит – кто? Оган убил.
– Ты, ты убил! – закричал тут Одвульф, торжествуя. – Ты Гупту и убил. И в старом селе так говорят. Гупта-то рыжий был и таскался где ни попадя, мог и в кустах сидеть, мог и в камыше таиться… Права Хильдефрида хродомерова, ох права. Чёрное дело ваш род задумал. Нарочно Хильдегунду Рагнарис под вандала подложил. Через родство и вандалов под себя подмять хотите. А теперь и за Теодобада взялись, охмурили, с ближними гепидами его брачуете…
Дядя Агигульф рявкнул:
– Когда у гепидов был, говорили они, будто Гупта в бург к Огану-Солевару пошёл, там и смерть принял.
– То-то и оно! – завопил ещё пуще Бешеный Волк Одвульф. – То-то и оно! Мог он из своего села к дальним гепидам уйти, а мог и к нам податься. И через озеро идти мог. Там-то ты его и подстерёг, там-то ты Божьего блаженного человека и извёл, идолопоклонник!
– Не я его убил, Оган его убил! – повторил дядя Агигульф.
– Оно и видно, что ближние гепиды тебя охмурили! – заявил Одвульф. – Глаза тебе, олуху, отвели. Гепиды Гупту не видели никогда, потому и не признали мёртвую голову. И что им, язычникам, до Гупты? Они сейчас, небось, за животы держатся: вот, мол, дурак гот, как мы его ловко! Сородича своего блаженного убил, а про то и не ведает!
И дыхание переведя, с новой силой на дядю Агигульфа обрушился:
– И село-то своё опозорил, и беду на нас, на всех навлёк от чужаков. Ведь кто, как не Гупта, мог бы всех нас от напасти оборонить? А теперь кто будет нас оборонять? Ты, что ли, идолопоклонник, с мальцами сопливыми?
Тут брат мой Гизульф, речи эти слушая, заметно опечалился и пробормотал, что не видать теперь меча – ни кривого, ни прямого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
Очень Огану-Солевару не хотелось богатства эти терять. Жаден Оган хуже Афары. Вот и просил он Гупту, чтобы воскресил тот жену его. И обещал Гупте принять веру его, если тот такое чудо совершит.
Но не смог Гупта воскресить жену оганову. Два дня бился, от трупа уже смердеть начало. И отступился тогда Гупта.
А братья жены огановой злорадствовали и обидное Огану говорили.
И предал тогда Оган Гупту смерти.
Так в селе гепидском говорили, где дядя Агигульф с Валамиром гостевали. И он, дядя Агигульф, с Оганом в поступке его согласен.
А ещё он, дядя Агигульф, иную думку имеет. Гупта даром что блаженный, а готом был. И очень Огану не понравилось, что гот по его солеварням бродит. За соглядатая он Гупту принял. Боялся Оган, что сперва от готов блаженный да кроткий придёт, а дорожку проторит вовсе не блаженным – свирепым да ухватистым. Небось, теодобадов человек этот Гупта – так Оган, небось, рассуждал сам с собою.
Таков был рассказ дяди Агигульфа.
Мой брат Гизульф хвастает, что на следующий год дядя Агигульф возьмёт его к Теодобаду в бург. А потом его посвятят в воины. Но я говорю Гизульфу, что ему всё равно придётся рано жениться, как нашему отцу Тарасмунду. Гизульф – старший: ему придётся продолжать наш род, а мне – ходить в походы. Как дяде Агигульфу. Гизульф злится, когда я ему это объясняю.
Гизульф говорит, что всё равно он уже мужчина и может ходить в походы. И что его, а не меня дядя Агигульф возьмёт осенью в бург; и они пойдут с дядей Агигульфом и с Теодобадом в поход.
У Гизульфа нет своего меча. Меч очень дорог. Гизульф надеется получить чужаков кривой меч.
Я спрашивал моего брата Гизульфа, кто научит его обращаться с кривым мечом. Может быть, Ульф бы и научил, но Ульф у вандалов. У отца моего Тарасмунда меч прямой и у дяди Агигульфа меч прямой. Гизульф говорит, если не дядя Агигульф, так у Теодобада в дружине кто-нибудь научит. Нашего дядю Ульфа научил ведь кто-то. Нет такого оружия, которым не владел бы дядя Ульф.
Когда Одвульф утратил тот кривой меч, больше всех мой брат Гизульф опечалился. Он с нетерпением ждал дядю Агигульфа. Надеялся, что дядя Агигульф-то добудет назад тот кривой меч. И почти наверняка ему, Гизульфу, подарит.
Дядя Агигульф и вправду, как наутро проснулся, так сразу про меч вспомнил и спросил: где, мол, тот кривой меч, что с чужака взяли? Дедушка Рагнарис даже и говорить ничего не стал. Велел прямо к Одвульфу дурковатому идти и с Одвульфом про меч тот разговаривать. Мол устал, он, Рагнарис, от глупости нашей. Не в его годы такое претерпевать. Сами, мол, между собой и разбирайтесь. Негоже старому кобелю вмешиваться, когда молодые кобелята лаются.
Когда дядя Агигульф широким шагом со двора вышел и к Одвульфу направился, мы с братом с ним пошли. Брат мой Гизульф с важностью заметил, что, может быть, придётся Одвульфа от рук дяди нашего спасать. Ибо страшен в гневе дядя Агигульф. И после, ежели убережём дядю от смертоубийства, оба они – и Одвульф, и сам дядя Агигульф – будут нам благодарны.
Вошёл дядя Агигульф к Одвульфу и без лишнего слова потребовал: отдавай, мол, меч – добычу мою законную, с риском для жизни взятую.
Одвульф тотчас же беситься начал, будто оса его укусила. Горшок, из которого хлебал, оземь швырнул, штаны себе похлёбкой забрызгал. И про псов бешеных, зятьёв сигизвультовых, закричал. Дядя Агигульф за грудки его схватил:
– Не знаю, – говорит, – никакого Сигизвульта. С кем это ты снюхался в старом селе? Кому мой меч отдал? На ночь с рабыней, небось, сменял?
Одвульф на то возразил, что поскольку в святые готовиться, то бабы и вовсе ему ни к чему.
Дядя Агигульф как про Бога Единого услышал, так и вовсе озверел. Закричал ещё громче прежнего, что сейчас из дурака-Одвульфа Одвульфа-мученика делать станет. Пускай, мол, Одвульф ему собственный меч отдаёт, коли его, Агигульфа, кривой меч утратил столь позорно, в драке с какой-то собачьей сворой.
Дядя Агигульф все больше распалялся. Никаких сигизвультовых зятьёв он не знает, да и Сигизвульта этого. Небось, Одвульф их с перепугу выдумал, дабы позор скрыть. Меч-то кривой в том старом селе, поди, мальцы отняли.
И ещё кричал дядя Агигульф, что мало ему за свой кривой меч одвульфова прямого меча. Пусть ещё что-нибудь даст в придачу Одвульф, ибо кривой меч дороже прямого стоит, по причине редкости своей в краях здешних. И молчал Одвульф, пока дядя Агигульф его тряс, потому что закон был на стороне дяди Агигульфа.
Гизульф, эти крики слушая, радовался. Прямой меч ему ещё больше хотелось получить, чем кривой. С кривым мечом был бы он, Гизульф, как белая ворона, а с прямым – другое дело.
Но тут оправился, наконец, Одвульф и заорал дяде Агигульфу, слюной брызгая: дескать, Агигульф сам с врагами снюхался, с гепидами в заговор вошёл. Кто Гупту извёл, а после в село гепидское спешно отправился?
Дядя Агигульф от неожиданности Одвульфа выпустил. Спрашивает:
– Что значит – кто? Оган убил.
– Ты, ты убил! – закричал тут Одвульф, торжествуя. – Ты Гупту и убил. И в старом селе так говорят. Гупта-то рыжий был и таскался где ни попадя, мог и в кустах сидеть, мог и в камыше таиться… Права Хильдефрида хродомерова, ох права. Чёрное дело ваш род задумал. Нарочно Хильдегунду Рагнарис под вандала подложил. Через родство и вандалов под себя подмять хотите. А теперь и за Теодобада взялись, охмурили, с ближними гепидами его брачуете…
Дядя Агигульф рявкнул:
– Когда у гепидов был, говорили они, будто Гупта в бург к Огану-Солевару пошёл, там и смерть принял.
– То-то и оно! – завопил ещё пуще Бешеный Волк Одвульф. – То-то и оно! Мог он из своего села к дальним гепидам уйти, а мог и к нам податься. И через озеро идти мог. Там-то ты его и подстерёг, там-то ты Божьего блаженного человека и извёл, идолопоклонник!
– Не я его убил, Оган его убил! – повторил дядя Агигульф.
– Оно и видно, что ближние гепиды тебя охмурили! – заявил Одвульф. – Глаза тебе, олуху, отвели. Гепиды Гупту не видели никогда, потому и не признали мёртвую голову. И что им, язычникам, до Гупты? Они сейчас, небось, за животы держатся: вот, мол, дурак гот, как мы его ловко! Сородича своего блаженного убил, а про то и не ведает!
И дыхание переведя, с новой силой на дядю Агигульфа обрушился:
– И село-то своё опозорил, и беду на нас, на всех навлёк от чужаков. Ведь кто, как не Гупта, мог бы всех нас от напасти оборонить? А теперь кто будет нас оборонять? Ты, что ли, идолопоклонник, с мальцами сопливыми?
Тут брат мой Гизульф, речи эти слушая, заметно опечалился и пробормотал, что не видать теперь меча – ни кривого, ни прямого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155