он же ответствовал, не оборачиваясь, что поговаривали, будто в озере царь-лягушка живёт о трёх головах, размером с быка; она-то, мол, раба-меза и сгубила, из портков того выдернув и одним махом заглотив. По его, дяди Агигульфа, мнению, именно так все оно и было.
Я над его словами призадумался, умолк и острословить более не решался. А Гизульф только крепче за рогатину ухватился и лицом решителен стал. Видел я, про что он думает, будто вслух мне Гизульф сказал: мол, кабана завалил – теперь бы ещё царя-лягушку завалить и на двор к дедушке Рагнарису притащить, то-то была бы потеха!
Я, правда, сомневался насчёт потехи. На что дедушке Рагнарису громадная дохлая лягушка? Не есть же её он станет! Нам её ещё и убирать потом.
Я спросил ещё дядю Агигульфа, какого цвета царь-лягушка – не зелёная ли? Он же отвечал, что бурая и от неё, кроме всего прочего, бородавки бывают.
Я возразил, правда, что от всех лягушек бородавки бывают.
Он за волосы меня схватил и прошипел, чтобы я язык не распускал, ибо места здесь глухие. Мол, у озера он, дядя Агигульф, нам и дедушка Рагнарис, и военный вождь Теодобад и сам Доннар-молотобоец, и чтобы мы делали, что он нам велит, а не мололи языками, точно Ильдихо у котлов, когда еду готовит.
Мы были уже почти у самой воды и готовились ступить на тот самый мыс, как вдруг дядя Агигульф страшное лицо сделал и знак нам подал, чтобы назад подались. После наклонился и что-то потащил из камыша, длинное и тёмное, похожее на труп человека с руками, закинутыми за голову.
Мы с Гизульфом так и обмерли. Но тут разглядели: не труп это был, а лодка-долблёнка, от времени чёрная.
Я подумал: не может же быть, чтобы дядя Агигульф, таясь, в лесу сидел и её месяцами ладил. Не похоже это на нашего дядю Агигульфа. И из битвы он её принести никак не мог. Лодка – не то добро, которое захватывают в походах. Не на себе же он её, в самом деле, из дальних краёв приволок?
Но спрашивать дядю Агигульфа я не решался, ибо про себя решил, что лодка краденая, а уличать дядю Агигульфа в краже мне по многим причинам не хотелось. Хотя бы и у чужих он её украл, что вообще-то доблестный поступок.
Гизульф смелее меня оказался и дядю спросить отважился, откуда, мол, лодка эта?
Дядя Агигульф сказал, что лодка всегда в камышах была, в точности на этом месте. Ещё до рождения Гизульфа она в камышах была, чтобы все наши ею пользовались. Ещё до того, как наше село в этих краях воздвиглось, она в тех камышах была.
Неведомо, стало быть, дяде Агигульфу, чья эта лодка и почему здесь лежит. Лежит и ладно.
Я тоже в раздумья вдаваться не стал. Гизульф же ухмыльнулся и, к дяде Агигульфу подольститься желая, заметил, что, небось, лодку-то гепиды ладили. Вон какая основательная лодка. И коли гепиды, от Скандзы приплыв, корабль свой дальше на руках по суше несли, то отчего бы им и лодку сюда не принести? Принесли, спрятали и позабыли, где, по тугоумию своему. Гепиды, одно слово.
Дядя Агигульф велел Гизульфу, чтобы рогатину мне передал. Мол, они с Гизульфом лодку понесут к воде, а я с рогатиной сторожить должен – вдруг на мыске чужой окажется?
На мыске чужих не оказалось.
Спустили лодку на воду. Дядя Агигульф сказал, что лодку держать будет, а нам велел садиться.
Когда мы с братом в лодку сели, она закачалась. Я выпустил рогатину и схватился за борта. Я сильно испугался, что лодка перевернётся и мы утонем, потому что плавать не умеем. Дядя Агигульф в воду по грудь вошёл, поймал рогатину и меня древком по спине вытянул, совсем как дедушка Рагнарис его самого, бывало: нечего оружие бросать. Затем он и сам в лодку вскочил, ловко, как кот лесной – вот, мол, как надо!
Весло было одно. Весло в другом месте схоронено было. Его дядя Агигульф самолично у нас на дворе делал, я видел и узнал.
Дядя Агигульф и грёб. Я все хотел в воду заглянуть, чтобы увидеть, не шевелится ли под водой царь-лягушка, но ничего такого не видел. Дядя Агигульф мне велел не вертеться, потому что лодка опрокинется и все ко дну пойдём. Ему, дяде Агигульфу, двоих из воды не вытащить, и случись что, он всё равно Гизульфа, а не меня, спасать будет, ибо от Гизульфа явно больше проку.
Дядя Агигульф погреб от берега к камышам, где рыба днём таилась. Он осторожно подвёл лодку к камышам и показал нам, куда смотреть. Я увидел, что там огромная щука стоит.
Дядя Агигульф её метко острогой поразил. И сказал гордясь, что так-то и врагов в бою на копьё берет.
Я подумал, неужто и прекрасную гепидку так же на копьё насадить хочет? Спросил о том дядю Агигульфа. Он засмеялся, и брат мой Гизульф засмеялся тоже, как будто тайна какая-то между ними была.
Потом дядя Агигульф сказал, что нет, не так. Иным образом. Да и копьё, мол, для таких дел у него иное. Особое. Я удивился: что за особое копьё? Не видел такого.
Я решил у них с Гизульфом про то больше не спрашивать, всё равно не скажут, только ещё больше смеяться будут. Я потом у отца моего Тарасмунда спрошу или у дедушки Рагнариса. А с этими двоими разговаривать больше не стал.
Плавая в камышах, дядя Агигульф многих щук поразил и все приговаривал, что всех их в щучью Вальхаллу отправляет, к щучьему Вотану.
Дядя Агигульф отдал Гизульфу свой топорик. И строго наказал не утопить. Сказал, ежели Гизульф топорик «Пью-Кровь» по нерасторопности в воду обронит, то сделает дядя Агигульф с Гизульфом то, что дедушка с Арбром сделал. И по голове Гизульфа с нажимом против волос погладил.
Когда дядя Агигульф щук с остроги снимал, Гизульф топориком «Пью-Кровь» их глушил, чтобы не выпрыгнули обратно в воду.
Когда битой рыбы столько набралось, что ноги поставить было уже некуда, дядя Агигульф к мыску выгребать стал.
Выбравшись на берег, дядя Агигульф придержал лодку, чтобы мы тоже вылезли, и велел нам рыбу выгружать. Мы по пояс в воду вошли и стали щук на мысок кидать.
Мы с Гизульфом развеселились от удачной рыбалки, но дядя Агигульф на нас свирепо шикнул, чтобы мы не шумели. А потом, подумав, добавил, что будет теперь из нас воинов делать.
Сам же он ходил ни дать ни взять кот лесной и ноздри раздувал, будто принюхивался. Впрочем, особенно он ничего унюхать не мог – рыбный запах все забивал.
У дяди Агигульфа были припасены с собой верёвки, которые он продевал сквозь жабры щукам. Три кукана сделал, два побольше, один поменьше. Потом кивнул нам, чтобы за ним следовали, только тихо-тихо. Чтобы приучались ходить бесшумно, как воины ходят. Добавил: то, что нас ждёт, – ОНО шума не любит.
Гизульф крался с рогатиной наперевес, только что язык не вывесил от усердия. Пройдя немного по мыску, дядя Агигульф взял в сторону, а потом замер и рукой знак сделал, чтобы мы подошли. Когда мы подошли к нему с обеих сторон, он показал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
Я над его словами призадумался, умолк и острословить более не решался. А Гизульф только крепче за рогатину ухватился и лицом решителен стал. Видел я, про что он думает, будто вслух мне Гизульф сказал: мол, кабана завалил – теперь бы ещё царя-лягушку завалить и на двор к дедушке Рагнарису притащить, то-то была бы потеха!
Я, правда, сомневался насчёт потехи. На что дедушке Рагнарису громадная дохлая лягушка? Не есть же её он станет! Нам её ещё и убирать потом.
Я спросил ещё дядю Агигульфа, какого цвета царь-лягушка – не зелёная ли? Он же отвечал, что бурая и от неё, кроме всего прочего, бородавки бывают.
Я возразил, правда, что от всех лягушек бородавки бывают.
Он за волосы меня схватил и прошипел, чтобы я язык не распускал, ибо места здесь глухие. Мол, у озера он, дядя Агигульф, нам и дедушка Рагнарис, и военный вождь Теодобад и сам Доннар-молотобоец, и чтобы мы делали, что он нам велит, а не мололи языками, точно Ильдихо у котлов, когда еду готовит.
Мы были уже почти у самой воды и готовились ступить на тот самый мыс, как вдруг дядя Агигульф страшное лицо сделал и знак нам подал, чтобы назад подались. После наклонился и что-то потащил из камыша, длинное и тёмное, похожее на труп человека с руками, закинутыми за голову.
Мы с Гизульфом так и обмерли. Но тут разглядели: не труп это был, а лодка-долблёнка, от времени чёрная.
Я подумал: не может же быть, чтобы дядя Агигульф, таясь, в лесу сидел и её месяцами ладил. Не похоже это на нашего дядю Агигульфа. И из битвы он её принести никак не мог. Лодка – не то добро, которое захватывают в походах. Не на себе же он её, в самом деле, из дальних краёв приволок?
Но спрашивать дядю Агигульфа я не решался, ибо про себя решил, что лодка краденая, а уличать дядю Агигульфа в краже мне по многим причинам не хотелось. Хотя бы и у чужих он её украл, что вообще-то доблестный поступок.
Гизульф смелее меня оказался и дядю спросить отважился, откуда, мол, лодка эта?
Дядя Агигульф сказал, что лодка всегда в камышах была, в точности на этом месте. Ещё до рождения Гизульфа она в камышах была, чтобы все наши ею пользовались. Ещё до того, как наше село в этих краях воздвиглось, она в тех камышах была.
Неведомо, стало быть, дяде Агигульфу, чья эта лодка и почему здесь лежит. Лежит и ладно.
Я тоже в раздумья вдаваться не стал. Гизульф же ухмыльнулся и, к дяде Агигульфу подольститься желая, заметил, что, небось, лодку-то гепиды ладили. Вон какая основательная лодка. И коли гепиды, от Скандзы приплыв, корабль свой дальше на руках по суше несли, то отчего бы им и лодку сюда не принести? Принесли, спрятали и позабыли, где, по тугоумию своему. Гепиды, одно слово.
Дядя Агигульф велел Гизульфу, чтобы рогатину мне передал. Мол, они с Гизульфом лодку понесут к воде, а я с рогатиной сторожить должен – вдруг на мыске чужой окажется?
На мыске чужих не оказалось.
Спустили лодку на воду. Дядя Агигульф сказал, что лодку держать будет, а нам велел садиться.
Когда мы с братом в лодку сели, она закачалась. Я выпустил рогатину и схватился за борта. Я сильно испугался, что лодка перевернётся и мы утонем, потому что плавать не умеем. Дядя Агигульф в воду по грудь вошёл, поймал рогатину и меня древком по спине вытянул, совсем как дедушка Рагнарис его самого, бывало: нечего оружие бросать. Затем он и сам в лодку вскочил, ловко, как кот лесной – вот, мол, как надо!
Весло было одно. Весло в другом месте схоронено было. Его дядя Агигульф самолично у нас на дворе делал, я видел и узнал.
Дядя Агигульф и грёб. Я все хотел в воду заглянуть, чтобы увидеть, не шевелится ли под водой царь-лягушка, но ничего такого не видел. Дядя Агигульф мне велел не вертеться, потому что лодка опрокинется и все ко дну пойдём. Ему, дяде Агигульфу, двоих из воды не вытащить, и случись что, он всё равно Гизульфа, а не меня, спасать будет, ибо от Гизульфа явно больше проку.
Дядя Агигульф погреб от берега к камышам, где рыба днём таилась. Он осторожно подвёл лодку к камышам и показал нам, куда смотреть. Я увидел, что там огромная щука стоит.
Дядя Агигульф её метко острогой поразил. И сказал гордясь, что так-то и врагов в бою на копьё берет.
Я подумал, неужто и прекрасную гепидку так же на копьё насадить хочет? Спросил о том дядю Агигульфа. Он засмеялся, и брат мой Гизульф засмеялся тоже, как будто тайна какая-то между ними была.
Потом дядя Агигульф сказал, что нет, не так. Иным образом. Да и копьё, мол, для таких дел у него иное. Особое. Я удивился: что за особое копьё? Не видел такого.
Я решил у них с Гизульфом про то больше не спрашивать, всё равно не скажут, только ещё больше смеяться будут. Я потом у отца моего Тарасмунда спрошу или у дедушки Рагнариса. А с этими двоими разговаривать больше не стал.
Плавая в камышах, дядя Агигульф многих щук поразил и все приговаривал, что всех их в щучью Вальхаллу отправляет, к щучьему Вотану.
Дядя Агигульф отдал Гизульфу свой топорик. И строго наказал не утопить. Сказал, ежели Гизульф топорик «Пью-Кровь» по нерасторопности в воду обронит, то сделает дядя Агигульф с Гизульфом то, что дедушка с Арбром сделал. И по голове Гизульфа с нажимом против волос погладил.
Когда дядя Агигульф щук с остроги снимал, Гизульф топориком «Пью-Кровь» их глушил, чтобы не выпрыгнули обратно в воду.
Когда битой рыбы столько набралось, что ноги поставить было уже некуда, дядя Агигульф к мыску выгребать стал.
Выбравшись на берег, дядя Агигульф придержал лодку, чтобы мы тоже вылезли, и велел нам рыбу выгружать. Мы по пояс в воду вошли и стали щук на мысок кидать.
Мы с Гизульфом развеселились от удачной рыбалки, но дядя Агигульф на нас свирепо шикнул, чтобы мы не шумели. А потом, подумав, добавил, что будет теперь из нас воинов делать.
Сам же он ходил ни дать ни взять кот лесной и ноздри раздувал, будто принюхивался. Впрочем, особенно он ничего унюхать не мог – рыбный запах все забивал.
У дяди Агигульфа были припасены с собой верёвки, которые он продевал сквозь жабры щукам. Три кукана сделал, два побольше, один поменьше. Потом кивнул нам, чтобы за ним следовали, только тихо-тихо. Чтобы приучались ходить бесшумно, как воины ходят. Добавил: то, что нас ждёт, – ОНО шума не любит.
Гизульф крался с рогатиной наперевес, только что язык не вывесил от усердия. Пройдя немного по мыску, дядя Агигульф взял в сторону, а потом замер и рукой знак сделал, чтобы мы подошли. Когда мы подошли к нему с обеих сторон, он показал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155