Гизульф, конечно, Гуптой был и живот пытался выпячивать. А я – я тоже Гуптой был. Так пели мы с ним на два голоса, кто во что горазд.
Повстречали Марду-замарашку и остановили её. Гизульф строго вопросил, Гупте подражая и слова по-гуптиному напевно выговаривая:
– Какая хворь в тебе, девица неумытая?
Марда сразу поняла, что мы в Гупту играем, и отвечала разумно, что есть в ней хворь неизлечимая.
– А я на то и Гупта-блаженный, чтобы всякую хворь из человека гнать, – объявил Гизульф.
– А коли тот Гупта не справится, так я тоже Гупта, – сказал я. – Такой я святой, что спасу нет. Поняла?
И так мы возле Марды-рабыни с обеих сторон кривлялись и приплясывали.
Марда же сказала, что хворь её такова, что вшами её не выгнать. И что по прошествии полугода сама она исторгнет из себя такую вошь, какую одним пальцем не придавишь.
Тогда мы велели ей с нами идти в храм. И пошла с нами Марда, тоже напевая на ходу.
Несколько шагов успели мы вместе сделать, несколько слов пропеть – Валамир навстречу идёт, хозяин мардин. Поглядел на нас Валамир (Марда песней подавилась) и спросил:
– Неужто все беременные нынче бесноваты, не одна только Фрумо? Вот, гляжу, и рабыня моя последнего ума лишилась.
Я растерялся, Марда перепугалась, а Гизульф – на то и самый старший среди нас был – сразу нашёлся. Носом шмыгнул, чтобы голос был яснее, поднял светильник повыше и закричал:
– Темно у Валамира! Свет Валамиру нужен!
Валамир осерчал и бить нас хотел, но тут Гизульф объяснил ему, как равный равному, как ходил Гупта к Хродомеру и как светильник из храма Бога Единого носил. Вот этот самый светильник и приносил. Теперь мы его обратно несём, в храм Бога Единого.
Сперва Валамир долго ничего не понимал, после, как понял, долго хохотал, себя кулаком по колену бил от восторга, а под конец палку подобрал и Хродомера изображать начал. Бранил нас на чём свет стоит и все хродомеровыми словами, любо-дорого послушать.
Так мы веселились, покуда не увидели, что навстречу нам Гупта идёт собственной блаженной персоной. Увидел нас Гупта, остановился, поглядел, по-птичьему голову набок склонив, как мы кривляемся кто во что горазд, – и вдруг очень похоже стал годью Винитара передразнивать. Хоть и не сходен был обличием Гупта с Винитаром, а иной миг и не отличить было. Так же брови озабоченно супил, ступал так же тяжело и за нижнюю губу себя подёргивал точь-в-точь как Винитар, когда задумается.
И пошёл Гупта впереди.
Так и двинулись по селу: сперва Гупта-Винитар, за ним мы с Гизульфом – оба как Гупта, следом Марда приплясывает, последним, согнувшись и за поясницу держась, Валамир-Хродомер гонится и палкой грозит, ругаясь отчаянно. За нами дворовые собаки увязались, лай подняли. Гупта на миг повернулся и молвил умилённо:
– И собачки-то Бога Единого хвалят, гав-гав…
Пыль до небес поднялась.
На шум Одвульф вышел. Поглядел хмуро. Гупта же палец на Одвульфа устремил и закричал басом, будто бык:
– Поди сюда, святости алкающий! Ибо допьяна напою ныне тебя истиной!
И мы тоже наперебой кричать стали. Мы с Гизульфом вопили: «Собачки гав-гав!» Валамир грозил: «Ужо я вас палкой-то достану!» Марда верещала невразумительное, потому что больше от хохота давилась.
Одвульф сразу Гупте во всём поверил и пошёл за ним. А Гупта-Винитар кричать стал:
– Крест мой – меч мой, и вера моя нерушима! Крест кузнец-то ковал, а веру-то – Отец мой небесный! Грозы-то над вами гремели? То-то! То Отец мой Небесный молотом бьёт, веру куёт, в тучи сует, в громах закаляет, в дожде остужает, с небес кидает – кто её поймает, того благодать осияет. – И вдруг к Одвульфу повернулся и, брови свирепо нахмурив, заорал: – А соха-то где? Дома, поди, забыл, бездельник?
Одвульф споткнулся от неожиданности.
– Какая соха?
На то Гупта рявкнул: «Сохатая!» А Валамир на миг перестал Хродомером быть, показал Одвульфу кулак здоровенный и велел делать, что святой велит. Сказано – соху тащить, стало быть, иди домой и тащи соху.
Одвульф стал ныть, что сохи-то у него и нет. И лошади у него нет. И коровы у него нет. И собаки у него нет. Портков приличных – и то нет.
Слыша то, зарыдал Гупта, и покатились по щекам его крупные слёзы. И Одвульф зарыдал и к груди гуптиной приник, содрогаясь. Обхватил его Гупта здоровенными своими ручищами, грязным рукавом лицо Одвульфу утёр, точно младенцу, и пробасил:
– Это ничего. Все у тебя будет. Иди за мной. Научу, как делать.
А Валамир, на то глядя, так расчувствовался, что к себе домой, благо рядом было, и соху приволок. И дал Одвульфу соху, строго наказав после забавы вернуть.
Пока Валамир за сохой бегал, к нам народ все подходил и подходил. И всем мы с Гизульфом историю со светильником рассказывали и светильник показывали, а после снова петь принимались.
И повёл нас всех Гупта прямиком на Сейино пепелище.
Там никто не строился с тех пор, как все родные Сейи от чумы вымерли, а дом их сожгли вместе со всеми постройками.
Впряг Гупта Одвульфа в соху, а сам пахать наладился. И распевал при том песню о добром сеятеле, который зерна свои бросал куда ни попадя, то на дорогу, то на каменистую почву.
Кричал Одвульф, что тяжко ему. Гупта кричал, что и ему, Гупте, тяжко. Всем, братец, тяжко. Время нынче такое, что всем тяжко.
Вокруг же все со смеху мёрли.
Провели первую борозду, тут и пал Одвульф в изнеможении. На Одвульфа соха навалилась, а сверху Гупта рухнул, крича, что стоять не может более.
Наконец поднялся Гупта, соху с Одвульфа снял и самого Одвульфа из земли выковырял. И сказал Одвульфу, что если долго яму копать, колодцем станет. Не ямы копай, колодцы копай. А лучше вообще ничего не копай.
После, ко всем оборотясь, закричал:
– Место чистое, стройтесь здесь! Журавли весной вернутся, гнездо вить станут, птенчиков выведут! Бога Единого хвалить станут: курлык-курлык!
И убежал, размахивая руками, громко топоча и курлыча, журавлям перелётным подражая. За ним собаки радостно побежали, подняв хвосты.
Все расходиться стали в недоумении. Одвульф на Сейином пепелище сидеть остался, голову руками обхватив. Валамир, себя проклиная, тяжёлую соху домой поволок. А мы с Гизульфом в храм Бога Единого пошли, как и собирались изначально, чтобы светильничек годье отдать.
Годья подробно расспросил, что и как было, светильник назад принял и потом на особом месте его хранил, крестиком пометив.
Ещё день минул, и дядя Агигульф из бурга возвратился. Вид у дяди Агигульфа был немного опухший, но против прежнего заметно ожил дядя Агигульф. Я слышал, как Ульф вечером говорит отцу моему Тарасмунду, что не напрасно, мол, Агигульфа в бург отправляли – на пользу ему пошла поездка.
Только теперь понял я, как невыносимо было видеть дядю Агигульфа с вечно потухшим взором, точно у дряхлого старика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155