Я так рассердился на моего отца, что отвернулся и не стал на него смотреть.
А Гупта понёс Сванхильду мимо гостей. Гости же глядели прямо перед собой, от оскорбления окаменев и не желая с нами говорить. Гупта шёл туда, где прежде наш дом стоял. Теперь там было длинное чёрное пятно-пепелище, где сочились дымком длинная продольная балка и дедушкины боги, торчащие из пепла как три обгоревших пальца.
Гупта своими босыми ногами встал на золу и, как был, со Сванхильдой на руках, и стал что-то высматривать, бормоча:
– Где же мамка-то наша? Где она прячется? А, вот она, легка на помине! Хороша! Отпустила дочку бегать, а сама тут спит.
Я подошёл поближе и тоже ступил на золу. Она была такая горячая, что жгла даже сквозь подошвы. Я увидел, как блеснуло что-то золотое. Это был оплавленный золотой браслет, который Лиутпранд подарил Галесвинте. Обугленная рука выглядывала из-под почерневшего тела нашей матери Гизелы, перебитой балкой почти пополам. Гизела лежала, раскинув руки, будто закрывала собой Галесвинту.
Гупта бережно положил рядом с ними Сванхильду. Она была очень белая, а вокруг всё было черным. Одежда Сванхильды стала потихоньку тлеть, волосы потрескивали, скручиваясь по одному. Я изумился: как Гупта босиком стоит на таком жаре и не чувствует его. Я отступил с золы и понял, что едва не обжёг себе ноги. И вдруг я снова увидел, что они все мертвы: моя мать и обе мои сёстры.
Я перевёл взгляд на богов, что поставил дедушка Рагнарис. Отец наш Тарасмунд, хотя и спорил из-за богов с дедушкой, однако после дедушкиной смерти не стал спешить выносить их из дома. Воздух над пепелищем дрожал. И в этом дрожащем мареве плавали чёрные хлопья. Лица богов были обуглены до неузнаваемости, но я все равно узнавал их: Вотан, Доннар и Бальдр.
Гупта тоже поглядел на них и пропел:
– И боги-то Бога Единого славят: у-у-у! у-у-у!
И снова принялся бродить вокруг, что-то бормотать себе под нос невнятное и гудеть, как огромный майский жук.
А я всё смотрел и смотрел на богов. Мне чудилось, что чёрных хлопьев в дрожащем воздухе становится всё больше и больше.
Гупта вновь начал гудеть и жужжать, то выше, то ниже. Звук то приближался ко мне, то снова удалялся. Постепенно я перестал его слышать.
Вокруг все начало темнеть. С каждым мгновением становилось всё темнее, хотя до этого казалось, что темнее уж некуда. Но чернота не иссякала. Её было очень много и в конце концов она заполнила весь мир.
И снова, как вчера, была ночь и был туман. Но я видел сквозь ночь и сквозь туман. И снова видел двух всадников, что ехали через село, когда я стоял у ворот и грезил о золоте туманных карликов. Только сейчас я хорошо видел, что это были вовсе не Гизарна и Теодагаст. И подивился я собственной глупости: как я мог не приметить этого вчера? Миновали они дом Теодагаста, затем дом Гизарны, будто это были вовсе и не их дома. Правда, конь повернул было к дому Гизарны и хотел войти во двор, но всадник потянул поводья и миновал эти ворота. Неспешно прошли они вдвоём через все село, все высматривая и примечая – всё, что можно было высмотреть в тумане. А после, миновав хродомерово подворье, скрылись.
И захотел я узнать, где же Теодагаст и Гизарна. И тотчас увидел их. Они лежали к югу от села, за дальними выпасами, раздетые. Я увидел, как погибли они, сражённые стрелами.
И вновь увидел этих двух всадников, которые надели на себя их одежду и взяли их коней. Снова ехали они через село, но теперь я знал, какого напряжения стоило им так спокойно ехать через село. Вдруг я понял, что у меня сводит челюсти, так сильно я сжимаю зубы. И узнал я, что среди своего народа это были великие воины.
И ещё я понял, что Теодагаста с Гизарной никто не похоронит. Их обглодает ветром и занесёт землёй.
И снова видел я, как Теодагаст и Гизарна возвращаются домой из дозора, весело переговариваясь между собой. Они говорили о свадьбе Лиутпранда с Галесвинтой и смеялись. И вдруг в горле у Гизарны выросла стрела. И захлебнулся Гизарна смехом и стал валиться с седла. А Теодагаст пал на гриву лошади и пустил её в галоп. Тотчас же из-за взгорка выскочили два всадника на низкорослых лошадках – будто из-под земли они вынырнули – и понеслись за ним, высоко поднимаясь в стременах и на скаку пуская стрелы. Две стрелы настигли Теодагаста.
Те, что убили его, смеялись. Я видел их лица – не поймёшь, людские ли это лица или же морды животных, плоские, как сковородка, с вдавленной переносицей, вместо глаз – прорези, чёрные волосы в косицы заплетены. Личина, в какой кузнец на празднике скачет, Вотана славя, – и та краше.
Видел я, как из тумана к ним подъехало ещё несколько человек. Один был такой же страхолюдный, двое же других с виду как мы. Они коротко переговорили. Страхолюдины смеялись, щеря зубы.
Теперь я видел, что туман, в тот вечер окруживший село плотным кольцом, был населён воинами и конями. В тумане все непрерывно шевелилось, переходило с места на место, ждало, исходя нетерпением. Не решаясь броситься на лакомый кус вслепую, отправили чужаки двоих подъезды к селу разведать. Облачаясь в снятые с убитых одежды, скалились и смеялись два отважных воина, опасность предвкушая.
Я знал, что они оба и сейчас живы. Они мне нравились. Сейчас я был рад, что мы их не раскрыли.
Но мгновение спустя я горько пожалел об этом, ибо увидел, как падает под ударом меча мой отец Тарасмунд. От ненависти к этим двум дерзким воинам губы мои онемели.
И вдруг все вокруг озарило пламя. Огонь взвился к небу и, ревя, стал пожирать дерево и ночь, плоть и туман. Всё, к чему он прикасался, становилось огнём. Мой брат Гизульф выбежал из горящей конюшни, где бесновался конь дяди Агигульфа, и за его спиной обрушилась крыша. Во дворе неподвижно лежал Тарасмунд. Неподалёку от него шевелился чужак. Тарасмунд убил под ним коня. Теперь чужак выбрался из-под конской туши, но видно было, что у него сломана нога.
Гизульф метнулся от конюшни к Тарасмунду, но, не добежав, сильно зашиб ногу о камень, который лежал у нас на дворе. Сколько раз дедушка Рагнарис ругал дядю Агигульфа, чтобы тот убрал этот камень – да так все и осталось без толку. Валун этот был размером с двухмесячного щенка Твизо.
Гизульф запрыгал на одной ноге, кривя лицо. И вдруг выхватил этот камень из земли – с нежданной лёгкостью – и захромал в сторону чужака. Чужак понял, что сейчас его убьют, и замер, глядя Гизульфу в глаза. Гизульф только раз глянул на него – ему хватило, чтобы переполниться яростью. Поднял камень над головой и с силой обрушил чужаку на вторую ногу. Я увидел, как широко раскрылся в крике рот чужака, но крика не услышал. Все перекрыл рёв пламени. Гизульф обернулся (и я обернулся вместе с ним) – и мы увидели, как упала крыша дома, погребая под собой нашу мать Гизелу и нашу сестру Галесвинту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155