Отец и без тебя помрёт. – И снова к дедушке Рагнарису повернулся: – Говорил с Теодобадом о тыне?
Дед с трудом проскрипел:
– Да, говорил…
Тут дядя Агигульф схватил Ульфа за плечо, чтобы отогнать его от дедовой телеги. Ульф, не поворачиваясь, дядю Агигульфа локтем под вздох поразил, а после ещё ниже над телегой нагнулся, едва трясти деда не начал.
– Что он сказал? Даст воинов?
– Подумает… Сказал, покамест воины ему в бурге нужны…
Ульф выругался непотребно и прочь пошёл.
А Лиутпранд не знал, куда себя девать. В дом вошёл было, да носом потянул и сразу вышел. Никто не радовался ему. Не до Лиутпранда, коли дедушка так болен.
Я никогда прежде не помню, чтобы дедушка болен был. Даже когда Князь Чума приходил, дедушку не тронул. Я думал, что дедушка вроде своих богов – всегда был и всегда будет.
А тут на Лиутпранда, который ходил вокруг неприкаянный, посмотрел – и понял вдруг, что действительно беда с дедом. Лиутпранд к нам ехал, а в бург только мимоходом заезжал. Похвастаться хотел кольчугой дивной, о подвигах своих рассказать, праздник устроить.
Лиутпранд на колоде сидел, похожий на большого, толстого, унылого филина. Мне его жалко стало. Я к нему подошёл. Лиутпранд поднял голову. Рад он был тому, что хоть кто-то на него внимание обратил. Сказал мне дружески:
– Ну а тебя, жёлудь, как зовут?
Я сказал:
– Атаульф. – И добавил: – Я любимец дедушкин.
– Ишь ты! – сказал Лиутпранд и в бороде поскрёб. – Ты любимец? А я думал, Агигульф – любимец Рагнариса.
– Агигульф – любимец богов, – сказал я.
На самом деле я обиделся на Лиутпранда. Гизульфа он помнил, а меня забыл. Даже имя моё позабыл.
Про это я ему, понятное дело, говорить не стал, а спросил, почему он назвал меня «жёлудь». Лиутпранд охотно объяснил, что жизнь так устроена: сперва ты жёлудь, потом дубок, после дуб, а там, глядишь, и пень… И хмыкнул.
Мне эта шутка не понравилась, потому что какой из дедушки Рагнариса пень? Я сказал Лиутпранду:
– Сам ты пень.
И отошёл.
Лиутпранд мне вслед поглядел с недоумением.
Когда Лиутпранд на колоде сидел, возле него все Галесвинта вилась. Дюжина дюжин дел у неё сразу сыскались подле колоды. Потом гляжу – подсела. Лиутпранд ей что-то рассказывал, руками размахивая и бородищей тряся. Галесвинта слушала, перед собой глядела. Нет-нет на телегу дедушкину взглянет. Беспокойно ей было.
Я вспомнил, что Хродомер про лангобардов говорил. Хродомер говорил, что хамы они все. Хоть он, Хродомер, кроме нашего Лиутпранда других лангобардов не встречал, но доподлинно про них знает. Беседовал с людьми, что в края лангобардские нечаянно забредали.
Видать, прав Хродомер. Недаром столько лет прожил.
К деду подошёл. Дедушка лежал и в полог, над головой у него натянутый, строго глядел. Дядя Агигульф возле телеги факел пристроил, чтобы светло было деду. Не знаю, заметил ли меня дедушка Рагнарис, потому что на меня он не смотрел.
И вдруг дед отчётливо выговорил:
– Больно мне.
Я испугался и отошёл.
Уже стемнело. Звёзд на небе не было – затянуло небо, хотя весь день было ясно. Только к вечеру облака появились. По краю неба гуляли зарницы. Луна то появлялась, то исчезала, а потом и вовсе за облаками пропала.
У меня очень болела голова и дышать было трудно. Я думаю, это оттого, что я испугался.
У дома, в темноте почти не видные, отец мой стоял с дядьями. Тарасмунд говорил, что гроза, видимо, надвигается. Куда деда нести – на сеновал или к Ульфу в дом?
Ульф говорил, что лучше к нему в дом, потому что на сеновале пыльно и душно. И в дом свой ушёл подготовить там все для деда на тот случай, если действительно дождь пойдёт.
Я удивился, потому что они мирно между собою говорили. Будто и не кричал дядя Ульф на больного деда и не бил дядю Агигульфа локтем, когда тот отогнать его пытался.
Спать мне не хотелось. Гизульф тоже понурый по двору бродил.
Гизульф вдруг сказал мне, на зарницы глядя:
– Вандалам, небось, тревожно. Мы-то хоть все вместе, а их только двое. Да и кузница на отшибе.
Я ответил ему:
– Вандалы, что с них взять. Они все, небось, такие.
Но и мне тревожно было.
Потом я спросил Гизульфа о Лиутпранде – он где? Гизульф сказал, что не знает. Галесвинту встретил, она сказала, что Лиутпранд пошёл куда-то. Галесвинта сама не своя с тех пор, как Лиутпранд приехал.
Потом Гизульф спросил:
– А ты знаешь, что он к Галесвинте свататься приехал?
Я сказал, что не знаю. Спросил, ему-то откуда это известно?
Он ответил:
– Мать сказала. – И помолчав, добавил: – А знатная у него кольчужка. Говорит, сам добыл. А что дыра на боку, так это Лиутпранд её сделал, когда с прежнего владельца снимал. Тот расставаться с нею не хотел, пришлось уговаривать.
– Как уговаривать-то?
– Фрамеей.
Я всё ещё зол был на Лиутпранда, что он имя моё забыл, и потому сказал, что когда зверя берёшь, шкуру лучше не портить. Не от большого ума дыру в кольчуге проделал.
Гизульф за Лиутпранда обиделся и сказал, что я и так бы не добыл, не то что целую.
Чтобы о другом поговорить, я у Гизульфа насчёт сынка его спросил. Как, мол, Марда – и правда сынка ему родить хочет?
Гизульф раздражённо сказал, что не знает он ничего и не его это дело. Дед про то разговор завёл – вот пусть с отцом нашим Тарасмундом да с Валамиром, хозяином замарашкиным, и решают – становиться Марде брюхатой или нет.
Про деда упомянув помрачнел совсем Гизульф и замолк.
Я спросил его, почему он сынка не хочет. Напомнил, как мечтали мы о том, что сынков гизульфовых пугать будем, когда те подрастут.
Но Гизульф вдруг досадливо сплюнул, как это дядя Агигульф иногда делает, сказал, что и петух вон тоже у соседа Агигульфа во дворе риксом стать мечтал. Домечтался.
Буркнул, что спать хочет. И ушёл.
Гроза ближе стала. По небу гром прокатился. Недаром у Хродомера поясницу ломило.
Тут от телеги слабый голос донёсся – дед что-то говорил. Ему Ульф ответил. Я и не заметил, когда Ульф успел из своего дома к телеге вернуться.
И тотчас же от дома туда отец наш Тарасмунд пошёл. А я не видел, что отец рядом с нами во дворе стоял, так темно было.
Голоса стали громче. Теперь уже слышно было, что возле телеги ругаются. Вернее, дедушка моих отца и дядю честил на чём свет стоит. Мне поспокойнее стало. Коли дедушка ругается, значит, всё в порядке.
Но тут дедушкину брань Ульф перебил, грубо и резко, как никогда прежде никто не решался. Ульф сказал:
– Молчи и делай, как говорю! С тебя не убудет, если меч возьмёшь. А дальше лежи себе и дери себе глотку, сколько влезет. С мечом оно спокойнее будет.
И сразу мимо меня шаги послышались – кто-то в дом спешно вошёл. Не разобрать, отец или Ульф.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
Дед с трудом проскрипел:
– Да, говорил…
Тут дядя Агигульф схватил Ульфа за плечо, чтобы отогнать его от дедовой телеги. Ульф, не поворачиваясь, дядю Агигульфа локтем под вздох поразил, а после ещё ниже над телегой нагнулся, едва трясти деда не начал.
– Что он сказал? Даст воинов?
– Подумает… Сказал, покамест воины ему в бурге нужны…
Ульф выругался непотребно и прочь пошёл.
А Лиутпранд не знал, куда себя девать. В дом вошёл было, да носом потянул и сразу вышел. Никто не радовался ему. Не до Лиутпранда, коли дедушка так болен.
Я никогда прежде не помню, чтобы дедушка болен был. Даже когда Князь Чума приходил, дедушку не тронул. Я думал, что дедушка вроде своих богов – всегда был и всегда будет.
А тут на Лиутпранда, который ходил вокруг неприкаянный, посмотрел – и понял вдруг, что действительно беда с дедом. Лиутпранд к нам ехал, а в бург только мимоходом заезжал. Похвастаться хотел кольчугой дивной, о подвигах своих рассказать, праздник устроить.
Лиутпранд на колоде сидел, похожий на большого, толстого, унылого филина. Мне его жалко стало. Я к нему подошёл. Лиутпранд поднял голову. Рад он был тому, что хоть кто-то на него внимание обратил. Сказал мне дружески:
– Ну а тебя, жёлудь, как зовут?
Я сказал:
– Атаульф. – И добавил: – Я любимец дедушкин.
– Ишь ты! – сказал Лиутпранд и в бороде поскрёб. – Ты любимец? А я думал, Агигульф – любимец Рагнариса.
– Агигульф – любимец богов, – сказал я.
На самом деле я обиделся на Лиутпранда. Гизульфа он помнил, а меня забыл. Даже имя моё позабыл.
Про это я ему, понятное дело, говорить не стал, а спросил, почему он назвал меня «жёлудь». Лиутпранд охотно объяснил, что жизнь так устроена: сперва ты жёлудь, потом дубок, после дуб, а там, глядишь, и пень… И хмыкнул.
Мне эта шутка не понравилась, потому что какой из дедушки Рагнариса пень? Я сказал Лиутпранду:
– Сам ты пень.
И отошёл.
Лиутпранд мне вслед поглядел с недоумением.
Когда Лиутпранд на колоде сидел, возле него все Галесвинта вилась. Дюжина дюжин дел у неё сразу сыскались подле колоды. Потом гляжу – подсела. Лиутпранд ей что-то рассказывал, руками размахивая и бородищей тряся. Галесвинта слушала, перед собой глядела. Нет-нет на телегу дедушкину взглянет. Беспокойно ей было.
Я вспомнил, что Хродомер про лангобардов говорил. Хродомер говорил, что хамы они все. Хоть он, Хродомер, кроме нашего Лиутпранда других лангобардов не встречал, но доподлинно про них знает. Беседовал с людьми, что в края лангобардские нечаянно забредали.
Видать, прав Хродомер. Недаром столько лет прожил.
К деду подошёл. Дедушка лежал и в полог, над головой у него натянутый, строго глядел. Дядя Агигульф возле телеги факел пристроил, чтобы светло было деду. Не знаю, заметил ли меня дедушка Рагнарис, потому что на меня он не смотрел.
И вдруг дед отчётливо выговорил:
– Больно мне.
Я испугался и отошёл.
Уже стемнело. Звёзд на небе не было – затянуло небо, хотя весь день было ясно. Только к вечеру облака появились. По краю неба гуляли зарницы. Луна то появлялась, то исчезала, а потом и вовсе за облаками пропала.
У меня очень болела голова и дышать было трудно. Я думаю, это оттого, что я испугался.
У дома, в темноте почти не видные, отец мой стоял с дядьями. Тарасмунд говорил, что гроза, видимо, надвигается. Куда деда нести – на сеновал или к Ульфу в дом?
Ульф говорил, что лучше к нему в дом, потому что на сеновале пыльно и душно. И в дом свой ушёл подготовить там все для деда на тот случай, если действительно дождь пойдёт.
Я удивился, потому что они мирно между собою говорили. Будто и не кричал дядя Ульф на больного деда и не бил дядю Агигульфа локтем, когда тот отогнать его пытался.
Спать мне не хотелось. Гизульф тоже понурый по двору бродил.
Гизульф вдруг сказал мне, на зарницы глядя:
– Вандалам, небось, тревожно. Мы-то хоть все вместе, а их только двое. Да и кузница на отшибе.
Я ответил ему:
– Вандалы, что с них взять. Они все, небось, такие.
Но и мне тревожно было.
Потом я спросил Гизульфа о Лиутпранде – он где? Гизульф сказал, что не знает. Галесвинту встретил, она сказала, что Лиутпранд пошёл куда-то. Галесвинта сама не своя с тех пор, как Лиутпранд приехал.
Потом Гизульф спросил:
– А ты знаешь, что он к Галесвинте свататься приехал?
Я сказал, что не знаю. Спросил, ему-то откуда это известно?
Он ответил:
– Мать сказала. – И помолчав, добавил: – А знатная у него кольчужка. Говорит, сам добыл. А что дыра на боку, так это Лиутпранд её сделал, когда с прежнего владельца снимал. Тот расставаться с нею не хотел, пришлось уговаривать.
– Как уговаривать-то?
– Фрамеей.
Я всё ещё зол был на Лиутпранда, что он имя моё забыл, и потому сказал, что когда зверя берёшь, шкуру лучше не портить. Не от большого ума дыру в кольчуге проделал.
Гизульф за Лиутпранда обиделся и сказал, что я и так бы не добыл, не то что целую.
Чтобы о другом поговорить, я у Гизульфа насчёт сынка его спросил. Как, мол, Марда – и правда сынка ему родить хочет?
Гизульф раздражённо сказал, что не знает он ничего и не его это дело. Дед про то разговор завёл – вот пусть с отцом нашим Тарасмундом да с Валамиром, хозяином замарашкиным, и решают – становиться Марде брюхатой или нет.
Про деда упомянув помрачнел совсем Гизульф и замолк.
Я спросил его, почему он сынка не хочет. Напомнил, как мечтали мы о том, что сынков гизульфовых пугать будем, когда те подрастут.
Но Гизульф вдруг досадливо сплюнул, как это дядя Агигульф иногда делает, сказал, что и петух вон тоже у соседа Агигульфа во дворе риксом стать мечтал. Домечтался.
Буркнул, что спать хочет. И ушёл.
Гроза ближе стала. По небу гром прокатился. Недаром у Хродомера поясницу ломило.
Тут от телеги слабый голос донёсся – дед что-то говорил. Ему Ульф ответил. Я и не заметил, когда Ульф успел из своего дома к телеге вернуться.
И тотчас же от дома туда отец наш Тарасмунд пошёл. А я не видел, что отец рядом с нами во дворе стоял, так темно было.
Голоса стали громче. Теперь уже слышно было, что возле телеги ругаются. Вернее, дедушка моих отца и дядю честил на чём свет стоит. Мне поспокойнее стало. Коли дедушка ругается, значит, всё в порядке.
Но тут дедушкину брань Ульф перебил, грубо и резко, как никогда прежде никто не решался. Ульф сказал:
– Молчи и делай, как говорю! С тебя не убудет, если меч возьмёшь. А дальше лежи себе и дери себе глотку, сколько влезет. С мечом оно спокойнее будет.
И сразу мимо меня шаги послышались – кто-то в дом спешно вошёл. Не разобрать, отец или Ульф.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155