Мягким покрывалом заискрился снег.
Збых стоял недвижно, глядя на спящую зимнюю реку, чувствуя, как распирает грудь непонятный, неведомый доселе зуд. Голова томилась ожиданием слов. Он стоял и вспоминал.
…Жаркими пальцами пляшет костер, лижет сухие вязанки. Черным хвостом над землей жирный зловонный дым. Запах горелого мяса и след в пламени стихшего крика – в шуме толпы, в шуме толпы, в шуме толпы…
…Повозка старая ползет неспешно по дороге, плетутся сонно под ярмом усталые волы. Под солнцем пыль, и потный лоб никак не остывает. Но почему так хорошо нам ехать в никуда? Нигде подолгу не сидеть, нигде не оставаться. И рядом – милое лицо, и карие глаза…
…На снежной поляне вдруг – голос зовущий,
В просторах снегов умирающий день.
Полночные звезды и – ветер метущий,
Погасший костер и – скользящая тень…
Збых помотал головой.
– Не мое… – прошептал он еле слышно. – Все – не мое…
Он осмотрел на свои руки – широкие мозолистые ладони деревенского кузнеца. Пошевелил пальцами, хмыкнул. Откуда пришло это странное чувство поющих под пальцами струн? Он же не играл никогда ни на чем, и не знает даже, с какого конца за скрипку браться. И голова… Збых снова затряс головой. Слова. Слова. Накатывают, кружатся, теснятся…
– Збых!
Кузнец оглянулся – вниз по склону бежал Жуга. Споткнулся, упал, зарывшись носом в снег. Встал, отряхиваясь. Поднял и нахлобучил шляпу, и уже не особенно торопясь, быстрым шагом спустился к реке. Остановился рядом.
Некоторое время они молчали.
– Красиво, – совершенно неожиданно для себя, сказал вдруг Збых.
– Что? – встрепенулся Жуга.
– Красиво, говорю, – задумчиво повторил тот. Посмотрел Жуге в глаза. – Почему я раньше этого не замечал? Или… это тоже из-за рифмача?
– Все может быть… Сам ты что об этом думаешь?
Збых наклонил голову, посмотрел искоса.
– Я не думаю, я – знаю, – ледяным голосом сказал он, и вдруг, ни с того, ни с сего, начал читать:
Призрак давних эпох, навевающий сон,
Эхо стихших шагов, уходя в небосклон,
Бороздящее тьму на рассвете.
Легкий шелест листвы, рокот теплой волны,
Тишина подземелий и грозы весны -
В колыбель приходящие к детям.
Оберег и броня теплых маминых рук,
Вереница событий, друзей и подруг,
Первый враг, что понять так непросто.
Поле, лес и Луна – в облаках и в реке,
Лето, осень, весна, льдинка на языке -
Это в памяти держит подросток.
Уходящая юность, груз новых забот,
Сны, печали, усталость, кровь, слезы и пот,
Смех и горе, ответы, вопросы…
Дуновение смерти за чьей-то спиной
И любовь, что поможет остаться собой -
Так внезапно становишься взрослым.
Новый груз новостей, треволнений и бед,
Череда поражений, ничьих и побед.
Первый волос седой на макушке.
Все, что в жизни узнал уже можно забыть,
Все равно эти знания не применить -
И грустят старики и старушки.
Нет ни сна, ни печали, лишь молкнут шаги,
В воду бросили камень, погасли круги,
Только души в единое слиты.
Вновь ушел в дальний путь призрак давних эпох,
И в молчаньи холодных застывших веков
Пыль заносит могильные плиты…
Жуга слушал, почти не дыша, эти скупые сбивчивые вирши, от которых щемило сердце, и какой-то иной, нездешний холод волной поднимался в душе, и не оставалось после ничего, только один большой, неясный вопрос: почему? зачем? за что?
– Силен рифмач… – одними губами прошептал Жуга.
Збых умолк. Покосился на ремешок на запястье. Кожа под ним покраснела и чесалась.
– Жуга, – тихо позвал он.
– Что?
– Что же дальше-то будет?
– С Тобой или с Ним?
– С нами… с обоими…
Жуга не ответил. Присел возле проруби. Сгреб ладонью снег.
– Смотри, – он слепил снежок и бросил его в прорубь. С легким плеском тот исчез и показался снова еле видимым белым пятнышком под темной водой. – Вода – это, как бы, твоя душа. А снежок – его. Не плавает, не тонет… – Он умолк, а когда продолжил, голос его звучал как-то странно.
– Вода растопит снег, – говорил Жуга, не глядя на кузнеца. – Пройдет девять дней, и его душа отправится в путь. Если смешаются они, то и твоя уйдет следом… Три дня уже прошло.
Збых почувствовал, как замирает сердце. Сглотнул гулко.
– И… ничего нельзя сделать?
Жуга помолчал.
– Девять дней – огромный срок, если знать, что делать, – наконец, сказал он, рассеянно глядя в прорубь. Вода в ней быстро замерзала, и вскоре снежок окончательно вмерз. – Лед видишь?
– Ну, вижу, – согласился Збых. – И что?
– Оберег для тебя – что лед для этого снежка. Не даст растаять… – Он повернулся к Збыху. – Почему ты не сказал мне, что до Вайды было еще трое?
– Те, которые померзли? я как-то о них не подумал… А что, это важно?
– Важнее некуда, – Жуга встал и отряхнулся. – И вот что еще: кто такая бабка Ниса? В который раз о ней слышу, а ты, вроде, ничего мне про нее не рассказывал.
– Бабка Ниса? Так она ведь не в деревне живет.
– А где?
– На выселках…
– Вот как? – Жуга поднял бровь. – Ну что ж, раз так – заглянем завтра на выселки. Пошли домой. Сестра твоя извелась там вся.
Збых вздохнул и покосился на приятеля.
– Я зря ей все рассказал? – спросил он.
Жуга покачал головой.
– Пожалуй, это лучшее из всего, что ты мог бы сделать.
* * *
Изба, в которой обитала пресловутая бабка Ниса, оказалась недалеко от деревни – каких-нибудь полчаса ходьбы. То была низкая деревянная хибара, донельзя ветхая и до сих пор не упавшая лишь потому, что вросла в землю по самые окна. Воздух над щербатой кирпичной трубой был чист и неподвижен, но Збых заверил друга, что бабка почти всегда дома.
– Она странная, и говорит не всегда понятно, – рассказывал кузнец по пути, – но если сможет, то всегда помогает. Если хворь какая приключится или, там, другая беда – все к ней идут. Помнится, летом корова у тетки Вежбы пропала. Три дня искали – не нашли, потом додумались бабку Нису помочь попросить. Та вышла к лесу, поклонилась на все четыре стороны, пошептала что-то. Жива, говорит, скотина ваша, в лесу заплутала. Вернется к завтрему. И что ты думаешь? Ведь вернулась.
– Она что, так и жила в этой избе?
– Тут раньше Михалек-рыболов жил, да лет шесть тому назад он женился и дом новый себе отстроил, а этот старухе отдал. А она до того в землянке ютилась.
– А лет ей сколько?
Збых пожал плечами.
– Бог знает… Сколько себя помню – всегда он тут жила.
– Сам-то ты бывал у нее?
– Случалось…
Заботливо расчищенная от снега, к дверям вела дорожка. Тут же рядом стояла лопата. Стучать Збых не стал («Не любит она этого, да и на ухо туга…» – пояснил он), пихнул ногой забухшую дверь, шагнул уверенно в полумрак сеней, но тут же налетел на какую-то бочку, полную воды, и чуть не упал. Лежавший на ней ковшик со звоном грохнулся на пол, и почти сразу же в избе зашаркали шаги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165
Збых стоял недвижно, глядя на спящую зимнюю реку, чувствуя, как распирает грудь непонятный, неведомый доселе зуд. Голова томилась ожиданием слов. Он стоял и вспоминал.
…Жаркими пальцами пляшет костер, лижет сухие вязанки. Черным хвостом над землей жирный зловонный дым. Запах горелого мяса и след в пламени стихшего крика – в шуме толпы, в шуме толпы, в шуме толпы…
…Повозка старая ползет неспешно по дороге, плетутся сонно под ярмом усталые волы. Под солнцем пыль, и потный лоб никак не остывает. Но почему так хорошо нам ехать в никуда? Нигде подолгу не сидеть, нигде не оставаться. И рядом – милое лицо, и карие глаза…
…На снежной поляне вдруг – голос зовущий,
В просторах снегов умирающий день.
Полночные звезды и – ветер метущий,
Погасший костер и – скользящая тень…
Збых помотал головой.
– Не мое… – прошептал он еле слышно. – Все – не мое…
Он осмотрел на свои руки – широкие мозолистые ладони деревенского кузнеца. Пошевелил пальцами, хмыкнул. Откуда пришло это странное чувство поющих под пальцами струн? Он же не играл никогда ни на чем, и не знает даже, с какого конца за скрипку браться. И голова… Збых снова затряс головой. Слова. Слова. Накатывают, кружатся, теснятся…
– Збых!
Кузнец оглянулся – вниз по склону бежал Жуга. Споткнулся, упал, зарывшись носом в снег. Встал, отряхиваясь. Поднял и нахлобучил шляпу, и уже не особенно торопясь, быстрым шагом спустился к реке. Остановился рядом.
Некоторое время они молчали.
– Красиво, – совершенно неожиданно для себя, сказал вдруг Збых.
– Что? – встрепенулся Жуга.
– Красиво, говорю, – задумчиво повторил тот. Посмотрел Жуге в глаза. – Почему я раньше этого не замечал? Или… это тоже из-за рифмача?
– Все может быть… Сам ты что об этом думаешь?
Збых наклонил голову, посмотрел искоса.
– Я не думаю, я – знаю, – ледяным голосом сказал он, и вдруг, ни с того, ни с сего, начал читать:
Призрак давних эпох, навевающий сон,
Эхо стихших шагов, уходя в небосклон,
Бороздящее тьму на рассвете.
Легкий шелест листвы, рокот теплой волны,
Тишина подземелий и грозы весны -
В колыбель приходящие к детям.
Оберег и броня теплых маминых рук,
Вереница событий, друзей и подруг,
Первый враг, что понять так непросто.
Поле, лес и Луна – в облаках и в реке,
Лето, осень, весна, льдинка на языке -
Это в памяти держит подросток.
Уходящая юность, груз новых забот,
Сны, печали, усталость, кровь, слезы и пот,
Смех и горе, ответы, вопросы…
Дуновение смерти за чьей-то спиной
И любовь, что поможет остаться собой -
Так внезапно становишься взрослым.
Новый груз новостей, треволнений и бед,
Череда поражений, ничьих и побед.
Первый волос седой на макушке.
Все, что в жизни узнал уже можно забыть,
Все равно эти знания не применить -
И грустят старики и старушки.
Нет ни сна, ни печали, лишь молкнут шаги,
В воду бросили камень, погасли круги,
Только души в единое слиты.
Вновь ушел в дальний путь призрак давних эпох,
И в молчаньи холодных застывших веков
Пыль заносит могильные плиты…
Жуга слушал, почти не дыша, эти скупые сбивчивые вирши, от которых щемило сердце, и какой-то иной, нездешний холод волной поднимался в душе, и не оставалось после ничего, только один большой, неясный вопрос: почему? зачем? за что?
– Силен рифмач… – одними губами прошептал Жуга.
Збых умолк. Покосился на ремешок на запястье. Кожа под ним покраснела и чесалась.
– Жуга, – тихо позвал он.
– Что?
– Что же дальше-то будет?
– С Тобой или с Ним?
– С нами… с обоими…
Жуга не ответил. Присел возле проруби. Сгреб ладонью снег.
– Смотри, – он слепил снежок и бросил его в прорубь. С легким плеском тот исчез и показался снова еле видимым белым пятнышком под темной водой. – Вода – это, как бы, твоя душа. А снежок – его. Не плавает, не тонет… – Он умолк, а когда продолжил, голос его звучал как-то странно.
– Вода растопит снег, – говорил Жуга, не глядя на кузнеца. – Пройдет девять дней, и его душа отправится в путь. Если смешаются они, то и твоя уйдет следом… Три дня уже прошло.
Збых почувствовал, как замирает сердце. Сглотнул гулко.
– И… ничего нельзя сделать?
Жуга помолчал.
– Девять дней – огромный срок, если знать, что делать, – наконец, сказал он, рассеянно глядя в прорубь. Вода в ней быстро замерзала, и вскоре снежок окончательно вмерз. – Лед видишь?
– Ну, вижу, – согласился Збых. – И что?
– Оберег для тебя – что лед для этого снежка. Не даст растаять… – Он повернулся к Збыху. – Почему ты не сказал мне, что до Вайды было еще трое?
– Те, которые померзли? я как-то о них не подумал… А что, это важно?
– Важнее некуда, – Жуга встал и отряхнулся. – И вот что еще: кто такая бабка Ниса? В который раз о ней слышу, а ты, вроде, ничего мне про нее не рассказывал.
– Бабка Ниса? Так она ведь не в деревне живет.
– А где?
– На выселках…
– Вот как? – Жуга поднял бровь. – Ну что ж, раз так – заглянем завтра на выселки. Пошли домой. Сестра твоя извелась там вся.
Збых вздохнул и покосился на приятеля.
– Я зря ей все рассказал? – спросил он.
Жуга покачал головой.
– Пожалуй, это лучшее из всего, что ты мог бы сделать.
* * *
Изба, в которой обитала пресловутая бабка Ниса, оказалась недалеко от деревни – каких-нибудь полчаса ходьбы. То была низкая деревянная хибара, донельзя ветхая и до сих пор не упавшая лишь потому, что вросла в землю по самые окна. Воздух над щербатой кирпичной трубой был чист и неподвижен, но Збых заверил друга, что бабка почти всегда дома.
– Она странная, и говорит не всегда понятно, – рассказывал кузнец по пути, – но если сможет, то всегда помогает. Если хворь какая приключится или, там, другая беда – все к ней идут. Помнится, летом корова у тетки Вежбы пропала. Три дня искали – не нашли, потом додумались бабку Нису помочь попросить. Та вышла к лесу, поклонилась на все четыре стороны, пошептала что-то. Жива, говорит, скотина ваша, в лесу заплутала. Вернется к завтрему. И что ты думаешь? Ведь вернулась.
– Она что, так и жила в этой избе?
– Тут раньше Михалек-рыболов жил, да лет шесть тому назад он женился и дом новый себе отстроил, а этот старухе отдал. А она до того в землянке ютилась.
– А лет ей сколько?
Збых пожал плечами.
– Бог знает… Сколько себя помню – всегда он тут жила.
– Сам-то ты бывал у нее?
– Случалось…
Заботливо расчищенная от снега, к дверям вела дорожка. Тут же рядом стояла лопата. Стучать Збых не стал («Не любит она этого, да и на ухо туга…» – пояснил он), пихнул ногой забухшую дверь, шагнул уверенно в полумрак сеней, но тут же налетел на какую-то бочку, полную воды, и чуть не упал. Лежавший на ней ковшик со звоном грохнулся на пол, и почти сразу же в избе зашаркали шаги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165