Травник кивнул и вдруг задумался. Улыбнулся грустно.
– Как странно, – произнес он.
– Что? – повернулся тот.
– У меня никогда не было братьев.
– Все мы братья во Христе, – отшельник коснулся креста на груди. – Я монах, друг мой.
– Монах? – переспросил странник.
– Монах из братства святого Франциска, – кивнул тот.
Он прочел молитву, перекрестился и принялся за еду.
Хлеб, творог, капуста без сала и соли, печеная репа и сколько угодно теплого парного молока – страннику показалось, что он в жизни не ел ничего вкуснее. Брат Леонард завтракал молча, и на странника не глядел, лишь покосился на его руки и отвел взгляд.
– Ты шел всю ночь? – спросил он, когда тарелки опустели.
– Всю ночь, – кивнул травник, – а может быть, и больше. – Он задумался на миг. – Да. Больше.
Усталость накатывала мягкими волнами. Веки его смыкались сами собой.
– Я вижу, на тебе кафтан из тех, что носят слуги графа Цепеша, – помедлив, произнес отшельник. – А руки со следами от цепей. Не упомню я, чтобы граф отпускал своих пленников, одарив их напоследок… Или, если ты графский охотник, то в чем провинился?
Странник помолчал, прежде чем ответить. Лгать монаху не было ни сил, ни желания. К тому же, в самом облике отшельника, в его серых глазах и спокойном тихом голосе было что-то, вызываюшее доверие.
– Кафтан не мой, – сказал он хмуро. – Еще вчера я был в плену у графа Цепеша.
– И он отпустил тебя?
Травник покачал головой и усмехнулся. Поднял взгляд.
– Я убежал.

* * *

Назвавшийся Лисом проснулся в конце дня и долго лежал, размышляя. Почему-то вдруг возникло странное чувство, будто все это уже когда-то с ним происходило, или – виделось во сне. Казалось, после всех этих событий он должен был бы места себе не находить, однако на душе у него было спокойно, как никогда.
Он помнил трапезу и брата Леонарда, помнил, как монах великодушно уступил ему свое ложе. Травник уснул мгновенно, как будто провалился в мутный омут тревожных, но теперь забытых сновидений.
Он сел и огляделся.
Монах куда-то исчез. Костер почти погас, лишь тлели угольки в седой золе. Коза с двумя козлятами спала в загончике на сене. Край занавеси у входа был приподнят, и в пещеру лился свет и свежий воздух. Было холодно. Странник поежился, сел, нашарил у кровати свои сапоги и обулся.
Снаружи захрустели шаги, и в пещеру, отряхивая снег с башмаков, вошел брат Леонард. В руках его была вязанка хвороста.
– День добрый, – он кивнул, завидев странника.
– И тебе того же.
Монах развел огонь, натаял снега в котелок.
– Здесь есть родник, – сказал он, улыбаясь виновато, – но мне не хотелось далеко уходить. Да, кстати говоря – я не нашел твоих следов, только те, что возле входа… Как ты сюда попал?
– Спрыгнул сверху, – ответил тот, стянул рубаху, вышел вон и принялся растираться снегом. Монах задумчиво глядел на его белесые, неровно сросшиеся рубцы – на шее, на руке, и третий – на спине, размерами побольше. Посмотрел на карниз над входом и покачал головой.
– Вот уж не думал, что здесь кто-то может пролезть, – сказал он. – Откуда ты?
– С гор.
– Вот как… – нахмурился брат Леонард. – И что же привело тебя в наши края?
Травник отряхнул с плеч тающий снег, растерся рубахой, надел ее. Прошелся рукой по волосам. Посмотрел монаху в глаза.
– Не знаю, – он помотал головой. Рыжие волосы разлетелись мокрыми космами. – Не знаю даже, с чего начать; уж слишком много всего…
– Начни с начала, – посоветовал монах, разливая в чашки молоко.
– С начала… – усмехнулся тот. – Ну что ж… можно. Однажды я родился, и один старик в горах взял меня к себе…
Рассказ был долог. Отшельник слушал молча, не перебивая, только когда травник помянул браслет, попросил показать, но тот лишь развел руками в ответ. Наконец, речь зашла о камнях на поляне, о дикой охоте, тюрьме и побеге.
– Так значит, вот кто растревожил старое зерцало… – задумчиво проговорил брат Леонард и посмотрел на странника. – Кто надоумил тебя прийти на ту поляну?
– Никто… Я сам. Я понял вдруг, что становлюсь не тот…
– Не надо, – он поднял руку, – не объясняй. Со мной, наверное, случилось то же самое, когда я вознамерился вступить в братство… Но я бежал от мира, а ты бежишь от самого себя. Естественно, что ты не можешь понять, чего хочешь найти. Ты даже бросил свой талант, лишь бы не быть собой.
– Я устал каждый раз обжигаться до кости.
– О да! Твой дар и верно, как огонь. Он может обогреть в мороз, а может и всю избу спалить, это уж смотря как с ним обращаться. Откуда он, не знаю, но я и про огонь не ведаю, откуда он; так что ж мне – отказаться от огня?
– Огонь не добрый, и не злой… – пробормотал травник. – Да. Верно. Но почему – слова? Откуда в них такая сила?
– Уж где ей быть, как не в словах, – ответил тот. – Ведь и в начале тоже было Слово.
– Но то был бог!
– Исус был тоже – сын человеческий. И умер он за наши грехи. Все мы, люди – рабы божьи.
Травник нахмурился.
– Не знаю, за чьи грехи умер Исус, но уж точно – не за мои, – сказал он. – А рабом я никогда не буду, даже – рабом божьим, – губы его искривила усмешка. – Это значит, получается в таком разе, что я уже и не человек?
Отшельник покачал головой.
– Похоже, ты обречен ходить по грани между радостью и болью. Ума не приложу, почему из всех дорог ты выбираешь лезвие ножа… Ты хочешь помочь, но злишься на себя, помогая. Ты хочешь остаться, но уходишь. Имеешь дар, и сам же его бросаешь. Хотя, постой! – монах встрепенулся. – Напомни мне еще раз, как звали того, кто…
И умолк.
– Что? – травник поднял голову.
– Амброзий… – прошептал брат Леонард и побледнел. – Ты говорил – Амброзий?
– А, тот… Да.
– Мерлин! – воскликнул отшельник, ошарашенно глядя на своего гостя. – Господи Исусе… Что, если ты и вправду угадал тогда… О небо, что за дар!
Рыжий странник горько усмехнулся:
– Угадал, не угадал… зачем душу-то терзать? Я все равно не смогу вернуть ни свое имя, ни былую силу слов. Не получается.
– Мне думается, оно само придет. Правда, не знаю, когда. Как вино выдерживают в бочках, прежде чем пить, так и ты оставил свою силу.
– Она не для меня! Я не могу с нею совладать!
Отшельник поднял голову:
– Зачем ты ищешь в ненависти то, что не нашел в любви? – спросил вдруг он.
Травник опешил.
– Как это понимать?
– А вот так и понимай. Ты больше ненавидишь зло, чем любишь добро. Ты словно говоришь: «Примите, оцените, дайте мне ответ, не в доброте, так в злобе», а вся загвоздка в том, что за добро не требуют награды.
– А разве я… требовал награды?
– Не мне судить об этом, – монах пожал плечами.
Странник долго молчал, прежде чем опять заговорить.
– Так значит, тот вопрос – кто враг моего врага…
– То не вопрос, друг мой. Там, на поляне ты нашел ответ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165