..
Навстречу показались пседахцы. Они ехали рысью во главе со своим командиром Мусаипом. Чуть позади командира несся довольно грузный с виду человек с красным флагом в руках.
Придержав коней, они расспросили, как обстоят дела там, в бою. Хусен в нескольких словах описал обстановку, они горестно покачали головами и поскакали дальше, оставив за собой пыльное облако.
Спустя какое-то время, уже на окраине села, рядом с кладбищем, появились еще всадники. Эти были из Кескема. Встречались и пешие, те, кто почему-либо оставался дома: у кого лошадь плохая или совсем ее нет, кто безоружен. Прослышав, что бой разгорается и уже есть убитые и раненые, эти люди не могли усидеть дома. И вот они тоже спешили на поле битвы.
Многие были безоружны. И им Хусен объяснил, что там, куда они спешат, есть много оружия. Свою винтовку Хусен оставил у Хасана, а у него взял ружье Довта. Но и его пришлось отдать встретившемуся в пути Гойберду. Винтовка Амайга лежит в арбе, ее он решил вручить Мураду. Кто знает, может, отец надумает занять место сына в отмщение за его безвременную гибель?…
Но Мурад и не подумал об этом. Всю вину он свалил на сыновей Беки.
– Вы, вы во всем виноваты! – кричал он на Хусена. – Если бы он не связался с вами, не пошел за вами, разве случилось бы такое? Нет, не случилось бы! Зачем вы лишили меня единственного сына?
– Держись, Мурад, во всем божья воля! – уговаривал его Шаип-мулла, выйдя из дома Мурада, куда он пришел от Торко-Хаджи и задержался в ожидании, пока сварится зарезанная Мурадом жертвенная индейка – о продлении жизни сына думал, когда резал.
– Божья воля, говоришь? – Мурад глянул на Шаип-муллу. – А где же божья справедливость? У меня ведь всего один сын! Не то что у других. Почему этот бог увидел только моего единственного сына?
– Значит, твой сын ему был нужен больше, – пробормотал Шаип-мулла, и взгляд его, остановившись на закаменевшей от горя жене Мурада Кудас, потупился. – Всемогущий, говорят, забирает раньше того, кого больше любит, – добавил он.
– Зачем мне нужна его любовь!
Шаип-мулла замахал руками:
– Не говори так. Да сохранит тебя бог.
– К чему теперь меня хранить и богу и людям? Не нужна мне жизнь без сына!
– И все же пусть хранит тебя бог, Мурад, и сейчас и во веки веков. Не кори его, не накликать бы тебе какой другой беды! С хулителями бог, говорят, поступает жестоко.
– Что может быть для меня более жестокого? Ты понимаешь, что говоришь?
Мурад с протянутыми руками двинулся на Шаип-муллу, затем, резко повернувшись, ударил ладонями о дверь и припал к ней головой.
Во двор уже входили один за другим люди. Ворота, открытые для арбы с телом Амайга, больше не закрывались, так что каждый теперь мог войти сюда свободно, что раньше было немыслимо.
Хусен увидел свою мать и Миновси. Эсет здесь не было.
Пришел и Исмаал. Он приехал в село передать наказ Торко-Хаджи о том, чтобы, пока не закончится бой и люди не вернутся домой, не устраивать тязет по убитым.
– Зачем вы привезли его домой? – спросил Исмаал.
– А что? И мертвого не хотите отдать нам? – зло бросил Мурад.
– Торко-Хаджи велел хоронить убитых, не завозя в село.
– Даже не обмытых? – удивленно спросил Шаип-мулла.
– Да. И в той одежде, в которой погибают.
– Везите куда хотите, – произнес Мурад с трудом, словно кто-то сильно сдавил ему горло. – Отняли у меня сына! Вы отняли: ты и эти отродья Беки. – Он вдруг бессильно опустился на корточки и, зажав руками голову, прохрипел: – Теперь везите куда хотите.
Плечи его изредка вздрагивали, словно кто-то колол его иглой.
– Возьми себя в руки, Мурад, – сказал Исмаал. – Не один Амайг погиб там…
7
Люди гибли. Гибли и с той и с другой стороны. Бой разгорался. Кругом клубился дым и раздавался треск, словно горел сухой плетень.
Жителям трех сел было бы не так тяжело, если бы противник был вооружен только винтовками. Но, увы, против них с двух сторон строчили пулеметы: со стороны станицы и с перевала, где стояли бичераховцы. Оттуда даже раза три-четыре ударила пушка и бомбомет. Снаряд угодил в лощину, где стояли кони и арбы. Убило двух лошадей и мальчика. Белоказаки вслед за этим дважды атаковали вайнахов, но те успешно отразили атаки и оттеснили противника на прежние позиции. Магомед-юртовцы с места не трогались, но и стрельбы не прекращали.
Торко-Хаджи без устали подбадривал своих:
– Держитесь, молодцы! Ни шагу назад! Если хоть один из нас отступит, дела наши будут плохи. Больше внимания в ту сторону, – он показывал на перевал. – Они для нас опаснее всего. Магомед-юртовцы будут охранять свое село и с места не сдвинутся…
С холма, где лежал Хасан, отчетливо были видны и те, кто залег на перевале, и те, кто окопался у станицы. Он мог стрелять сразу в обе стороны, что и делал.
Со свистом пролетали над головой Хасана пули. Вот вдруг показалось, что перед ним упало с дерева несколько груш. Это уже стрелял пулемет, Хасан плотнее прижался к земле и так пролежал некоторое время. Барабанная дробь пулемета не умолкала ни на минуту. У Хасана отчаянно гремело в ушах.
Вдруг по цепи передали два страшных слова:
– Исмаал убит.
– Где? Какой Исмаал?
– Исмаал из Сагошпи…
Хасан потерял голову. Он побежал назад в лощину.
Исмаал, человек, заменивший ему отца, самый близкий!.. Хасан в отчаянии смотрел на бездыханное тело. Какой ужас! Никогда больше не откроются эти добрые, умные глаза, не глянут с чуть насмешливой мягкостью. Никогда больше не скажет Исмаал теплого слова, не подбодрит, не поддержит советом… Вот его уже укладывают на арбу, сейчас увезут на кладбище!..
Гойберд стоял тут же, плотно сжав челюсти, отчего подбородок его выдался сильнее обычного. Он провел рукой по запавшим глазам своим, смахнул навернувшиеся слезы и забрался на арбу…
Смерть Исмаала была ударом для многих, кто уважал его за человечность, за кристальную честность и справедливость.
Хасан дольше других стоял и смотрел вслед арбе. Затем резко повернулся и пошел назад. Все для него погрузилось во тьму, а гул пушечных и ружейных выстрелов давил ему голову, – казалось, будто вокруг сотни и сотни людей ударами палок бьют по кукурузным початкам – лущат зерно.
Хасан со скрежетом сжимал зубы, тело напряглось, словно одеревенело, а он все шел и шел, не видя куда.
– Пригнись, глупец! Ошалел, что ли? – привел его в себя чей-то окрик.
Это был командир сотни. Хасан присел возле него на корточки.
– Я хочу заставить замолчать вон тот пулемет!
– Что? Пулемет тебе нужен? А жить не надоело?
– Не знаю, – пожал плечами Хасан.
– Иди-ка лучше в укрытие, от беды подальше.
Возражать старшему, тем более человеку, который тебе в отцы годится, у горцев не принято. И в другое время Хасан конечно же промолчал бы, но сейчас он не отдавал себе отчета в том, что делал, и потому упрямо возразил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154
Навстречу показались пседахцы. Они ехали рысью во главе со своим командиром Мусаипом. Чуть позади командира несся довольно грузный с виду человек с красным флагом в руках.
Придержав коней, они расспросили, как обстоят дела там, в бою. Хусен в нескольких словах описал обстановку, они горестно покачали головами и поскакали дальше, оставив за собой пыльное облако.
Спустя какое-то время, уже на окраине села, рядом с кладбищем, появились еще всадники. Эти были из Кескема. Встречались и пешие, те, кто почему-либо оставался дома: у кого лошадь плохая или совсем ее нет, кто безоружен. Прослышав, что бой разгорается и уже есть убитые и раненые, эти люди не могли усидеть дома. И вот они тоже спешили на поле битвы.
Многие были безоружны. И им Хусен объяснил, что там, куда они спешат, есть много оружия. Свою винтовку Хусен оставил у Хасана, а у него взял ружье Довта. Но и его пришлось отдать встретившемуся в пути Гойберду. Винтовка Амайга лежит в арбе, ее он решил вручить Мураду. Кто знает, может, отец надумает занять место сына в отмщение за его безвременную гибель?…
Но Мурад и не подумал об этом. Всю вину он свалил на сыновей Беки.
– Вы, вы во всем виноваты! – кричал он на Хусена. – Если бы он не связался с вами, не пошел за вами, разве случилось бы такое? Нет, не случилось бы! Зачем вы лишили меня единственного сына?
– Держись, Мурад, во всем божья воля! – уговаривал его Шаип-мулла, выйдя из дома Мурада, куда он пришел от Торко-Хаджи и задержался в ожидании, пока сварится зарезанная Мурадом жертвенная индейка – о продлении жизни сына думал, когда резал.
– Божья воля, говоришь? – Мурад глянул на Шаип-муллу. – А где же божья справедливость? У меня ведь всего один сын! Не то что у других. Почему этот бог увидел только моего единственного сына?
– Значит, твой сын ему был нужен больше, – пробормотал Шаип-мулла, и взгляд его, остановившись на закаменевшей от горя жене Мурада Кудас, потупился. – Всемогущий, говорят, забирает раньше того, кого больше любит, – добавил он.
– Зачем мне нужна его любовь!
Шаип-мулла замахал руками:
– Не говори так. Да сохранит тебя бог.
– К чему теперь меня хранить и богу и людям? Не нужна мне жизнь без сына!
– И все же пусть хранит тебя бог, Мурад, и сейчас и во веки веков. Не кори его, не накликать бы тебе какой другой беды! С хулителями бог, говорят, поступает жестоко.
– Что может быть для меня более жестокого? Ты понимаешь, что говоришь?
Мурад с протянутыми руками двинулся на Шаип-муллу, затем, резко повернувшись, ударил ладонями о дверь и припал к ней головой.
Во двор уже входили один за другим люди. Ворота, открытые для арбы с телом Амайга, больше не закрывались, так что каждый теперь мог войти сюда свободно, что раньше было немыслимо.
Хусен увидел свою мать и Миновси. Эсет здесь не было.
Пришел и Исмаал. Он приехал в село передать наказ Торко-Хаджи о том, чтобы, пока не закончится бой и люди не вернутся домой, не устраивать тязет по убитым.
– Зачем вы привезли его домой? – спросил Исмаал.
– А что? И мертвого не хотите отдать нам? – зло бросил Мурад.
– Торко-Хаджи велел хоронить убитых, не завозя в село.
– Даже не обмытых? – удивленно спросил Шаип-мулла.
– Да. И в той одежде, в которой погибают.
– Везите куда хотите, – произнес Мурад с трудом, словно кто-то сильно сдавил ему горло. – Отняли у меня сына! Вы отняли: ты и эти отродья Беки. – Он вдруг бессильно опустился на корточки и, зажав руками голову, прохрипел: – Теперь везите куда хотите.
Плечи его изредка вздрагивали, словно кто-то колол его иглой.
– Возьми себя в руки, Мурад, – сказал Исмаал. – Не один Амайг погиб там…
7
Люди гибли. Гибли и с той и с другой стороны. Бой разгорался. Кругом клубился дым и раздавался треск, словно горел сухой плетень.
Жителям трех сел было бы не так тяжело, если бы противник был вооружен только винтовками. Но, увы, против них с двух сторон строчили пулеметы: со стороны станицы и с перевала, где стояли бичераховцы. Оттуда даже раза три-четыре ударила пушка и бомбомет. Снаряд угодил в лощину, где стояли кони и арбы. Убило двух лошадей и мальчика. Белоказаки вслед за этим дважды атаковали вайнахов, но те успешно отразили атаки и оттеснили противника на прежние позиции. Магомед-юртовцы с места не трогались, но и стрельбы не прекращали.
Торко-Хаджи без устали подбадривал своих:
– Держитесь, молодцы! Ни шагу назад! Если хоть один из нас отступит, дела наши будут плохи. Больше внимания в ту сторону, – он показывал на перевал. – Они для нас опаснее всего. Магомед-юртовцы будут охранять свое село и с места не сдвинутся…
С холма, где лежал Хасан, отчетливо были видны и те, кто залег на перевале, и те, кто окопался у станицы. Он мог стрелять сразу в обе стороны, что и делал.
Со свистом пролетали над головой Хасана пули. Вот вдруг показалось, что перед ним упало с дерева несколько груш. Это уже стрелял пулемет, Хасан плотнее прижался к земле и так пролежал некоторое время. Барабанная дробь пулемета не умолкала ни на минуту. У Хасана отчаянно гремело в ушах.
Вдруг по цепи передали два страшных слова:
– Исмаал убит.
– Где? Какой Исмаал?
– Исмаал из Сагошпи…
Хасан потерял голову. Он побежал назад в лощину.
Исмаал, человек, заменивший ему отца, самый близкий!.. Хасан в отчаянии смотрел на бездыханное тело. Какой ужас! Никогда больше не откроются эти добрые, умные глаза, не глянут с чуть насмешливой мягкостью. Никогда больше не скажет Исмаал теплого слова, не подбодрит, не поддержит советом… Вот его уже укладывают на арбу, сейчас увезут на кладбище!..
Гойберд стоял тут же, плотно сжав челюсти, отчего подбородок его выдался сильнее обычного. Он провел рукой по запавшим глазам своим, смахнул навернувшиеся слезы и забрался на арбу…
Смерть Исмаала была ударом для многих, кто уважал его за человечность, за кристальную честность и справедливость.
Хасан дольше других стоял и смотрел вслед арбе. Затем резко повернулся и пошел назад. Все для него погрузилось во тьму, а гул пушечных и ружейных выстрелов давил ему голову, – казалось, будто вокруг сотни и сотни людей ударами палок бьют по кукурузным початкам – лущат зерно.
Хасан со скрежетом сжимал зубы, тело напряглось, словно одеревенело, а он все шел и шел, не видя куда.
– Пригнись, глупец! Ошалел, что ли? – привел его в себя чей-то окрик.
Это был командир сотни. Хасан присел возле него на корточки.
– Я хочу заставить замолчать вон тот пулемет!
– Что? Пулемет тебе нужен? А жить не надоело?
– Не знаю, – пожал плечами Хасан.
– Иди-ка лучше в укрытие, от беды подальше.
Возражать старшему, тем более человеку, который тебе в отцы годится, у горцев не принято. И в другое время Хасан конечно же промолчал бы, но сейчас он не отдавал себе отчета в том, что делал, и потому упрямо возразил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154