А теперь этот заслон прорвало.
– Кайпа! Кайпа! А я думал, что ты мужественная! Клянусь богом, думал, – засуетился Гойберд, неумело пытаясь успокоить несчастную мать.
2
Хасан хотел, чтобы вечер наступил как можно позднее. Сидя у окна, он жадно всматривался во все, что проплывает мимо. Холмы и лощины потемнели. Солнце зашло. Позолоченные им вершины хребтов и край неба с каждой минутой все больше и больше бледнеют. Знает Хасан, что скоро покажутся высокие белоголовые горы «Три года назад, когда ехал на войну, именно отсюда он видел эти горы. Тогда тоже стоял тихий ясный вечер. Но, расставаясь с домом, с матерью и братьями, с родными и знакомыми, в тот вечер Хасан был грустным, а сегодня дело другое – он возвращается, и вечер потому иной – ласковый, радостный и светлый.
Наконец он увидит тех, о ком столько лет тосковал, кто так часто спился ему по ночам. Когда же наконец поезд прибудет в Моздок? Там Хасан сойдет. Хорошо бы приехать туда утром или днем, чтобы засветло попасть в Сагопши. Ну а если ночью, тоже не беда! Можно переночевать у нового друга, у Мити. Ночью добираться небезопасно, времена сейчас тревожные. За дорогу Хасан многого насмотрелся и наслышался, многое испытал. В разных местах разная власть. Хасану хочется верить, что в Сагопши, а может, и во всей Алханчуртской долине утвердилась власть Советов. Раз где-то она существует, то должна быть и там, у них. Хасану хорошо помнятся те вечера, которые он проводил в доме Исмаала, помнятся рассказы Дауда о новой власти. А интересно, какая власть в Моздоке? Митя ничего об этом не знает. Если власть там советская, Хасану можно смело пробираться домой. Митя очень хороший, общительный и добрый парень. Встретились они только накануне. Узнав, откуда родом Хасан, он радостно протянул руку и сказал:
– Мы, выходит, соседи! Я из Моздока! Дмитрием зовут, Митя значит.
За один день он о многом рассказал Хасану: о своей службе, о трудной дороге домой…
Митин дивизион стоял в Петрограде. Это был специально отобранный из Терского казачьего войска дивизион, предназначенный для охраны царя и его престола. Такое доверие оказывалось не каждому войску. А после Февральской революции он служил Временному правительству. Как-то, когда народ поднялся против власти Керенского и против войны, сотню из этого дивизиона бросили на подавление восставших. Шла она рысью, по узкой улице, и там, где эта улица резко сворачивала, то ли поскользнувшись, то ли оступившись, неожиданно упал Митин конь, сам Митя отлетел в сторону. К счастью, он не попал под копыта других коней только потому, что ехал последним. Товарищи, не думая, что с ним случилась беда, ехали себе дальше, решив, может, что он вот-вот их догонит. Но Митя не догнал. Сам-то он отделался легким ушибом, а вот с конем дело оказалось сложнее – ногу сломал. В растерянности Митя потянул коня, попытался сдвинуть с места – не тут-то было.
Оказавшийся рядом рыжебородый человек на костылях с горечью сказал:
– Жаль коня, жаль беднягу! Не тяни ты его, не видишь, нога поломана? Конь без ноги не пойдет! Это тебе не человек! – Рыжебородый тронул костыль. – Лошадь на костылях не сможет ходить. Человек – сможет. Человек все может: и лошадь может убить, и человека. – С каждым словом он распалялся все больше и больше, будто подогреваемый огнем изнутри. – Ты небось тоже ехал убивать? А? Таких же бедолаг, как сам! А за что? Что плохого они тебе сделали? Только за то, что они хотят, чтобы власть перешла в руки рабочих?
Голос хромого становился то тихим, то, наоборот, очень звонким. В какую-то минуту Мите хотелось повернуться и ударить его или, на худой конец, заткнуть ему глотку, а лучше бы убежать и вовсе не видеть этого человека о трех ногах…
– Чего тебе-то противиться тому, чтобы власть перешла в руки рабочих? – не умолкал тот. – А? Чего молчишь, я же с тобой разговариваю? А-а? Тебе царь нужен! Война нужна! А-а? Ты еще не лишился ноги!..
Дальше Митя ничего не помнит из того, что тот говорил. Он рванулся и побежал от этого хромого кликуши, а когда наконец обернулся, ничего уже не было видно – ни хромого, ни коня, ни той узкой улочки. Уходя все дальше, Митя стал обдумывать, что же ему делать. Искать свою сотню? Но зачем? В ушах все еще звенели слова рыжебородого: «Тебе царь нужен? Война нужна?»
Оно конечно, царь Мите не нужен, ничего такого хорошего царь ему лично не сделал. Слыхал, правда, Митя, что будто казакам сделал много хорошего. Только не всем. Это уж Митя точно знал. А службу царь требует со всех одинаково… Вот взять его родителей. Чего они видели хорошего? Последнюю лошадь и ту на войну отдали. Перед глазами вдруг встал отец: худое лицо, грустные глаза – им словно бы надоело глядеть на этот мир, ввалившаяся грудь. А мать? Холодные, сухие, в синих прожилках руки, бледные, без единой кровинки губы… Мите представилось на минуту, что и отец и мать в окружении каких-то людей. Вот эти люди с оголенными кли гаками наседают на них. Отец будто бы стоит, выставив вперед свою впалую грудь, и сердито глядит вроде бы прямо на Митю, да с укором. «Господи, да что же это происходит? Сплю или наяву мне все грезится?» – тряхнул головой Митя.
…Сколько времени прошло с тех пор! И чего только не приключалось с ним, чего только не вынес он, сколько одних пуль пролетело со свистом над ухом, а путь какой трудный и долгий!..
Вспоминая все свои беды, Митя хмурит брови. Он лежит на верхней полке, подперев кулаками подбородок, и смотрит в окно. Его очередь прохлаждаться на верхней полке. А внизу вон что делается: люди сбились в кучу, как цыплята под крылом квочки в холодный вечер.
После Мити полку займет Хасан, а сейчас он снизу смотрит на Митю, который за время пути стал ему как родной. Хасану даже кажется, что Митя похож на ингуша – и носом с горбинкой и смуглым худощавым лицом. Только языка не знает. А знай он его – настоящий ингуш, и только. Хасану жаль, что Митя не говорит по-ингушски: вот бы вволю душу отвели. А то что получается? Хасан толком русского не знает, так и-не выучился, хотя ведь уже три года дома не был. Правда, от того, что знал дома, Хасан ушел далеко. Теперь он мог бы и с Ис-маалом и даже со старшиной Ази поспорить. Но до Дауда и Малсага ему еще далеко. Если бы Хасан знал язык, как они, не сидел бы сейчас молча. Он хорошо понимает, о чем говорят другие, но едва сам захочет что-нибудь сказать, слова куда-то исчезают, язык становится тяжелым. С трудом удалось ему поведать попутчику своему о всех злоключениях, какие пришлось пережить. Весь взмок, пока втолковал, как и что, да и то под Митину подсказку-догадку.
Путь Хасана к Кавказу тоже был очень трудным. Весть о свершении революции застала его в госпитале, куда он попал еще в конце лета после ранения в грудь. Рана была тяжелой, выздоровление наступало медленно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154
– Кайпа! Кайпа! А я думал, что ты мужественная! Клянусь богом, думал, – засуетился Гойберд, неумело пытаясь успокоить несчастную мать.
2
Хасан хотел, чтобы вечер наступил как можно позднее. Сидя у окна, он жадно всматривался во все, что проплывает мимо. Холмы и лощины потемнели. Солнце зашло. Позолоченные им вершины хребтов и край неба с каждой минутой все больше и больше бледнеют. Знает Хасан, что скоро покажутся высокие белоголовые горы «Три года назад, когда ехал на войну, именно отсюда он видел эти горы. Тогда тоже стоял тихий ясный вечер. Но, расставаясь с домом, с матерью и братьями, с родными и знакомыми, в тот вечер Хасан был грустным, а сегодня дело другое – он возвращается, и вечер потому иной – ласковый, радостный и светлый.
Наконец он увидит тех, о ком столько лет тосковал, кто так часто спился ему по ночам. Когда же наконец поезд прибудет в Моздок? Там Хасан сойдет. Хорошо бы приехать туда утром или днем, чтобы засветло попасть в Сагопши. Ну а если ночью, тоже не беда! Можно переночевать у нового друга, у Мити. Ночью добираться небезопасно, времена сейчас тревожные. За дорогу Хасан многого насмотрелся и наслышался, многое испытал. В разных местах разная власть. Хасану хочется верить, что в Сагопши, а может, и во всей Алханчуртской долине утвердилась власть Советов. Раз где-то она существует, то должна быть и там, у них. Хасану хорошо помнятся те вечера, которые он проводил в доме Исмаала, помнятся рассказы Дауда о новой власти. А интересно, какая власть в Моздоке? Митя ничего об этом не знает. Если власть там советская, Хасану можно смело пробираться домой. Митя очень хороший, общительный и добрый парень. Встретились они только накануне. Узнав, откуда родом Хасан, он радостно протянул руку и сказал:
– Мы, выходит, соседи! Я из Моздока! Дмитрием зовут, Митя значит.
За один день он о многом рассказал Хасану: о своей службе, о трудной дороге домой…
Митин дивизион стоял в Петрограде. Это был специально отобранный из Терского казачьего войска дивизион, предназначенный для охраны царя и его престола. Такое доверие оказывалось не каждому войску. А после Февральской революции он служил Временному правительству. Как-то, когда народ поднялся против власти Керенского и против войны, сотню из этого дивизиона бросили на подавление восставших. Шла она рысью, по узкой улице, и там, где эта улица резко сворачивала, то ли поскользнувшись, то ли оступившись, неожиданно упал Митин конь, сам Митя отлетел в сторону. К счастью, он не попал под копыта других коней только потому, что ехал последним. Товарищи, не думая, что с ним случилась беда, ехали себе дальше, решив, может, что он вот-вот их догонит. Но Митя не догнал. Сам-то он отделался легким ушибом, а вот с конем дело оказалось сложнее – ногу сломал. В растерянности Митя потянул коня, попытался сдвинуть с места – не тут-то было.
Оказавшийся рядом рыжебородый человек на костылях с горечью сказал:
– Жаль коня, жаль беднягу! Не тяни ты его, не видишь, нога поломана? Конь без ноги не пойдет! Это тебе не человек! – Рыжебородый тронул костыль. – Лошадь на костылях не сможет ходить. Человек – сможет. Человек все может: и лошадь может убить, и человека. – С каждым словом он распалялся все больше и больше, будто подогреваемый огнем изнутри. – Ты небось тоже ехал убивать? А? Таких же бедолаг, как сам! А за что? Что плохого они тебе сделали? Только за то, что они хотят, чтобы власть перешла в руки рабочих?
Голос хромого становился то тихим, то, наоборот, очень звонким. В какую-то минуту Мите хотелось повернуться и ударить его или, на худой конец, заткнуть ему глотку, а лучше бы убежать и вовсе не видеть этого человека о трех ногах…
– Чего тебе-то противиться тому, чтобы власть перешла в руки рабочих? – не умолкал тот. – А? Чего молчишь, я же с тобой разговариваю? А-а? Тебе царь нужен! Война нужна! А-а? Ты еще не лишился ноги!..
Дальше Митя ничего не помнит из того, что тот говорил. Он рванулся и побежал от этого хромого кликуши, а когда наконец обернулся, ничего уже не было видно – ни хромого, ни коня, ни той узкой улочки. Уходя все дальше, Митя стал обдумывать, что же ему делать. Искать свою сотню? Но зачем? В ушах все еще звенели слова рыжебородого: «Тебе царь нужен? Война нужна?»
Оно конечно, царь Мите не нужен, ничего такого хорошего царь ему лично не сделал. Слыхал, правда, Митя, что будто казакам сделал много хорошего. Только не всем. Это уж Митя точно знал. А службу царь требует со всех одинаково… Вот взять его родителей. Чего они видели хорошего? Последнюю лошадь и ту на войну отдали. Перед глазами вдруг встал отец: худое лицо, грустные глаза – им словно бы надоело глядеть на этот мир, ввалившаяся грудь. А мать? Холодные, сухие, в синих прожилках руки, бледные, без единой кровинки губы… Мите представилось на минуту, что и отец и мать в окружении каких-то людей. Вот эти люди с оголенными кли гаками наседают на них. Отец будто бы стоит, выставив вперед свою впалую грудь, и сердито глядит вроде бы прямо на Митю, да с укором. «Господи, да что же это происходит? Сплю или наяву мне все грезится?» – тряхнул головой Митя.
…Сколько времени прошло с тех пор! И чего только не приключалось с ним, чего только не вынес он, сколько одних пуль пролетело со свистом над ухом, а путь какой трудный и долгий!..
Вспоминая все свои беды, Митя хмурит брови. Он лежит на верхней полке, подперев кулаками подбородок, и смотрит в окно. Его очередь прохлаждаться на верхней полке. А внизу вон что делается: люди сбились в кучу, как цыплята под крылом квочки в холодный вечер.
После Мити полку займет Хасан, а сейчас он снизу смотрит на Митю, который за время пути стал ему как родной. Хасану даже кажется, что Митя похож на ингуша – и носом с горбинкой и смуглым худощавым лицом. Только языка не знает. А знай он его – настоящий ингуш, и только. Хасану жаль, что Митя не говорит по-ингушски: вот бы вволю душу отвели. А то что получается? Хасан толком русского не знает, так и-не выучился, хотя ведь уже три года дома не был. Правда, от того, что знал дома, Хасан ушел далеко. Теперь он мог бы и с Ис-маалом и даже со старшиной Ази поспорить. Но до Дауда и Малсага ему еще далеко. Если бы Хасан знал язык, как они, не сидел бы сейчас молча. Он хорошо понимает, о чем говорят другие, но едва сам захочет что-нибудь сказать, слова куда-то исчезают, язык становится тяжелым. С трудом удалось ему поведать попутчику своему о всех злоключениях, какие пришлось пережить. Весь взмок, пока втолковал, как и что, да и то под Митину подсказку-догадку.
Путь Хасана к Кавказу тоже был очень трудным. Весть о свершении революции застала его в госпитале, куда он попал еще в конце лета после ранения в грудь. Рана была тяжелой, выздоровление наступало медленно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154