Это он все начал своими глупыми шутками.
8
В центре Пседаха собралось очень много народу, точно в базарный день. По обе стороны установленных вдоль площади столов сидели люди. На почетном месте восседали пристав, старшины и самые зажиточные люди из окрестных сел. Хусен рассмотрел среди них Саада и Соси.
Дальше устроились все остальные.
Поближе к именитым гостям и к тамаде ставили фаянсовые и фарфоровые тарелки, а дальше пошли глиняные чашки и даже деревянные, в которых замешивают тесто. Но какое имеет значение, в чем подадут, важно получить угощение.
У Мажи слюнки потекли, когда он увидел мясо.
В стороне сгрудились девушки. Нарядные, все в шелковых платьях и в шелковых же платках. Многие с гармошками. Звучит музыка. Тут же, как пчелы вокруг цветов, вьются молодые люди. Этим не до яств – им бы потанцевать, перекинуться взглядами, перемолвиться словом.
Но Хусену это ни к чему. Не думает он и о еде, хотя голоден. Глаза его прикованы к Сааду. Сообщить бы Хасану, что он здесь. Но как?…
На столы ставят кувшины, большие и маленькие бутылки с красным вином и так много стаканов, что кажется, будто их собрали со всего света.
Наконец поднялся пристав – хозяин пиршества. Хусен с удивлением посмотрел на его живот. Похоже, Сахаров уже выпил целую бочку – такое у него брюхо.
Пристав поднял руку. Все вокруг стихли.
– Налейте стаканы! – распорядился он.
Приказ выполнили не все. Старики не притронулись к вину. Пристав зло обвел их взглядом.
– Горцы!.. – крикнул он. – Граждане великой и могучей России!
На этот раз переводил какой-то молодой офицер-ингуш. Он это делал куда расторопней, чем Ази.
– Славному царствованию дома Романовых исполнилось триста лет!.. – продолжал пристав.
– Это он о ком же? – спросил соседа какой-то старик.
– А я откуда знаю! – услышал он в ответ.
– Это фамилия царей! Царь Николай тоже Романов, – пояснил человек, сидящий напротив.
Хусен старался не пропустить ни слова. Его ведь будут обо всем расспрашивать. К тому же и он слыхал, что в этот день должно быть от царя народу что-то хорошее. Но пока пристав все только славил дом Романовых.
– Вот уже триста лет, – выкрикивал он, – российское государство стоит как кремневый утес, побеждая всех своих врагов. И стоять будет вечно! Потому что правят им цари дома Романовых!.. Я поднимаю этот бокал, – наконец завершил пристав, – за императора-самодержца российского, короля польского, князя финляндского, за его величество государя императора Николая! Да здравствует Российская империя! Да здравствует государь!
– Да здравствует Николай-падишах! Да будет жить! – вторили приставу некоторые, а иные, как после молитвы, сказали «аминь».
Тосты следовали один за другим. И все славили царя и его дом, словно соревновались, кто лучше похвалит. Но люди ждали царских милостей, о которых, как они думали, должен объявить Сахаров. И потому жадно ловили лишь его речи. Едва он поднимался, все взгляды устремлялись на него. Хусен тоже ждал, и он с надеждой смотрел на пристава.
Мажи был занят своей заботой. Он добыл себе кусок мяса. Хусен не представляет, как это ему удалось. Наверно, уж очень он этого хотел.
Но… Внимание! Пригладив усы, снова поднялся пристав, и Хусен забыл о Мажи.
На этот раз было наконец объявлено, что царь издал манифест об амнистии: освободят заключенных, прекратятся гонения на тех, кто вынужден скрываться.
– Да продлятся годы его! – удовлетворенно сказал какой-то старец.
Двое-трое других воздели руки в молитве.
Но это не все! Люди мечтали: может, земли дадут.
Пристав больше ни о чем не говорил.
– Неужели в такой день царь больше ничего не сделает для народа?! – удивлялись некоторые.
– Заключенных он освобождает, а нас от наших тягот освободить не собирается?
– Неблагодарные вы люди! – сказал один из тех, что сидели поближе к приставу.
Он был одет в новенькую, с иголочки черкеску коричневого сукна. Специально к этому дню небось шил. Золотая цепочка от часов, зацепившись за серебряный газырь, сверкала чуть ли не на всю площадь.
– Клянусь богом, вам ничем не угодишь. Посмотрите, какой для вас накрыли стол! А вы ведете такие разговоры? Стыдно!
– Выходит, мы стадо! Попасли нас за столами, и все? – крикнул чеченец из Пседаха. – У нас дома голодные семьи. Их надо кормить. И каждый день, а не один раз.
– Не царю же кормить ваши семьи.
– Кормить не нужно! Пусть даст земли, мы и сами прокормим.
– Пусть налоги убавят, задушили нас совсем.
– Дайте нам такую же волю и блага, что и казакам. Мы не хуже их.
Вскочил взбешенный Ази. Замахал руками возле своих ушей, будто отталкивая от себя все эти разговоры.
– Люди, поимейте совесть, хоть сегодня не говорите о земле и о налогах! – крикнул он и, высунув кончик языка, показал на него пальцем. – Больно они у вас острые. Смотрите, все дело испортите…
Пристав повернулся к офицеру-ингушу. Тот объяснил ему, о чем речь. На миг Сахаров помрачнел, веки его тяжело опустились, а усы словно распушились. Но тут он вдруг улыбнулся и поднялся с места.
Шум прекратился. Люди встали. Одни – из уважения к облеченному властью, другие – потому, что все встают. А пристав уже шел вдоль столов, чокался чуть ли не с каждым, с иным перекидывался словом, особенно подчеркнуто был вежлив с теми, кто выразил неудовольствие.
– Значит, царский манифест не обрадовал вас? Я думал, вы будете благодарны, – говорил он.
Офицер-ингуш шел за ним и все переводил.
– А вам разве мало, что царь простил преступников? Да может ли быть большей доброта? Жаль, я надеялся, что ингуши от всего сердца выскажут государю благодарность и свою безграничную преданность. А вы выражаете только недовольство. Благодарите бога, что сегодня такой день! Не то многие из вас угодили бы за свои речи в Сибирь. Я не забыл, как месяц назад в Сагопши перебили моих стражников. Но царь прощает преступников, и я как его верноподданный подчиняюсь высочайшему указу и прекращаю преследование всех виновных.
Пристав шелкнул каблуками и кивнул офицеру-ингушу: переводи. При этом вид у пристава был такой, будто сам он считает себя сильнее и добрее государя императора.
– Мы благодарны! Не мало царь для нас сделал. Не может же он создать нам здесь земной рай?… – раздались отдельные голоса.
Офицер перевел. Пристав поднял стакан, осушил его до дна и, медленно повернувшись, пошел к своему месту.
Хусену больше нечего было делать на площади. Он услыхал главное: теперь Хасан может все ночи спокойно спать дома.
Хусен поспешил в условленное место, где его ждал брат.
– Что ты так долго? – с упреком спросил Хасан.
– Я принес тебе радостную весть! – не отвечая на вопрос, выкрикнул Хусен. – Ты свободен!
Но Хасана, как ни странно, это известие оставило равнодушным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154
8
В центре Пседаха собралось очень много народу, точно в базарный день. По обе стороны установленных вдоль площади столов сидели люди. На почетном месте восседали пристав, старшины и самые зажиточные люди из окрестных сел. Хусен рассмотрел среди них Саада и Соси.
Дальше устроились все остальные.
Поближе к именитым гостям и к тамаде ставили фаянсовые и фарфоровые тарелки, а дальше пошли глиняные чашки и даже деревянные, в которых замешивают тесто. Но какое имеет значение, в чем подадут, важно получить угощение.
У Мажи слюнки потекли, когда он увидел мясо.
В стороне сгрудились девушки. Нарядные, все в шелковых платьях и в шелковых же платках. Многие с гармошками. Звучит музыка. Тут же, как пчелы вокруг цветов, вьются молодые люди. Этим не до яств – им бы потанцевать, перекинуться взглядами, перемолвиться словом.
Но Хусену это ни к чему. Не думает он и о еде, хотя голоден. Глаза его прикованы к Сааду. Сообщить бы Хасану, что он здесь. Но как?…
На столы ставят кувшины, большие и маленькие бутылки с красным вином и так много стаканов, что кажется, будто их собрали со всего света.
Наконец поднялся пристав – хозяин пиршества. Хусен с удивлением посмотрел на его живот. Похоже, Сахаров уже выпил целую бочку – такое у него брюхо.
Пристав поднял руку. Все вокруг стихли.
– Налейте стаканы! – распорядился он.
Приказ выполнили не все. Старики не притронулись к вину. Пристав зло обвел их взглядом.
– Горцы!.. – крикнул он. – Граждане великой и могучей России!
На этот раз переводил какой-то молодой офицер-ингуш. Он это делал куда расторопней, чем Ази.
– Славному царствованию дома Романовых исполнилось триста лет!.. – продолжал пристав.
– Это он о ком же? – спросил соседа какой-то старик.
– А я откуда знаю! – услышал он в ответ.
– Это фамилия царей! Царь Николай тоже Романов, – пояснил человек, сидящий напротив.
Хусен старался не пропустить ни слова. Его ведь будут обо всем расспрашивать. К тому же и он слыхал, что в этот день должно быть от царя народу что-то хорошее. Но пока пристав все только славил дом Романовых.
– Вот уже триста лет, – выкрикивал он, – российское государство стоит как кремневый утес, побеждая всех своих врагов. И стоять будет вечно! Потому что правят им цари дома Романовых!.. Я поднимаю этот бокал, – наконец завершил пристав, – за императора-самодержца российского, короля польского, князя финляндского, за его величество государя императора Николая! Да здравствует Российская империя! Да здравствует государь!
– Да здравствует Николай-падишах! Да будет жить! – вторили приставу некоторые, а иные, как после молитвы, сказали «аминь».
Тосты следовали один за другим. И все славили царя и его дом, словно соревновались, кто лучше похвалит. Но люди ждали царских милостей, о которых, как они думали, должен объявить Сахаров. И потому жадно ловили лишь его речи. Едва он поднимался, все взгляды устремлялись на него. Хусен тоже ждал, и он с надеждой смотрел на пристава.
Мажи был занят своей заботой. Он добыл себе кусок мяса. Хусен не представляет, как это ему удалось. Наверно, уж очень он этого хотел.
Но… Внимание! Пригладив усы, снова поднялся пристав, и Хусен забыл о Мажи.
На этот раз было наконец объявлено, что царь издал манифест об амнистии: освободят заключенных, прекратятся гонения на тех, кто вынужден скрываться.
– Да продлятся годы его! – удовлетворенно сказал какой-то старец.
Двое-трое других воздели руки в молитве.
Но это не все! Люди мечтали: может, земли дадут.
Пристав больше ни о чем не говорил.
– Неужели в такой день царь больше ничего не сделает для народа?! – удивлялись некоторые.
– Заключенных он освобождает, а нас от наших тягот освободить не собирается?
– Неблагодарные вы люди! – сказал один из тех, что сидели поближе к приставу.
Он был одет в новенькую, с иголочки черкеску коричневого сукна. Специально к этому дню небось шил. Золотая цепочка от часов, зацепившись за серебряный газырь, сверкала чуть ли не на всю площадь.
– Клянусь богом, вам ничем не угодишь. Посмотрите, какой для вас накрыли стол! А вы ведете такие разговоры? Стыдно!
– Выходит, мы стадо! Попасли нас за столами, и все? – крикнул чеченец из Пседаха. – У нас дома голодные семьи. Их надо кормить. И каждый день, а не один раз.
– Не царю же кормить ваши семьи.
– Кормить не нужно! Пусть даст земли, мы и сами прокормим.
– Пусть налоги убавят, задушили нас совсем.
– Дайте нам такую же волю и блага, что и казакам. Мы не хуже их.
Вскочил взбешенный Ази. Замахал руками возле своих ушей, будто отталкивая от себя все эти разговоры.
– Люди, поимейте совесть, хоть сегодня не говорите о земле и о налогах! – крикнул он и, высунув кончик языка, показал на него пальцем. – Больно они у вас острые. Смотрите, все дело испортите…
Пристав повернулся к офицеру-ингушу. Тот объяснил ему, о чем речь. На миг Сахаров помрачнел, веки его тяжело опустились, а усы словно распушились. Но тут он вдруг улыбнулся и поднялся с места.
Шум прекратился. Люди встали. Одни – из уважения к облеченному властью, другие – потому, что все встают. А пристав уже шел вдоль столов, чокался чуть ли не с каждым, с иным перекидывался словом, особенно подчеркнуто был вежлив с теми, кто выразил неудовольствие.
– Значит, царский манифест не обрадовал вас? Я думал, вы будете благодарны, – говорил он.
Офицер-ингуш шел за ним и все переводил.
– А вам разве мало, что царь простил преступников? Да может ли быть большей доброта? Жаль, я надеялся, что ингуши от всего сердца выскажут государю благодарность и свою безграничную преданность. А вы выражаете только недовольство. Благодарите бога, что сегодня такой день! Не то многие из вас угодили бы за свои речи в Сибирь. Я не забыл, как месяц назад в Сагопши перебили моих стражников. Но царь прощает преступников, и я как его верноподданный подчиняюсь высочайшему указу и прекращаю преследование всех виновных.
Пристав шелкнул каблуками и кивнул офицеру-ингушу: переводи. При этом вид у пристава был такой, будто сам он считает себя сильнее и добрее государя императора.
– Мы благодарны! Не мало царь для нас сделал. Не может же он создать нам здесь земной рай?… – раздались отдельные голоса.
Офицер перевел. Пристав поднял стакан, осушил его до дна и, медленно повернувшись, пошел к своему месту.
Хусену больше нечего было делать на площади. Он услыхал главное: теперь Хасан может все ночи спокойно спать дома.
Хусен поспешил в условленное место, где его ждал брат.
– Что ты так долго? – с упреком спросил Хасан.
– Я принес тебе радостную весть! – не отвечая на вопрос, выкрикнул Хусен. – Ты свободен!
Но Хасана, как ни странно, это известие оставило равнодушным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154