– И Угрюмов и Мазай еще могут вернуться.
– Вернутся, если царь вернется. А его, говорят, порешили. Так что и их не жди, не вернутся.
– Вернутся! – топнула ногой молодка и взвизгнула: – У, ведьма, из-за тебя каблук чуть не поломала!
Она любовно погладила свой шевровый высокий ботинок.
– Жаль, что не поломала, офицерская подстилка! Стой, пока стоишь, да помалкивай.
– Чего это мне помалкивать! А тебя не только офицеры – и солдаты в подстилки не возьмут! Кому ты такая нужна? Посмотри на себя.
– Ты теперь тоже никому не нужна! Те, кому ты была нужна, ушли! Тю-тю, нет их больше.
– Радуешься горцам? Басурманам? Может, они тебя и приголубят. Смотрите-ка, бабоньки, она и вправду на них похожа. На азиатов-то.
Молодка закатилась смехом, но в ту же минуту и замолкла, будто рот ей кто закрыл. Та, худущая, пошла вдруг на нее с кулаками…
Проезжая мимо Нюркиных ворот, Хасан весь так и подался вперед: нет ли ее во дворе? А может, и Митя тут? Но как Хасан ни вглядывался, никого так и не увидел.
Странное дело, даже Фрол вышел на улицу, а тех, кого так хотелось встретить, Хасан не видел…
А в толпе все гутарили.
– Протасов, говорят, привел их! Правильно сделал. Знает, что бедному люду надобно.
– А чем горцы нам помогут?
– За советскую власть постоят. А власть эта, дай ей бог здравствовать, нам и поможет!.. У нас такого отряда нет. Одни с белыми воюют, другие в банды подались. Ну ничего, теперь они узнают.
– Что верно, то верно. А все-таки нам, казакам, стыдоба у горцев защиты искать.
– А что делать, коли богатеи вооружились и, как науки в паутине, стерегут свое богатство, чтоб людям его не отдать? И банды везде рыщут. Вот заведем свою милицию, тогда и горцы домой уйдут…
Вайнахи расселились в казармах, где до них жили красноармейцы. Стены побиты пулями. Окна без стекол, только в некоторых рамах торчат осколки. Здесь все изрешетили пулеметным огнем бичераховцы. Хасан помнит рассказ Гойберда об этом дне… А вон и церковь, где стоял пулемет. «Надо бы сровнять ее с землей», – подумал Хасан.
В казарме Хасан оказался рядом с Элбердом, ночью на пост ходил тоже с ним. И Хасана это радовало – он всегда тянулся к смелым, сильным людям. Впрочем, Элберд держался непривычно, словно провинившийся. И был очень неразговорчив. Он считал себя опозоренным. Пока Гарси ходит по земле, Элберд не может смотреть людям в глаза.
Вот н сейчас он с завистью говорит Хасану:
– Ты ранен на войне… Если бы и мою рану я получил в бою!
Хасан молча едет рядом с ним, прислушиваясь к конскому топоту. Перед ним встает образ отца. Если бы и Веки был убит на войне, на сердце у Хасана не было бы такой тяжести и позора за то, что этот проклятый Саад все еще разгуливает по свету…
– Может, люди думают, я оставлю этого Гарси неотмщенным? – перебивает его раздумья Элберд. – Да надену я платок своей жены, если не отомщу! Правда, дело это очень затянулось: то рана моя не загнивала, то в боевое охранение надо было ходить, потом война… Но теперь, как только вернусь отсюда, посмотрим!..
Элберд словно бы извинялся. А Хасан? Ему перед кем извиняться? Разве тому, что он до сих пор еще не отомстил за отца, нет своих причин: сначала был мал, потом война, а за эти семь-восемь месяцев, что вернулся домой, все знают, у него и дня не было для себя. Знает, наверно, об этом и Беки. Говорят же, что мертвые знают, чем занимаются живые…
– Вернемся отсюда, я тоже сделаю, что надо, – говорит Хасан. – Только бы вернуться живыми!..
Элберд покачивается в седле с опущенной головой и молчит…
Они едут на пост, охранять дорогу, что ведет из Моздока в степь. Дело к вечеру, а ветер уже холодный.
– Доброй ли будет для нас сегодняшняя ночь? – подумал вслух Элберд.
– Ветер не обещает добра, – сказал Хасан. – Хоть бы нас послали мост охранять. Там можно укрыться. в другой раз надо жребий бросить.
Элберд улыбнулся, покачал головой.
– Вытянем жребий туда, а ветер возьмет да и подует с другой стороны, что тогда? Нет, брат ты мой, знали, на что шли. Легко нам не будет.
Первая половина ночи кое-как прошла. Хасан с Элбердом частенько слезали с коней, чтобы подвигаться, обогреться. А потом, на счастье, ветер вдруг стих.
– Сжалился бог над нами, – обрадовался Хасан.
Но радость была недолгой: заморосил дождь, а спустя какое-то время посыпал снег.
Хасан с Элбердом с завистью смотрели в сторону города с ого огнями и дымками. Счастливчики, похрапывают себе в теплых домах. Даже товарищам их в казарме сейчас хорошо. Окна уже застеклили, печи топятся…
Над городом вдруг заалело зарево, и вслед за тем тревожно зазвонил колокол.
– Кажется, горит? – сказал Хасан.
– Похоже, что да. Колокол звонит, – согласился Элберд. – У нас при тревоге с мечети кричат, а у них в церковный колокол бьют.
Хасан слышать не мог слова «церковь». Ему одинаково ненавистны были и враги, что восстали здесь, в городе, против новой власти, и Бичерахов, которого он никогда по видел, и церковь – именно с нее строчил пулемет! Горцы ведь не зайдут в церковь, откуда им знать, что в ней делается, а враги там и могут плести свои сети.
– Ее бы поджечь, эту церковь, – зло бросил Хасан, – или взорвать!
– Пусть стоит. Чем она тебе мешает?
– Не помнишь разве, откуда летом пулемет строчил?
– Больше не застрочит. Ниоткуда. А мы не за тем сюда пришли, чтобы поджигать да взрывать. Пусть сам народ и решает, что с ней делать. А мы не должны подавать повода для того, чтобы о нас говорили плохое…
Но говорить плохое все-таки стали. На следующее же утро.
Пожар, который Хасан и Элберд видели ночью, оказывается, возник на большой паровой мельнице. В Моздоке распространился слух, будто поджог мельницы и убийство ее владельца дело рук горцев. Дошел этот слух и до притеречных станиц. Говорили о сундуке золота, о мешки денег. С каждым днем легенда о пропаже все росла и росла. Грабителей называли разных, но истинных похитителей найти не могли. А подозрение между тем пятнало всех. Командиры сотен грозились повесить виновных, если таковые отыщутся среди них…
Именно в этот день убили одного из сагошнинцев. Убили из засады, когда он один ехал по-над Тереком. Сражен он был одной-единственной пулей. Бедняга вырос сиротой у родственников. Совсем недавно женился. И теперь вот дома осталась молодая жена.
После этого случая решено было на пост посылать не двух, а трех или четырех человек сразу.
На второй день утром прошел новый слушок. Владельца мельницы, мол, никто не убивал, сам внезапно умер: увидел горящую мельницу, обомлел и умер. Но от этого черное пятно, что легло на вайнахов, белее не стало – утверждали, что коли бы не поджог, тан и владелец мельницы не умер бы. Обстановка накалялась ровно на столько, на сколько это было нужно врагам Советской власти, которые трусливо, как крысы, попрятались по своим норам и сидели в них, боясь высунуться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154
– Вернутся, если царь вернется. А его, говорят, порешили. Так что и их не жди, не вернутся.
– Вернутся! – топнула ногой молодка и взвизгнула: – У, ведьма, из-за тебя каблук чуть не поломала!
Она любовно погладила свой шевровый высокий ботинок.
– Жаль, что не поломала, офицерская подстилка! Стой, пока стоишь, да помалкивай.
– Чего это мне помалкивать! А тебя не только офицеры – и солдаты в подстилки не возьмут! Кому ты такая нужна? Посмотри на себя.
– Ты теперь тоже никому не нужна! Те, кому ты была нужна, ушли! Тю-тю, нет их больше.
– Радуешься горцам? Басурманам? Может, они тебя и приголубят. Смотрите-ка, бабоньки, она и вправду на них похожа. На азиатов-то.
Молодка закатилась смехом, но в ту же минуту и замолкла, будто рот ей кто закрыл. Та, худущая, пошла вдруг на нее с кулаками…
Проезжая мимо Нюркиных ворот, Хасан весь так и подался вперед: нет ли ее во дворе? А может, и Митя тут? Но как Хасан ни вглядывался, никого так и не увидел.
Странное дело, даже Фрол вышел на улицу, а тех, кого так хотелось встретить, Хасан не видел…
А в толпе все гутарили.
– Протасов, говорят, привел их! Правильно сделал. Знает, что бедному люду надобно.
– А чем горцы нам помогут?
– За советскую власть постоят. А власть эта, дай ей бог здравствовать, нам и поможет!.. У нас такого отряда нет. Одни с белыми воюют, другие в банды подались. Ну ничего, теперь они узнают.
– Что верно, то верно. А все-таки нам, казакам, стыдоба у горцев защиты искать.
– А что делать, коли богатеи вооружились и, как науки в паутине, стерегут свое богатство, чтоб людям его не отдать? И банды везде рыщут. Вот заведем свою милицию, тогда и горцы домой уйдут…
Вайнахи расселились в казармах, где до них жили красноармейцы. Стены побиты пулями. Окна без стекол, только в некоторых рамах торчат осколки. Здесь все изрешетили пулеметным огнем бичераховцы. Хасан помнит рассказ Гойберда об этом дне… А вон и церковь, где стоял пулемет. «Надо бы сровнять ее с землей», – подумал Хасан.
В казарме Хасан оказался рядом с Элбердом, ночью на пост ходил тоже с ним. И Хасана это радовало – он всегда тянулся к смелым, сильным людям. Впрочем, Элберд держался непривычно, словно провинившийся. И был очень неразговорчив. Он считал себя опозоренным. Пока Гарси ходит по земле, Элберд не может смотреть людям в глаза.
Вот н сейчас он с завистью говорит Хасану:
– Ты ранен на войне… Если бы и мою рану я получил в бою!
Хасан молча едет рядом с ним, прислушиваясь к конскому топоту. Перед ним встает образ отца. Если бы и Веки был убит на войне, на сердце у Хасана не было бы такой тяжести и позора за то, что этот проклятый Саад все еще разгуливает по свету…
– Может, люди думают, я оставлю этого Гарси неотмщенным? – перебивает его раздумья Элберд. – Да надену я платок своей жены, если не отомщу! Правда, дело это очень затянулось: то рана моя не загнивала, то в боевое охранение надо было ходить, потом война… Но теперь, как только вернусь отсюда, посмотрим!..
Элберд словно бы извинялся. А Хасан? Ему перед кем извиняться? Разве тому, что он до сих пор еще не отомстил за отца, нет своих причин: сначала был мал, потом война, а за эти семь-восемь месяцев, что вернулся домой, все знают, у него и дня не было для себя. Знает, наверно, об этом и Беки. Говорят же, что мертвые знают, чем занимаются живые…
– Вернемся отсюда, я тоже сделаю, что надо, – говорит Хасан. – Только бы вернуться живыми!..
Элберд покачивается в седле с опущенной головой и молчит…
Они едут на пост, охранять дорогу, что ведет из Моздока в степь. Дело к вечеру, а ветер уже холодный.
– Доброй ли будет для нас сегодняшняя ночь? – подумал вслух Элберд.
– Ветер не обещает добра, – сказал Хасан. – Хоть бы нас послали мост охранять. Там можно укрыться. в другой раз надо жребий бросить.
Элберд улыбнулся, покачал головой.
– Вытянем жребий туда, а ветер возьмет да и подует с другой стороны, что тогда? Нет, брат ты мой, знали, на что шли. Легко нам не будет.
Первая половина ночи кое-как прошла. Хасан с Элбердом частенько слезали с коней, чтобы подвигаться, обогреться. А потом, на счастье, ветер вдруг стих.
– Сжалился бог над нами, – обрадовался Хасан.
Но радость была недолгой: заморосил дождь, а спустя какое-то время посыпал снег.
Хасан с Элбердом с завистью смотрели в сторону города с ого огнями и дымками. Счастливчики, похрапывают себе в теплых домах. Даже товарищам их в казарме сейчас хорошо. Окна уже застеклили, печи топятся…
Над городом вдруг заалело зарево, и вслед за тем тревожно зазвонил колокол.
– Кажется, горит? – сказал Хасан.
– Похоже, что да. Колокол звонит, – согласился Элберд. – У нас при тревоге с мечети кричат, а у них в церковный колокол бьют.
Хасан слышать не мог слова «церковь». Ему одинаково ненавистны были и враги, что восстали здесь, в городе, против новой власти, и Бичерахов, которого он никогда по видел, и церковь – именно с нее строчил пулемет! Горцы ведь не зайдут в церковь, откуда им знать, что в ней делается, а враги там и могут плести свои сети.
– Ее бы поджечь, эту церковь, – зло бросил Хасан, – или взорвать!
– Пусть стоит. Чем она тебе мешает?
– Не помнишь разве, откуда летом пулемет строчил?
– Больше не застрочит. Ниоткуда. А мы не за тем сюда пришли, чтобы поджигать да взрывать. Пусть сам народ и решает, что с ней делать. А мы не должны подавать повода для того, чтобы о нас говорили плохое…
Но говорить плохое все-таки стали. На следующее же утро.
Пожар, который Хасан и Элберд видели ночью, оказывается, возник на большой паровой мельнице. В Моздоке распространился слух, будто поджог мельницы и убийство ее владельца дело рук горцев. Дошел этот слух и до притеречных станиц. Говорили о сундуке золота, о мешки денег. С каждым днем легенда о пропаже все росла и росла. Грабителей называли разных, но истинных похитителей найти не могли. А подозрение между тем пятнало всех. Командиры сотен грозились повесить виновных, если таковые отыщутся среди них…
Именно в этот день убили одного из сагошнинцев. Убили из засады, когда он один ехал по-над Тереком. Сражен он был одной-единственной пулей. Бедняга вырос сиротой у родственников. Совсем недавно женился. И теперь вот дома осталась молодая жена.
После этого случая решено было на пост посылать не двух, а трех или четырех человек сразу.
На второй день утром прошел новый слушок. Владельца мельницы, мол, никто не убивал, сам внезапно умер: увидел горящую мельницу, обомлел и умер. Но от этого черное пятно, что легло на вайнахов, белее не стало – утверждали, что коли бы не поджог, тан и владелец мельницы не умер бы. Обстановка накалялась ровно на столько, на сколько это было нужно врагам Советской власти, которые трусливо, как крысы, попрятались по своим норам и сидели в них, боясь высунуться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154