Сейчас я вас обсушу, отогрею, – приговаривала Кайпа, радуясь, что нашла своих мальчиков живыми и невредимыми.
Дети стеганули лошадь, она рванула. Хасан и Хусен побежали вперед.
– Дома сразу скиньте с себя мокрую одежду, – крикнула им вдогонку Кайпа, – я натопила кукурузными стеблями, у нас тепло…
Забыв об усталости, братья бежали по селу. Уже темнело.
– Ассалату, ва ассаламу…
Это голос муллы. С минарета деревянной мечети он возвещал о наступлении уразы.
Часть вторая
1
Весна в тот год наступила необычно рано. Старожилы утверждали, что давно так не бывало.
По весне главная забота о пахоте. Однако многие считали, что приступать к ней еще не время – ласточка не прилетела, а она как пить дать принесет с собой снег. Но не все так думали, иные решали по-своему: чего ждать, если двор уже весь затянут травой, будто ковром покрыт, и крапива вдоль плетня вытянулась уже по колено. Кто готов, пусть пашет, а кто не готов, тому не грех поторопиться…
У Гойберда сборы не долги. Он обстругал и заточил кол из сырого граба, купил у Соси две мерки кукурузы – и все сборы.
Огород ему соседи вспахали заодно со своим. С делянкой в поле дело посложнее – люди и со своей десятиной с трудом управляются. Вот и решил Гойберд сеять кукурузу под кол. А что поделаешь, коли лошади нет?
Ранним теплым утром, любуясь безоблачным небом и щурясь от яркого солнца, стоит он руки в боки у своего порога и, довольно потягиваясь, говорит:
– Бог милостив, решил порадовать бедный люд ранней весной.
«Только в мое положение Бог никак не войдет», – думает про себя Хажар, сидя на корточках возле Гойберда. Она всегда так присаживается после приступа кашля, выбивающего из сил. И с трудом поднимается только после того, как голова перестанет кружиться.
– И тебе полегчает, – оборачивается Гойберд к жене, – видишь, погода какая стоит?
– Да со мной будь что будет, – машет рукой Хажар, – лишь бы эту десятину засеять.
– Бог даст – засеем.
– В прошлом году не посеяли, так теперь вот совсем обнищали…
– В этом году подправимся.
– Не лучше ли с кем-нибудь, у кого лошадь есть, в паре наполовину сеять? Так бы оно вернее.
– Что нам полдесятины даст?
– А под кол посеешь – сорняки задавят кукурузу.
– Следить надо. Тогда и сорняк не страшен.
С минуту Гойберд молчит, потом вдруг резко бросает:
– Этот твой сискал сегодня не испечется, что ли?
Хажар тяжело поднимается и уходит в дом.
Гойберд еще долго стоит во дворе и с надеждой всматривается, не едет ли кто по улице. Неплохо бы зерно подбросить в поле на попутной арбе, а самому и пешком дойти можно. Но, как на беду, никого не видать. «Наверно, все уже в поле», – досадует Гойберд.
Но вот наконец с сискалом в сумке и с кукурузой в талсах, что перекинуты через плечо, опираясь на кол, Гойберд вышел за ворота.
Человеку, который какой уж год не реже чем раз в неделю пешком отмеряет путь во Владикавказ и обратно, дорога до Витэ-балки вроде как и не дорога.
За отцом следует сын – поможет в поле, будет бросать зерна в ямки, глядишь, все дело быстрее пойдет. В руках у Рашида сумка, но в ней всего два сискала да щепоть соли: чего нет, того не возьмешь. В поле можно еще и крапивы нарвать: там она посочнее да и почище, чем под плетнем.
Хасан тоже выехал в поле: хоть мал, а хозяин. Возраст – не помеха, была бы лошадь.
Они с Исмаалом договорились пахать с Товмарзой, братом Сями и Элмарзы.
Товмарза поначалу заартачился.
– Да какая же это лошадь? – развел он руками, увидев у своих ворот мерина Хасана. – Шкура, натянутая на жерди, да и только!
– Поимей совесть, Товмарза, не куражься над сиротами, – пристыдил Исмаал.
Хасан хотел было от обиды повернуть назад, да удержался. Куда подашься без плуга. В селе он есть не у каждого. Элмарза дает им свой, а они за это должны вспахать и его десятину.
Всю дорогу не унимался Товмарза.
– Нно, кляча! – покрикивал он. – Она едва тащит, как же пахать-то будет?
– Еще как будет, – отрезал Исмаал, – получше твоей. Я в прошлом году пахал на ней, знаю.
– Посмотрим…
Едва перебрались через Согап-ров, увидели вдали мужчину и мальчика. Мужчина с палкой в руках, а мальчик помахивает то ли сумкой, то ли узелком каким-то.
– Сдается мне, это Гойберд, – сказал Исмаал, – походка его.
– А с чего бы он с такой большой палкой? – хихикнул Товмарза.
Хасан знал, что в руках у Гойберда не палка, но разговаривать с Товмарзой не хотел.
Скоро они нагнали пешеходов. Это и правда были Гойберд с Рашидом.
– Эй вы, идите забирайтесь на арбу, – великодушно разрешил Товмарза.
– Благодарим. Мы пешком дойдем, – ответил Гойберд.
– Что ж, тебе не привыкать.
– Ты прав, Товмарза. Мне не привыкать. А что делать? Так уж устроен этот мир: одному в нем легко, а другому трудно.
– Ладно, Гойберд, не сердись ты на этого зубоскала. Идите садитесь.
Исмаал подвинулся, освободил возле себя место. Гойберд, за ним и Рашид быстро влезли на арбу.
– А для чего тебе этот кол? – не унимался Товмарза.
– Ты ведь не вчера родился, должен бы знать, для чего. Буду под кол кукурузу сеять.
– Надо же! До чего только люди не додумаются, – усмехнулся Товмарза.
– Додумаешься, – вздохнул Гойберд, – лошади у меня в хозяйстве нет, а жить надо.
– Да какая с такого посева кукуруза?
– Осенью посмотришь. Оно правда, потрудиться придется из рядно, но без труда и на вспаханном поле не много возьмешь.
Некоторое время ехали молча. Но Товмарзу ненадолго хватило.
– Подгони свою клячу, малыш, – высокомерно бросил он сидевшему рядом Хасану, – таким шагом мы и к полудню не доедем до места.
Мерин и правда еле плетется. Хасан злится на него: из-за проклятого столько насмешек наслушался. Мальчик хлещет коня почем зря, заодно и второго подхлестывает, хотя тот вовсе не при чем: он бы с радостью пошел быстрее, не будь у него в паре такая развалина.
– Ей бы горячую картофелину подать, вот бы рванула, – хихикнул Товмарза.
– Какую еще картофелину? – удивленно посмотрел на него Исмаал.
– Атакую. Не слыхал, чего сотворил пучеглазый Гайри? Он вез из Мочко-Юрта картофель, лошадь еле плелась, как ни подгонял ее, – не лучше этой, последний год доживала. Уже темнело, а Гайри еще только из Верхних Ачалуков выехал. Прут об нее обломал, а толку чуть. Тогда он остановил арбу, собрал сухой придорожный бурьян, разжег костер и бросил в огонь две-три картофелины.
– Зачем? – спросил Гойберд.
– Потерпи, узнаешь. Слушай дальше. Когда картофелины здорово раскалились, он вытащил их, сел на арбу, взял в руки вожжи и засунул одну картофелину под хвост лошади. Надо было видеть, как она рванула с места, прижимая хвостом картофелину, словно боялась потерять ее. Говорят, ни разу не остановилась до самого Гайрбек-Юрта.
Товмарза рассказывал и захлебывался от смеха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154
Дети стеганули лошадь, она рванула. Хасан и Хусен побежали вперед.
– Дома сразу скиньте с себя мокрую одежду, – крикнула им вдогонку Кайпа, – я натопила кукурузными стеблями, у нас тепло…
Забыв об усталости, братья бежали по селу. Уже темнело.
– Ассалату, ва ассаламу…
Это голос муллы. С минарета деревянной мечети он возвещал о наступлении уразы.
Часть вторая
1
Весна в тот год наступила необычно рано. Старожилы утверждали, что давно так не бывало.
По весне главная забота о пахоте. Однако многие считали, что приступать к ней еще не время – ласточка не прилетела, а она как пить дать принесет с собой снег. Но не все так думали, иные решали по-своему: чего ждать, если двор уже весь затянут травой, будто ковром покрыт, и крапива вдоль плетня вытянулась уже по колено. Кто готов, пусть пашет, а кто не готов, тому не грех поторопиться…
У Гойберда сборы не долги. Он обстругал и заточил кол из сырого граба, купил у Соси две мерки кукурузы – и все сборы.
Огород ему соседи вспахали заодно со своим. С делянкой в поле дело посложнее – люди и со своей десятиной с трудом управляются. Вот и решил Гойберд сеять кукурузу под кол. А что поделаешь, коли лошади нет?
Ранним теплым утром, любуясь безоблачным небом и щурясь от яркого солнца, стоит он руки в боки у своего порога и, довольно потягиваясь, говорит:
– Бог милостив, решил порадовать бедный люд ранней весной.
«Только в мое положение Бог никак не войдет», – думает про себя Хажар, сидя на корточках возле Гойберда. Она всегда так присаживается после приступа кашля, выбивающего из сил. И с трудом поднимается только после того, как голова перестанет кружиться.
– И тебе полегчает, – оборачивается Гойберд к жене, – видишь, погода какая стоит?
– Да со мной будь что будет, – машет рукой Хажар, – лишь бы эту десятину засеять.
– Бог даст – засеем.
– В прошлом году не посеяли, так теперь вот совсем обнищали…
– В этом году подправимся.
– Не лучше ли с кем-нибудь, у кого лошадь есть, в паре наполовину сеять? Так бы оно вернее.
– Что нам полдесятины даст?
– А под кол посеешь – сорняки задавят кукурузу.
– Следить надо. Тогда и сорняк не страшен.
С минуту Гойберд молчит, потом вдруг резко бросает:
– Этот твой сискал сегодня не испечется, что ли?
Хажар тяжело поднимается и уходит в дом.
Гойберд еще долго стоит во дворе и с надеждой всматривается, не едет ли кто по улице. Неплохо бы зерно подбросить в поле на попутной арбе, а самому и пешком дойти можно. Но, как на беду, никого не видать. «Наверно, все уже в поле», – досадует Гойберд.
Но вот наконец с сискалом в сумке и с кукурузой в талсах, что перекинуты через плечо, опираясь на кол, Гойберд вышел за ворота.
Человеку, который какой уж год не реже чем раз в неделю пешком отмеряет путь во Владикавказ и обратно, дорога до Витэ-балки вроде как и не дорога.
За отцом следует сын – поможет в поле, будет бросать зерна в ямки, глядишь, все дело быстрее пойдет. В руках у Рашида сумка, но в ней всего два сискала да щепоть соли: чего нет, того не возьмешь. В поле можно еще и крапивы нарвать: там она посочнее да и почище, чем под плетнем.
Хасан тоже выехал в поле: хоть мал, а хозяин. Возраст – не помеха, была бы лошадь.
Они с Исмаалом договорились пахать с Товмарзой, братом Сями и Элмарзы.
Товмарза поначалу заартачился.
– Да какая же это лошадь? – развел он руками, увидев у своих ворот мерина Хасана. – Шкура, натянутая на жерди, да и только!
– Поимей совесть, Товмарза, не куражься над сиротами, – пристыдил Исмаал.
Хасан хотел было от обиды повернуть назад, да удержался. Куда подашься без плуга. В селе он есть не у каждого. Элмарза дает им свой, а они за это должны вспахать и его десятину.
Всю дорогу не унимался Товмарза.
– Нно, кляча! – покрикивал он. – Она едва тащит, как же пахать-то будет?
– Еще как будет, – отрезал Исмаал, – получше твоей. Я в прошлом году пахал на ней, знаю.
– Посмотрим…
Едва перебрались через Согап-ров, увидели вдали мужчину и мальчика. Мужчина с палкой в руках, а мальчик помахивает то ли сумкой, то ли узелком каким-то.
– Сдается мне, это Гойберд, – сказал Исмаал, – походка его.
– А с чего бы он с такой большой палкой? – хихикнул Товмарза.
Хасан знал, что в руках у Гойберда не палка, но разговаривать с Товмарзой не хотел.
Скоро они нагнали пешеходов. Это и правда были Гойберд с Рашидом.
– Эй вы, идите забирайтесь на арбу, – великодушно разрешил Товмарза.
– Благодарим. Мы пешком дойдем, – ответил Гойберд.
– Что ж, тебе не привыкать.
– Ты прав, Товмарза. Мне не привыкать. А что делать? Так уж устроен этот мир: одному в нем легко, а другому трудно.
– Ладно, Гойберд, не сердись ты на этого зубоскала. Идите садитесь.
Исмаал подвинулся, освободил возле себя место. Гойберд, за ним и Рашид быстро влезли на арбу.
– А для чего тебе этот кол? – не унимался Товмарза.
– Ты ведь не вчера родился, должен бы знать, для чего. Буду под кол кукурузу сеять.
– Надо же! До чего только люди не додумаются, – усмехнулся Товмарза.
– Додумаешься, – вздохнул Гойберд, – лошади у меня в хозяйстве нет, а жить надо.
– Да какая с такого посева кукуруза?
– Осенью посмотришь. Оно правда, потрудиться придется из рядно, но без труда и на вспаханном поле не много возьмешь.
Некоторое время ехали молча. Но Товмарзу ненадолго хватило.
– Подгони свою клячу, малыш, – высокомерно бросил он сидевшему рядом Хасану, – таким шагом мы и к полудню не доедем до места.
Мерин и правда еле плетется. Хасан злится на него: из-за проклятого столько насмешек наслушался. Мальчик хлещет коня почем зря, заодно и второго подхлестывает, хотя тот вовсе не при чем: он бы с радостью пошел быстрее, не будь у него в паре такая развалина.
– Ей бы горячую картофелину подать, вот бы рванула, – хихикнул Товмарза.
– Какую еще картофелину? – удивленно посмотрел на него Исмаал.
– Атакую. Не слыхал, чего сотворил пучеглазый Гайри? Он вез из Мочко-Юрта картофель, лошадь еле плелась, как ни подгонял ее, – не лучше этой, последний год доживала. Уже темнело, а Гайри еще только из Верхних Ачалуков выехал. Прут об нее обломал, а толку чуть. Тогда он остановил арбу, собрал сухой придорожный бурьян, разжег костер и бросил в огонь две-три картофелины.
– Зачем? – спросил Гойберд.
– Потерпи, узнаешь. Слушай дальше. Когда картофелины здорово раскалились, он вытащил их, сел на арбу, взял в руки вожжи и засунул одну картофелину под хвост лошади. Надо было видеть, как она рванула с места, прижимая хвостом картофелину, словно боялась потерять ее. Говорят, ни разу не остановилась до самого Гайрбек-Юрта.
Товмарза рассказывал и захлебывался от смеха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154