Там ты будешь в безопасности… гяуры… У дяци отоспишься. Там ты будешь в безопасности…
Пока Хусен поднялся, на улице было уже почти светло.
– Э-эх, – покачала головой мать, – тебя и теперь, как маленького, не добудиться! Уже, видишь, рассветает. Уходить сейчас опасно. Куда бы мне тебя спрятать? Может, добежишь до Исмаала, пока еще на улицах никого нет?
– Да ничего, нани! Останусь я лучше дома. Может, на этот раз обойдется.
По правде сказать, Хусену очень хотелось остаться и как-нибудь дать знать Эсет, что он дома, что вернулся. А в Ачалуки еще успеет…
Тайком от матери Хусен послал к Эсет Султана. Очень скоро за плетнем мелькнуло ее белое платье, цветастый шелковый платок и выбившиеся из-под него завитки волос. Перед Хусеном сверкнули знакомые синие глаза.
С минуту юноша ничего не видел, кроме этой бездонной синевы, застывшей перед ним в испуге и удивлении.
Они долго молчали, глядя друг другу в глаза.
– Совсем вернулся? – спросила наконец Эсет. – Не уйдешь больше?
– Не уйду, Эсет. Только смотри, никому не проговорись, что я здесь. Ладно?
– Ладно, никому не скажу, – кивнула она, хотя на лице ее было написано удивление: отчего, мол, нужно скрывать такую радость?
Снова помолчали.
– Хусен, – заговорила первой Эсет, – а я выучила для тебя песню. И никому ее не играла. Ждала тебя.
Хусен счастливо улыбнулся, но потом вдруг погрустнел.
– Спасибо, Эсет. Только где я послушаю твою песню? К вам мне пойти нельзя, у плетня начнешь играть – тоже беды не миновать. Услышат, придут, а мне сейчас надо остерегаться людей…
– Я вечером поиграю, – сказала Эсет, – меня и раньше, когда тебя не было, всегда тянуло к плетню… Тут я часами сидела и наигрывала на гармошке. Нани сначала сердилась, а потом привыкла. Так что она и теперь ничего не подумает. Приходи вечером к плетню, туда, поближе к дому, – Эсет робко поглядела на Хусена.
Он просветлел от ее слов. Значит, Эсет помнила его, раз ходила сюда…
– Обязательно приду!
В этот день Эсет дважды под разными предлогами забегала к Кайпе. Дома никому и в голову не пришло удержать ее. Другое дело раньше, когда там были юноши, а сейчас, как думала Кабират, Кайпа одна с семилетним мальчонкой, никто не осудит Эсет за то, что навещает одинокую соседку…
Вечером, как и обещал, Хусен пришел к плетню, тихо свистнул. Не прошло и минуты – послышалась музыка. Хусену не часто доводилось слушать игру на гармошке, и потому мелодия не была знакома ему. Но она понравилась очень. Может, оттого, что играла-то Эсет?
Скоро ему уже было мало этой чудесной мелодии, хотелось видеть и слышать голос самой Эсет, не менее нежный, чем эти звуки. А вместо того вдруг загудела Кабират:
– Ты совсем с ума сошла! Чего это разыгралась на все село?
Эсет, стараясь заглушить бурчание матери, играла все громче и громче.
– Смотрите-ка вы на нее – и слушать не хочет! – не унималась Кабират.
Наконец гармошка, издав протяжно-рыдающий звук, умолкла в руках у разгневанной матери, а Эсет загнали в дом.
– Вот ты где? – сказала Кайпа, подходя к Хусену, который так и остался сидеть у плетня, погруженный в свои невеселые мысли. – А я обыскалась тебя! Идем домой!
Кайпа была очень встревожена. Оказывается, уже все село гудело. Говорили, что сын Беки сбежал с турецкой войны, продав казенных лошадей, и моздокская полиция ищет его, так как обоз тот был придан Терскому казачьему полку. Для Кайпы было новостью, что полиция ищет не Хасана, а Хусена. «Так, значит, Хасан не сбежал?» Это никак не укладывалось в голове у бедной матери. Она привыкла к тому, что все неожиданное ей преподносил старший сын! А теперь вот, выходит, и Хусен… Кайпа шла быстро, увлекая за собой сына. По пути она успела все ему рассказать.
– Ничего, – закончила мать, – одного-то я как-нибудь скрою! Вот если бы двоих – это труднее!.. Поживешь пока у дяци, а тем временем гяуры забудут о тебе.
В ту же ночь Хусен ушел в Ачалуки.
Настало лето, а о том, чтобы без страха вернуться в свое село, не могло быть и речи. За все это время Хусен только два раза побывал дома. Ходил ночами. Он бы, может, и чаще делал это, но надо было видеть, как волнуется дяци и как при его появлении дрожит от страха мать.
Между тем Кайпа боялась не зря. Полиция не забывала дороги к ее дому, а однажды, в какой уже раз не найдя своей жертвы, обозленные казаки увели с собой Кайпу и целых трое суток продержали ее в полицейском участке в Моздоке. Все допытывались, где сын.
С тех пор Кайпа боится пуще прежнего. Потому и пришлось Хусену в те оба раза, когда был дома, еще затемно возвращаться в Ачалуки, так и не повидавшись с Эсет.
И до чего же медленно тянется время! Особенно тягостны длинные летние дни. Ночи проходили быстро, и даже если не спалось, было спокойнее на душе. Каково это крепкому, здоровому парню день-деньской сидеть в доме, как птице в клетке?! А дяци из страха не выпускала его днем даже во двор.
– Люди знаешь какие дотошные? – говорила она. – Начнут расспрашивать: кто да что. Найдется и такой, что донесет.
И не зря боялась Сийбат: в Ачалуках уже двоих арестовали за дезертирство.
Как-то поздним вечером во двор въехал всадник. Хусену еще издали, из окна, показалось чем-то очень знакомым лицо этого человека, но вспомнить, где он его видел, юноша не смог.
– Кто это? – спросил он у дочери Сийбат, своей ровесницы.
– Наш родственник, – ответила девушка.
– Что нового во Владикавказе? – встретила всадника вопросом Сийбат.
– Ничего особенного.
Всадник уже спешился. И сейчас он стоял в сенцах.
Хусен из комнаты сквозь тусклый свет старался рассмотреть безбородое лицо гостя, прислушивался к его очень знакомому голосу, но, как ни напрягал свою память, все не мог понять, откуда у него такое чувство, что он знает этого человека.
– Ты так поздно! Не случилось ли чего? – снова заговорила Сийбат.
– Да нет, все хорошо. Просто еду домой узнать, как там дела. Сообщили, что нани больна. Не поднимается с постели…
– Да пошлет ей всевышний здоровья.
– Спасибо тебе. Хочу заодно заехать к семье Беки. Слыхал, младший его сын вернулся с войны…
– Да он же здесь! – всплеснула руками Сийбат.
– Кто? Хусен?
– Ну конечно, он! Хусен, где ты? Иди сюда.
Хусен вышел в сенцы смущенный, как молодой зять в доме родителей своей жены.
– Это Хусен? Да он же настоящий мужчина! Вот бы ни за что не узнал!..
Человек шагнул вперед и крепко обнял Хусена.
– Хусен, да ты, кажется, тоже не узнаешь его? – сказала Сийбат, заметив недоумение на лице юноши.
Но не успел Хусен рта раскрыть, человек вскричал:
– Я же Дауд!
Услышав это, Хусен наконец расплылся в улыбке и молча прижался к Дауду.
– Ты что, забыл меня? – не переставая тормошить его, спросил Дауд.
От радости парень не мог ни слова вымолвить. Да и что он сказал бы в ответ?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154
Пока Хусен поднялся, на улице было уже почти светло.
– Э-эх, – покачала головой мать, – тебя и теперь, как маленького, не добудиться! Уже, видишь, рассветает. Уходить сейчас опасно. Куда бы мне тебя спрятать? Может, добежишь до Исмаала, пока еще на улицах никого нет?
– Да ничего, нани! Останусь я лучше дома. Может, на этот раз обойдется.
По правде сказать, Хусену очень хотелось остаться и как-нибудь дать знать Эсет, что он дома, что вернулся. А в Ачалуки еще успеет…
Тайком от матери Хусен послал к Эсет Султана. Очень скоро за плетнем мелькнуло ее белое платье, цветастый шелковый платок и выбившиеся из-под него завитки волос. Перед Хусеном сверкнули знакомые синие глаза.
С минуту юноша ничего не видел, кроме этой бездонной синевы, застывшей перед ним в испуге и удивлении.
Они долго молчали, глядя друг другу в глаза.
– Совсем вернулся? – спросила наконец Эсет. – Не уйдешь больше?
– Не уйду, Эсет. Только смотри, никому не проговорись, что я здесь. Ладно?
– Ладно, никому не скажу, – кивнула она, хотя на лице ее было написано удивление: отчего, мол, нужно скрывать такую радость?
Снова помолчали.
– Хусен, – заговорила первой Эсет, – а я выучила для тебя песню. И никому ее не играла. Ждала тебя.
Хусен счастливо улыбнулся, но потом вдруг погрустнел.
– Спасибо, Эсет. Только где я послушаю твою песню? К вам мне пойти нельзя, у плетня начнешь играть – тоже беды не миновать. Услышат, придут, а мне сейчас надо остерегаться людей…
– Я вечером поиграю, – сказала Эсет, – меня и раньше, когда тебя не было, всегда тянуло к плетню… Тут я часами сидела и наигрывала на гармошке. Нани сначала сердилась, а потом привыкла. Так что она и теперь ничего не подумает. Приходи вечером к плетню, туда, поближе к дому, – Эсет робко поглядела на Хусена.
Он просветлел от ее слов. Значит, Эсет помнила его, раз ходила сюда…
– Обязательно приду!
В этот день Эсет дважды под разными предлогами забегала к Кайпе. Дома никому и в голову не пришло удержать ее. Другое дело раньше, когда там были юноши, а сейчас, как думала Кабират, Кайпа одна с семилетним мальчонкой, никто не осудит Эсет за то, что навещает одинокую соседку…
Вечером, как и обещал, Хусен пришел к плетню, тихо свистнул. Не прошло и минуты – послышалась музыка. Хусену не часто доводилось слушать игру на гармошке, и потому мелодия не была знакома ему. Но она понравилась очень. Может, оттого, что играла-то Эсет?
Скоро ему уже было мало этой чудесной мелодии, хотелось видеть и слышать голос самой Эсет, не менее нежный, чем эти звуки. А вместо того вдруг загудела Кабират:
– Ты совсем с ума сошла! Чего это разыгралась на все село?
Эсет, стараясь заглушить бурчание матери, играла все громче и громче.
– Смотрите-ка вы на нее – и слушать не хочет! – не унималась Кабират.
Наконец гармошка, издав протяжно-рыдающий звук, умолкла в руках у разгневанной матери, а Эсет загнали в дом.
– Вот ты где? – сказала Кайпа, подходя к Хусену, который так и остался сидеть у плетня, погруженный в свои невеселые мысли. – А я обыскалась тебя! Идем домой!
Кайпа была очень встревожена. Оказывается, уже все село гудело. Говорили, что сын Беки сбежал с турецкой войны, продав казенных лошадей, и моздокская полиция ищет его, так как обоз тот был придан Терскому казачьему полку. Для Кайпы было новостью, что полиция ищет не Хасана, а Хусена. «Так, значит, Хасан не сбежал?» Это никак не укладывалось в голове у бедной матери. Она привыкла к тому, что все неожиданное ей преподносил старший сын! А теперь вот, выходит, и Хусен… Кайпа шла быстро, увлекая за собой сына. По пути она успела все ему рассказать.
– Ничего, – закончила мать, – одного-то я как-нибудь скрою! Вот если бы двоих – это труднее!.. Поживешь пока у дяци, а тем временем гяуры забудут о тебе.
В ту же ночь Хусен ушел в Ачалуки.
Настало лето, а о том, чтобы без страха вернуться в свое село, не могло быть и речи. За все это время Хусен только два раза побывал дома. Ходил ночами. Он бы, может, и чаще делал это, но надо было видеть, как волнуется дяци и как при его появлении дрожит от страха мать.
Между тем Кайпа боялась не зря. Полиция не забывала дороги к ее дому, а однажды, в какой уже раз не найдя своей жертвы, обозленные казаки увели с собой Кайпу и целых трое суток продержали ее в полицейском участке в Моздоке. Все допытывались, где сын.
С тех пор Кайпа боится пуще прежнего. Потому и пришлось Хусену в те оба раза, когда был дома, еще затемно возвращаться в Ачалуки, так и не повидавшись с Эсет.
И до чего же медленно тянется время! Особенно тягостны длинные летние дни. Ночи проходили быстро, и даже если не спалось, было спокойнее на душе. Каково это крепкому, здоровому парню день-деньской сидеть в доме, как птице в клетке?! А дяци из страха не выпускала его днем даже во двор.
– Люди знаешь какие дотошные? – говорила она. – Начнут расспрашивать: кто да что. Найдется и такой, что донесет.
И не зря боялась Сийбат: в Ачалуках уже двоих арестовали за дезертирство.
Как-то поздним вечером во двор въехал всадник. Хусену еще издали, из окна, показалось чем-то очень знакомым лицо этого человека, но вспомнить, где он его видел, юноша не смог.
– Кто это? – спросил он у дочери Сийбат, своей ровесницы.
– Наш родственник, – ответила девушка.
– Что нового во Владикавказе? – встретила всадника вопросом Сийбат.
– Ничего особенного.
Всадник уже спешился. И сейчас он стоял в сенцах.
Хусен из комнаты сквозь тусклый свет старался рассмотреть безбородое лицо гостя, прислушивался к его очень знакомому голосу, но, как ни напрягал свою память, все не мог понять, откуда у него такое чувство, что он знает этого человека.
– Ты так поздно! Не случилось ли чего? – снова заговорила Сийбат.
– Да нет, все хорошо. Просто еду домой узнать, как там дела. Сообщили, что нани больна. Не поднимается с постели…
– Да пошлет ей всевышний здоровья.
– Спасибо тебе. Хочу заодно заехать к семье Беки. Слыхал, младший его сын вернулся с войны…
– Да он же здесь! – всплеснула руками Сийбат.
– Кто? Хусен?
– Ну конечно, он! Хусен, где ты? Иди сюда.
Хусен вышел в сенцы смущенный, как молодой зять в доме родителей своей жены.
– Это Хусен? Да он же настоящий мужчина! Вот бы ни за что не узнал!..
Человек шагнул вперед и крепко обнял Хусена.
– Хусен, да ты, кажется, тоже не узнаешь его? – сказала Сийбат, заметив недоумение на лице юноши.
Но не успел Хусен рта раскрыть, человек вскричал:
– Я же Дауд!
Услышав это, Хусен наконец расплылся в улыбке и молча прижался к Дауду.
– Ты что, забыл меня? – не переставая тормошить его, спросил Дауд.
От радости парень не мог ни слова вымолвить. Да и что он сказал бы в ответ?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154