е. расширения ее до
пределов всего существующего и мылимого, ни попытка истол-
ковать эту связь, как чисто внешнее отношение между пустой
формой направленности яли деятельности и чуждым ей содер-
жанием, не дают удовлетворительного отграничения круга ду-
шевной жизни. Соотношение между душевной жизнью и объек-
тивной реальностью более гонкое и сложное, чем простая вклю-
ченность последней в первую или исключенность из нее. Не
останавливаясь на других теориях, пытающихся объяснить это
соотношение, постараемся определить круг душевной жизни через
простое самонаблюдение. При этом, предвосхищая дальнейшее,
мы должны отметить, что для успешного анализа этого сложного
клубка отношений необходимо отличать сам субстрат душевной
жизни, как таковой, - душевную жизнь саму по себе - от об-
ласти конкретного ее обнаружения. Здесь мы имеем дело лишь
с первой задачей. Для простоты анализа при этом полезно сна-
чала исходить из некоторых особых, в известном смысле даже
исключительных состояний душевной жизни; необходимые поп-
равки и дополнения могут быть внесены позднее.
Представим себе нашу душевную жизнь в состоянии полуд-
ремоты. Вообразим себе, что после утомительных и беспокойных
занятий дня мы в сумерках прилегли на диван и, ни о чем не
думая и не заботясь, не руководя целесообразно ходом нашего
сознания, безвольно отдались той неведомой и близко знакомой
нам, всегда присутствующей в нас стихии, которую мы зовем
нашей душевной жизнью. Тогда, на фоне общего душевного
состояния, неопределимым и неразличным образом слагающегося
из ощущений нашего тела - ощущений дыхания, кровообра-
щения, пищеварения, положения нашего тела и его прикосно-
вения к дивану, чувства усталости и пр. - в нас начинается
особая жизнь; мы теряем различие между нашим <я" и внешним
миром; для нас нет ни того, ни другого, нет и сознания опре-
деленного пространства и времени, в которых мы обычно раз-
мещаем и нашу жизнь, и предметы внешнего мира. Нет различия
между <существующим" и <воображаемым>, <настоящим> и <про-
шедшим и будущим>. Все течет, возникает и исчезает, потому
что мы не сознаем никакого постоянства и ни на чем не можем
остановиться, и вместе с тем ничего не совершается, потому что
мы не замечаем ни возникновения, ни уничтожения. Неуловимое
в своей прихотливости и изменчивости многообразие душевных
движений, образов, настроений, мыслей без остановки протекает
в нас, как капли воды в текущей реке, и вместе с тем слито
в одно неразрывное, непреходящее бесформенное целое. Такое
приблизительно душевное состояние описано в прекрасных сти-
хах Тютчева:
Тени сизые смесились,
Цвет поблекнул. звук уснул,
Жизнь, движенье разрешились
В сумрак зыбкий, в дальний гул.
Мотылька полет незримый
Слышен в воздухе ночном.
Час тоски невыразимой!
Все во мне, и я во всем.
Или вообразим себя в состоянии, в известном смысле совер-
шенно противоположном описанному, но имеющим с ним, не-
смотря на всю противоположность, некоторое общее сходство.
Представим себя в состоянии сильнейшего возбуждения - все
равно, в чем бы оно ни заключалось - в восторге ли любви,
или в припадке яростного гнева, в светлом ли молитвенном
экстазе, или в кошмаре непобедимого, безысходного отчаяния.
Это состояние возбуждейия во всех его многообразных формах
имеет то общее с описанным выше состоянием дремотного рас-
слабления, что и в нем мы теряем некоторые типичные черты
нашего обычного <нормального> сознания: представление о про-
странстве и времени, о внешнем мире, нашем <я> и различии
между ними. Но если в первом случае эти представления как
бы затопленны мирным разлитием тихих вод нашей душевной
жизни, то тут они исчезли в бурном водовороте яростного, не-
удержимо несущегося потока. Результат, в известном смысле,
все же один и тот же: все твердое, прочное, что обычно стесняет
нашу душевную жизнь и противостоит ей, как бы ограничивает
и окаймляет ее как высокие берега - воды реки, залито здесь
сплошной текучей стихией самой душевной жизни.
Теперь, быть может, ясно, почему для определения области
душевной жизни мы избрали такие редкие <ненормальные> со-
стояния сознания: в этих ненормальных состояниях, когда ду-
шевная жизнь выходит из своих обычных берегов и заливает
все прле нашего сознания, она яснее предстоит нам в своей
собственной сущности, чем там, где она трудно определимым
образом ограничена со всех сторон чем-то иным, чем она сама,
и протекает на почве этого иного. Раз уловив в этом необычном,
гипертрофированном состоянии внутреннее содержание этой сво-
еобразной стихии, мы потом уже легко замечаем ее присутствие
и там, где она стеснена и отодвинута на задний план иными,
более оформленными и знакомыми нам элементами бытия. Ибо
нетрудно подметить, что и там, где мы совсем не погружены
в нашу душевную жизнь, а заняты гораздо более разумными
и трезвыми вещами, она продолжает присутствовать. Мы грезим
постоянно и наяву, и не только когда мы покорно и безвольно
отдаемся грезам, но и когда гоним их от себя или совсем не
замечаем; и точно так же бурные, волнующиеся силы нашей
душевной жизни часто грозно плещутся у своих берегов и тогда,
когда их ропот еще не перешел в открытый мятеж или когда
этот мятеж, едва начавшись, подавляется нами. Пусть наше
внимание всецело и упорно сосредоточено на каком-либо пред-
мете - будет ли то что-либо конкретно предстоящее нашему
взору или теоретический вопрос, который мы хотим разрешить,
или практическое дело, выполнение которого мы обдумываем.
Но как бы ни было напряжено наше внимание, оно не может
быть постоянным: оно ритмически усиливается и ослабляется
и имеет также от времени до времени более или менее длитель-
ные перерывы. Эти ослабления и перерывы суть моменты, когда
нас заливают волны знакомой нам душевной жизни, когда,
вместо определенного предметного мира, на сцену опять высту-
пает хаос колеблющихся, неоформленных, сменяющихся образов
и настроений; но и вне этих промежутков этот хаос, стесненный
и задержанный в своем развитии, беспрерывно продолжает на-
пирать на наше сознание и есть неизменный молчаливый его
спутник. На переднем плане сознания, и притом в центре этого
плана, стоит предмет нашего внимания, но периферия переднего
плана и весь задний план занят игрой душевной жизни.
Так, уже в составе нашего зрительного поля только цент-
ральная часть есть явно различенные предмет, вся периферия
принадлежит области неопознанного, где образы, которые должны
были бы быть образами предметов, пребывают в зачаточном
состоянии и, сливаясь с бесформенным целым душевной жизни,
ведут в нем свою фантастическую жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
пределов всего существующего и мылимого, ни попытка истол-
ковать эту связь, как чисто внешнее отношение между пустой
формой направленности яли деятельности и чуждым ей содер-
жанием, не дают удовлетворительного отграничения круга ду-
шевной жизни. Соотношение между душевной жизнью и объек-
тивной реальностью более гонкое и сложное, чем простая вклю-
ченность последней в первую или исключенность из нее. Не
останавливаясь на других теориях, пытающихся объяснить это
соотношение, постараемся определить круг душевной жизни через
простое самонаблюдение. При этом, предвосхищая дальнейшее,
мы должны отметить, что для успешного анализа этого сложного
клубка отношений необходимо отличать сам субстрат душевной
жизни, как таковой, - душевную жизнь саму по себе - от об-
ласти конкретного ее обнаружения. Здесь мы имеем дело лишь
с первой задачей. Для простоты анализа при этом полезно сна-
чала исходить из некоторых особых, в известном смысле даже
исключительных состояний душевной жизни; необходимые поп-
равки и дополнения могут быть внесены позднее.
Представим себе нашу душевную жизнь в состоянии полуд-
ремоты. Вообразим себе, что после утомительных и беспокойных
занятий дня мы в сумерках прилегли на диван и, ни о чем не
думая и не заботясь, не руководя целесообразно ходом нашего
сознания, безвольно отдались той неведомой и близко знакомой
нам, всегда присутствующей в нас стихии, которую мы зовем
нашей душевной жизнью. Тогда, на фоне общего душевного
состояния, неопределимым и неразличным образом слагающегося
из ощущений нашего тела - ощущений дыхания, кровообра-
щения, пищеварения, положения нашего тела и его прикосно-
вения к дивану, чувства усталости и пр. - в нас начинается
особая жизнь; мы теряем различие между нашим <я" и внешним
миром; для нас нет ни того, ни другого, нет и сознания опре-
деленного пространства и времени, в которых мы обычно раз-
мещаем и нашу жизнь, и предметы внешнего мира. Нет различия
между <существующим" и <воображаемым>, <настоящим> и <про-
шедшим и будущим>. Все течет, возникает и исчезает, потому
что мы не сознаем никакого постоянства и ни на чем не можем
остановиться, и вместе с тем ничего не совершается, потому что
мы не замечаем ни возникновения, ни уничтожения. Неуловимое
в своей прихотливости и изменчивости многообразие душевных
движений, образов, настроений, мыслей без остановки протекает
в нас, как капли воды в текущей реке, и вместе с тем слито
в одно неразрывное, непреходящее бесформенное целое. Такое
приблизительно душевное состояние описано в прекрасных сти-
хах Тютчева:
Тени сизые смесились,
Цвет поблекнул. звук уснул,
Жизнь, движенье разрешились
В сумрак зыбкий, в дальний гул.
Мотылька полет незримый
Слышен в воздухе ночном.
Час тоски невыразимой!
Все во мне, и я во всем.
Или вообразим себя в состоянии, в известном смысле совер-
шенно противоположном описанному, но имеющим с ним, не-
смотря на всю противоположность, некоторое общее сходство.
Представим себя в состоянии сильнейшего возбуждения - все
равно, в чем бы оно ни заключалось - в восторге ли любви,
или в припадке яростного гнева, в светлом ли молитвенном
экстазе, или в кошмаре непобедимого, безысходного отчаяния.
Это состояние возбуждейия во всех его многообразных формах
имеет то общее с описанным выше состоянием дремотного рас-
слабления, что и в нем мы теряем некоторые типичные черты
нашего обычного <нормального> сознания: представление о про-
странстве и времени, о внешнем мире, нашем <я> и различии
между ними. Но если в первом случае эти представления как
бы затопленны мирным разлитием тихих вод нашей душевной
жизни, то тут они исчезли в бурном водовороте яростного, не-
удержимо несущегося потока. Результат, в известном смысле,
все же один и тот же: все твердое, прочное, что обычно стесняет
нашу душевную жизнь и противостоит ей, как бы ограничивает
и окаймляет ее как высокие берега - воды реки, залито здесь
сплошной текучей стихией самой душевной жизни.
Теперь, быть может, ясно, почему для определения области
душевной жизни мы избрали такие редкие <ненормальные> со-
стояния сознания: в этих ненормальных состояниях, когда ду-
шевная жизнь выходит из своих обычных берегов и заливает
все прле нашего сознания, она яснее предстоит нам в своей
собственной сущности, чем там, где она трудно определимым
образом ограничена со всех сторон чем-то иным, чем она сама,
и протекает на почве этого иного. Раз уловив в этом необычном,
гипертрофированном состоянии внутреннее содержание этой сво-
еобразной стихии, мы потом уже легко замечаем ее присутствие
и там, где она стеснена и отодвинута на задний план иными,
более оформленными и знакомыми нам элементами бытия. Ибо
нетрудно подметить, что и там, где мы совсем не погружены
в нашу душевную жизнь, а заняты гораздо более разумными
и трезвыми вещами, она продолжает присутствовать. Мы грезим
постоянно и наяву, и не только когда мы покорно и безвольно
отдаемся грезам, но и когда гоним их от себя или совсем не
замечаем; и точно так же бурные, волнующиеся силы нашей
душевной жизни часто грозно плещутся у своих берегов и тогда,
когда их ропот еще не перешел в открытый мятеж или когда
этот мятеж, едва начавшись, подавляется нами. Пусть наше
внимание всецело и упорно сосредоточено на каком-либо пред-
мете - будет ли то что-либо конкретно предстоящее нашему
взору или теоретический вопрос, который мы хотим разрешить,
или практическое дело, выполнение которого мы обдумываем.
Но как бы ни было напряжено наше внимание, оно не может
быть постоянным: оно ритмически усиливается и ослабляется
и имеет также от времени до времени более или менее длитель-
ные перерывы. Эти ослабления и перерывы суть моменты, когда
нас заливают волны знакомой нам душевной жизни, когда,
вместо определенного предметного мира, на сцену опять высту-
пает хаос колеблющихся, неоформленных, сменяющихся образов
и настроений; но и вне этих промежутков этот хаос, стесненный
и задержанный в своем развитии, беспрерывно продолжает на-
пирать на наше сознание и есть неизменный молчаливый его
спутник. На переднем плане сознания, и притом в центре этого
плана, стоит предмет нашего внимания, но периферия переднего
плана и весь задний план занят игрой душевной жизни.
Так, уже в составе нашего зрительного поля только цент-
ральная часть есть явно различенные предмет, вся периферия
принадлежит области неопознанного, где образы, которые должны
были бы быть образами предметов, пребывают в зачаточном
состоянии и, сливаясь с бесформенным целым душевной жизни,
ведут в нем свою фантастическую жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85