Только
потому, что мы выходим из внутреннего мира душевного
переживания, как такового, переносимся в предметный мир и уже
в самом последнем помещаем переживание, как его особую часть,
мы имеем возможность измерять время душевного переживания.
Поскольку я действительно переживаю, переживание лишено
измеримой длительности, не локализовано во времени; лишь пос-
кольку я возношусь над переживанием, как бы отчуждаюсь от него
и мыслю его, т. е. подменяю его невыразимую непосредственную
природу его изображением в предметном мире, я могу определять
его время. Пусть кто-нибудь попытается, переживая какое-нибудь
сильное чувство, в то же время и не уничтожая самого чувства,
определить его длительность, и он тотчас же убедится, что это -
неосуществимая, более того, внутреннее противоречивая задача.
Эти соображения приводят нас к выводу, что по крайней
мере одна из основных черт душевной жизни, в ее отличии от
предметного мира, есть ее неизмеримость: так называемая не-
протяженность - которую точнее нужно было бы назвать не-
пространственностью - душевной жизни, есть лишь одно из
проявлений этой неизмеримости. Но для того, чтобы уловить
своеобразие душевной жизни в его существенных чертах, мы
должны опять исходить не из каких-либо теорий и их критики,
а из непредвзятого описания душевной жизни, как она непос-
редственно нам дана. Тогда мы увидим, что то, что мы назвали
общим и неопределенным термином неизмеримости, разверты-
вается в сложное многообразие конкретных черт.
II
Первое, что мы наблюдаем в душевной жизни, есть присущий
ей характер сплошности, слитности, бесформенного единства.
Прежняя психология, можно сказать, целиком строилась на игно-
рировании этой основной черты. Под сознанием или душевной
жизнью разумелось какое-то (большей частью, молчаливо допу-
скаемое) пустое, чисто формальное единство, нечто вроде пустой
сцены или арены, которая как бы извне наполнялась содер-
жанием; и это содержание состояло в том, что на сцену (из-за
неведомых кулис) выходили определенные, строго обособленные
персонажи, в лице <ощущений>, <представлений>, <чувств>,
<стремлений> и т. п. Эти персонажи вступали в определенные
отношения друг с другом - дружеские и враждебные, они то
выталкивали друг друга со сцены или боролись за преобладание
на сцене, то сближались так, что позднее выходили на сцену
лишь совместно. В психологии Гербарта можно найти подробное
описание этих фантастических феерий. Но, в сущности, такова
была вся вообще старая психология.
К счастью, теперь становится почти общим местом убеждение,
что это было заблуждением, выдумкой, а не описанием дейст-
вительного существа душевной жизни. Однако и теперь критики
этой ложной теории по большей части ограничиваются тем, что
указывают на ее недостаточность. Удовлетворяются указанием,
что сцена не исчерпывается одними действующими лицами: во
всякой сцене должны, ведь, по крайней мере, быть декорации,
кулисы, подмостки, освещение, которые сами уже не выступают
на сцене как действующие лица, а выполняют иную <роль> - роль
общих условий для разыгрывания действующими лицами их осо-
бых ролей. И видят глубокую психологическую мудрость в том,
что в душевной жизни, наряду с отдельными ощущениями, чувст-
вами, стремлениями, находят некоторые общие, далее неопре-
делимые <состояния сознания>
Лишь в самое последнее время, преимущественно по почину
Бергсона, намечается окончательное уничтожение этой фантас-
тической феерии сознания. Приглядываясь внимательно к ду-
шевной жизни, мы замечаем, что она целиком носит характер
некоторого сплошного единства. Это, конечно, не значит, что
она абсолютно проста и бессодержательна; напротив, она всегда
сложна и многообразна. Но это многообразие никогда не состоит
из отдельных, как бы замкнутых в себе, обособленных элементов,
а есть многообразие неких оттенков и переливов, неразличимым
образом переходящих друг в друга и слитых между собой. Стихия
душевной жизни подобна бесформенной, неудержимо разливаю-
щейся стихии жидкого состояния материи: в ней есть множество
волн, подвижных выпуклостей и понижений, светлых и темных
полос, есть белизна гребней и мрак глубин, но нет твердых
островов, обособленных предметов. Когда наше анализирующее
внимание выделяет элементы душевной жизни, то мы, поддаваясь
невольному самообману, смешиваем логическую обособленность
Таковы Джемса, <Веуимвешаеп> <вюрцбургской> психо-
"огической школы.
школы.
ДУША ЧЕЛОВЕКА
ЧАСТЬ 1. СТИХИЯ ДУШЕВНОЙ ЖИЗНИ
психологических понятий, присущую только самой форме по-
нятий, с реальной обособленностью предметов этих понятий.
Сюда же присоединяется неумение различать между содержа-
ниями предметного сознания и содержания душевной жизни. Но
первая задача психологии - выразить своеобразие переживаемо-
го, как такового, в его отличии от формы предметного содержания
знания.
Итак, невыразимый далее момент сплошности, слитности,
бесформенного единства, есть первая характерная черта душевной
жизни. Но для того, чтобы как следует уяснить себе это свое-
образие, нужно уметь отличать его не только от определенной
множественности обособленных элементов, но и от чисто логиче-
ского, абстрактного единства. Указание на отличие душевной
жизни от суммы отдельных частей часто принимается, тем самым,
за достаточное доказательство единства <души> как особого цен-
тра или как логически определимого единства поля или арены
сознания. Но это совершенно ложно. Имеется ли вообще нечто
такое, как субстанциальное единство <души> или <сознания> -
этот вопрос мы оставляем здесь пока в стороне. Но нельзя не
признать правоты эмпирической психологии, когда она протес-
тует против отождествления душевной жизни с единством души.
Душевная жизнь, не будучи определенным множеством, не есть
и определенное единство, а есть нечто среднее между тем и
другим, вернее, есть состояние, не достигающее в логическом
отношении ни того, ни другого: она есть некоторая экстенсивная
сплошность, которой так же недостает интегрированности, как
и дифференцированности, замкнутости и подчиненности
подлинно единому центру, как и отчетливого расслоения на
отдельные части. В логическом отношении она есть чистая
потенциальность, неосуществленность никакой логически точной
категории: она есть неопределенное, т. е. как бы расплывшееся,
лишь экстенсивное единство, так же, как она есть неопределен-
ная, т. е. слитная, неотчетливая множественность; в том и дру-
гом отношении она одинаково есть бесформенность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
потому, что мы выходим из внутреннего мира душевного
переживания, как такового, переносимся в предметный мир и уже
в самом последнем помещаем переживание, как его особую часть,
мы имеем возможность измерять время душевного переживания.
Поскольку я действительно переживаю, переживание лишено
измеримой длительности, не локализовано во времени; лишь пос-
кольку я возношусь над переживанием, как бы отчуждаюсь от него
и мыслю его, т. е. подменяю его невыразимую непосредственную
природу его изображением в предметном мире, я могу определять
его время. Пусть кто-нибудь попытается, переживая какое-нибудь
сильное чувство, в то же время и не уничтожая самого чувства,
определить его длительность, и он тотчас же убедится, что это -
неосуществимая, более того, внутреннее противоречивая задача.
Эти соображения приводят нас к выводу, что по крайней
мере одна из основных черт душевной жизни, в ее отличии от
предметного мира, есть ее неизмеримость: так называемая не-
протяженность - которую точнее нужно было бы назвать не-
пространственностью - душевной жизни, есть лишь одно из
проявлений этой неизмеримости. Но для того, чтобы уловить
своеобразие душевной жизни в его существенных чертах, мы
должны опять исходить не из каких-либо теорий и их критики,
а из непредвзятого описания душевной жизни, как она непос-
редственно нам дана. Тогда мы увидим, что то, что мы назвали
общим и неопределенным термином неизмеримости, разверты-
вается в сложное многообразие конкретных черт.
II
Первое, что мы наблюдаем в душевной жизни, есть присущий
ей характер сплошности, слитности, бесформенного единства.
Прежняя психология, можно сказать, целиком строилась на игно-
рировании этой основной черты. Под сознанием или душевной
жизнью разумелось какое-то (большей частью, молчаливо допу-
скаемое) пустое, чисто формальное единство, нечто вроде пустой
сцены или арены, которая как бы извне наполнялась содер-
жанием; и это содержание состояло в том, что на сцену (из-за
неведомых кулис) выходили определенные, строго обособленные
персонажи, в лице <ощущений>, <представлений>, <чувств>,
<стремлений> и т. п. Эти персонажи вступали в определенные
отношения друг с другом - дружеские и враждебные, они то
выталкивали друг друга со сцены или боролись за преобладание
на сцене, то сближались так, что позднее выходили на сцену
лишь совместно. В психологии Гербарта можно найти подробное
описание этих фантастических феерий. Но, в сущности, такова
была вся вообще старая психология.
К счастью, теперь становится почти общим местом убеждение,
что это было заблуждением, выдумкой, а не описанием дейст-
вительного существа душевной жизни. Однако и теперь критики
этой ложной теории по большей части ограничиваются тем, что
указывают на ее недостаточность. Удовлетворяются указанием,
что сцена не исчерпывается одними действующими лицами: во
всякой сцене должны, ведь, по крайней мере, быть декорации,
кулисы, подмостки, освещение, которые сами уже не выступают
на сцене как действующие лица, а выполняют иную <роль> - роль
общих условий для разыгрывания действующими лицами их осо-
бых ролей. И видят глубокую психологическую мудрость в том,
что в душевной жизни, наряду с отдельными ощущениями, чувст-
вами, стремлениями, находят некоторые общие, далее неопре-
делимые <состояния сознания>
Лишь в самое последнее время, преимущественно по почину
Бергсона, намечается окончательное уничтожение этой фантас-
тической феерии сознания. Приглядываясь внимательно к ду-
шевной жизни, мы замечаем, что она целиком носит характер
некоторого сплошного единства. Это, конечно, не значит, что
она абсолютно проста и бессодержательна; напротив, она всегда
сложна и многообразна. Но это многообразие никогда не состоит
из отдельных, как бы замкнутых в себе, обособленных элементов,
а есть многообразие неких оттенков и переливов, неразличимым
образом переходящих друг в друга и слитых между собой. Стихия
душевной жизни подобна бесформенной, неудержимо разливаю-
щейся стихии жидкого состояния материи: в ней есть множество
волн, подвижных выпуклостей и понижений, светлых и темных
полос, есть белизна гребней и мрак глубин, но нет твердых
островов, обособленных предметов. Когда наше анализирующее
внимание выделяет элементы душевной жизни, то мы, поддаваясь
невольному самообману, смешиваем логическую обособленность
Таковы Джемса, <Веуимвешаеп> <вюрцбургской> психо-
"огической школы.
школы.
ДУША ЧЕЛОВЕКА
ЧАСТЬ 1. СТИХИЯ ДУШЕВНОЙ ЖИЗНИ
психологических понятий, присущую только самой форме по-
нятий, с реальной обособленностью предметов этих понятий.
Сюда же присоединяется неумение различать между содержа-
ниями предметного сознания и содержания душевной жизни. Но
первая задача психологии - выразить своеобразие переживаемо-
го, как такового, в его отличии от формы предметного содержания
знания.
Итак, невыразимый далее момент сплошности, слитности,
бесформенного единства, есть первая характерная черта душевной
жизни. Но для того, чтобы как следует уяснить себе это свое-
образие, нужно уметь отличать его не только от определенной
множественности обособленных элементов, но и от чисто логиче-
ского, абстрактного единства. Указание на отличие душевной
жизни от суммы отдельных частей часто принимается, тем самым,
за достаточное доказательство единства <души> как особого цен-
тра или как логически определимого единства поля или арены
сознания. Но это совершенно ложно. Имеется ли вообще нечто
такое, как субстанциальное единство <души> или <сознания> -
этот вопрос мы оставляем здесь пока в стороне. Но нельзя не
признать правоты эмпирической психологии, когда она протес-
тует против отождествления душевной жизни с единством души.
Душевная жизнь, не будучи определенным множеством, не есть
и определенное единство, а есть нечто среднее между тем и
другим, вернее, есть состояние, не достигающее в логическом
отношении ни того, ни другого: она есть некоторая экстенсивная
сплошность, которой так же недостает интегрированности, как
и дифференцированности, замкнутости и подчиненности
подлинно единому центру, как и отчетливого расслоения на
отдельные части. В логическом отношении она есть чистая
потенциальность, неосуществленность никакой логически точной
категории: она есть неопределенное, т. е. как бы расплывшееся,
лишь экстенсивное единство, так же, как она есть неопределен-
ная, т. е. слитная, неотчетливая множественность; в том и дру-
гом отношении она одинаково есть бесформенность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85