Человек в своем внешнем проявлении в предметном мире
носит как бы скромную личину маленькой частицы вселенной и на
первый взгляд его существо исчерпывается этой внешней его
природой; в действительности же то, что называется человеком,
само в себе и для себя есть нечто неизмеримо большее и качественно
совсем иное, чем клочок мира: это есть внешне-закованный в скром-
ные рамки скрытый мир великих, потенциально бесконечных ха-
отических сил; и его подземная глубь так же мало походит на его
внешний облик, как мало внутренность огромной, скрывающей и
богатство, и страдания темной шахты походит на маленькое
отверстие спуска, соединяющее ее со светлым, привычным миром
земной поверхности.
Это общее понимание душевной жизни как особого мира мы хотели бы
конкретно иллюстрировать на примере одного тина душевных переживаний,
именно явлений детской игры, а также художественных переживаний (что
явления этих двух родов имеют некоторый общий корень - это можно и нужно
утверждать, отнюдь не разделяя теорий Шиллера и Спенсера, отождествляющих
искусство с игрой). Обычный подход психологии к этим явлениям есть подход
извне со стороны; в большинстве психологических объяснений этих явлений
нетрудно подметить оттенок изумления перед самим их существованием, отно-
шение к ним как к чему-то ненормальному. Зачем вообще нужно ребенку
воображать себя лошадью, разбойником, солдатом? Почему он не удовлетворяется
тем, что он есть <на самом деле>? И зачем также всякому человеку нужно
питаться вымыслами искусства, наслаждаться изображениями несуществующих
людей, их страданий, грехов и подвигов или вкладывать в природу жизнь и
смысл, которых в ней на самом деле нет? Большинство теорий игры и искусства
сознательно или бессознательно пытаются дать ответ именно на такую постановку
вопроса. Но именно такая постановка вопроса в корне ложна. Ребенок, <во-
ображающий> себя разбойником, солдатом или лошадью и <изображающий>
из себя эти существа, в действительности более прав, чем его родители или
ученые психологи, видящие в нем только маленькое, беспомощное существо,
живущее в детской. Ибо под этой внешностью действительно таится
потенциальный запас сил и реальностей, не вмещающихся во внешне-пред-
метную реальность его жизни. В этом маленьком существе действительно
живут силы и стремления и разбойника, и солдата, и даже лошади: оно
фактически есть нечто неизмеримо большее, чем то, чем оно кажется пос-
тороннему наблюдателю, и потому оно неизбежно не может удовлетвориться
ограниченным местом и значением, которое ему отведено во внешне-предметном
мире. Точно также и взрослый человек в своей душевной жизни есть нечто
неизмеримо-большее, чем тот облик, с которым он выступает во внешнем
мире. Чтобы осуществить самого себя, чтобы конкретно быть тем, что он
действительно есть, он вынужден дополнять узкий круг переживаний, до-
ступных при столкновении с предметным миром, бесконечным богатством всех
возможных человеческих переживаний, которое ему дарует искусство. Какой-
нибудь уравновешенный, положительный и трезвый обыватель фактически
есть в своей внутренней жизни и искатель приключений, и страстный влюб-
ленный, и подвижник, и темный грешник - в том смысле, что <ничто чело-
веческое ему не чуждо> и что лишь в бесконечной полноте всечеловеческой
и даже вселенской жизни он мог бы действительно исчерпать и изжить свое
подлинное внутреннее существо. Где этого нет, где внутреннее существо че-
ловека вполне приспособлено к его внешне-предметному положению и удовлет-
ворено им и человек действительно не нуждается ни в искусстве, ни в религии,
там мы имеем уродливую ненормальность <обывательщины>. 0 значении в этом
отношении религиозных переживаний будет сказано позднее, в гл. VII.
Для уяснения, хотя лишь предварительного, существа этого
подземного мира, для отграничения его от всех иных областей
бытия, мы старались доселе прежде всего отграничить его от
всего, на чем лежит печать сознания и сознательности; или,
вернее, этим путем мы старались просто навести мысль читате-
ля на этот мир. Быть может, нам хоть до некоторой степени
удалась эта последняя задача; нам удалось, быть может,
пояснить, о чем собственно идет речь, когда мы говорит о нашей
<душевной жизни>. Эта область непосредственно намечается
через отграничение ее от предметного мира: а так как и пред-
метный мир нам дан как <содержание нашего сознания>, то
разграничительная линия проходит через область нашего соз-
нания. Все, что есть в нашем сознании собственно-сознательно-
го или <разумного>, выражает отношение нашего сознания
к предметному миру или же к каким-либо иным, тоже
объективным сторонам бытия, но не есть душевная жизнь, как
таковая; последнюю мы находим лишь там, где мы замечаем
в себе своеобразный комплекс явлений совсем иного, внеразум-
ного и необъективного порядка, где мы наталкивается на
противостоящую и противоборствующую объективному миру и
разуму стихию слепого, хаотически бесформенного внутреннего
бытия - таинственный и столь знакомый нам мир грез, стра-
стей, аффектов и всех вообще непосредственно переживаемых
состояний нашего <я>, необъяснимых <разумно>, т. е. из кате-
горий и понятий объективного мира, а проникнутых совсем
иными началами.
Эти указания, конечно, еще не дают искомого нами точного
отграничения области душевной жизни. Отличение <слепых>
переживаний от мира, раскрывающегося предметному сознанию,
от всего разумного и осмысленного не только остается пока само
неопределенным, но способно вызвать серьезные сомнения по
существу. Может ли вообще душевная жизнь быть чем-то
противоположным <сознанию!> Не есть ли, напротив, <соз-
нание>, как это показал еще Декарт и как это ясно, по-видимому,
из любого самонаблюдения, основной, конститутивный признак
именно всего <душевного>, в отличие от телесного, <неодушев-
ленного>? Поэтому, чтобы ответить на эти недоумения, нам
нужно уяснить понятие сознания и точно определить его отно-
шение к области <душевной жизни>.
ДУШЕВНАЯ ЖИЗНЬ И СОЗНАНИЕ.
ПОДСОЗНАТЕЛЬНОЕ
Слово <сознание>, которое, на первый взгляд, все понимают
одинаково, т. е. относят к одному и тому же кругу явлений,
в действительности есть одно из самых многозначных и неоп-
ределенных слов человеческого языка. Наметим главные, суще-
ственные для психологии значения, в которых может употреб-
ляться это слово.
В самом широком и общем смысле слово <сознание> упот-
ребляется, например, в приведенном выше допущении, что вся-
кое душевное явление есть <явление сознания>.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
носит как бы скромную личину маленькой частицы вселенной и на
первый взгляд его существо исчерпывается этой внешней его
природой; в действительности же то, что называется человеком,
само в себе и для себя есть нечто неизмеримо большее и качественно
совсем иное, чем клочок мира: это есть внешне-закованный в скром-
ные рамки скрытый мир великих, потенциально бесконечных ха-
отических сил; и его подземная глубь так же мало походит на его
внешний облик, как мало внутренность огромной, скрывающей и
богатство, и страдания темной шахты походит на маленькое
отверстие спуска, соединяющее ее со светлым, привычным миром
земной поверхности.
Это общее понимание душевной жизни как особого мира мы хотели бы
конкретно иллюстрировать на примере одного тина душевных переживаний,
именно явлений детской игры, а также художественных переживаний (что
явления этих двух родов имеют некоторый общий корень - это можно и нужно
утверждать, отнюдь не разделяя теорий Шиллера и Спенсера, отождествляющих
искусство с игрой). Обычный подход психологии к этим явлениям есть подход
извне со стороны; в большинстве психологических объяснений этих явлений
нетрудно подметить оттенок изумления перед самим их существованием, отно-
шение к ним как к чему-то ненормальному. Зачем вообще нужно ребенку
воображать себя лошадью, разбойником, солдатом? Почему он не удовлетворяется
тем, что он есть <на самом деле>? И зачем также всякому человеку нужно
питаться вымыслами искусства, наслаждаться изображениями несуществующих
людей, их страданий, грехов и подвигов или вкладывать в природу жизнь и
смысл, которых в ней на самом деле нет? Большинство теорий игры и искусства
сознательно или бессознательно пытаются дать ответ именно на такую постановку
вопроса. Но именно такая постановка вопроса в корне ложна. Ребенок, <во-
ображающий> себя разбойником, солдатом или лошадью и <изображающий>
из себя эти существа, в действительности более прав, чем его родители или
ученые психологи, видящие в нем только маленькое, беспомощное существо,
живущее в детской. Ибо под этой внешностью действительно таится
потенциальный запас сил и реальностей, не вмещающихся во внешне-пред-
метную реальность его жизни. В этом маленьком существе действительно
живут силы и стремления и разбойника, и солдата, и даже лошади: оно
фактически есть нечто неизмеримо большее, чем то, чем оно кажется пос-
тороннему наблюдателю, и потому оно неизбежно не может удовлетвориться
ограниченным местом и значением, которое ему отведено во внешне-предметном
мире. Точно также и взрослый человек в своей душевной жизни есть нечто
неизмеримо-большее, чем тот облик, с которым он выступает во внешнем
мире. Чтобы осуществить самого себя, чтобы конкретно быть тем, что он
действительно есть, он вынужден дополнять узкий круг переживаний, до-
ступных при столкновении с предметным миром, бесконечным богатством всех
возможных человеческих переживаний, которое ему дарует искусство. Какой-
нибудь уравновешенный, положительный и трезвый обыватель фактически
есть в своей внутренней жизни и искатель приключений, и страстный влюб-
ленный, и подвижник, и темный грешник - в том смысле, что <ничто чело-
веческое ему не чуждо> и что лишь в бесконечной полноте всечеловеческой
и даже вселенской жизни он мог бы действительно исчерпать и изжить свое
подлинное внутреннее существо. Где этого нет, где внутреннее существо че-
ловека вполне приспособлено к его внешне-предметному положению и удовлет-
ворено им и человек действительно не нуждается ни в искусстве, ни в религии,
там мы имеем уродливую ненормальность <обывательщины>. 0 значении в этом
отношении религиозных переживаний будет сказано позднее, в гл. VII.
Для уяснения, хотя лишь предварительного, существа этого
подземного мира, для отграничения его от всех иных областей
бытия, мы старались доселе прежде всего отграничить его от
всего, на чем лежит печать сознания и сознательности; или,
вернее, этим путем мы старались просто навести мысль читате-
ля на этот мир. Быть может, нам хоть до некоторой степени
удалась эта последняя задача; нам удалось, быть может,
пояснить, о чем собственно идет речь, когда мы говорит о нашей
<душевной жизни>. Эта область непосредственно намечается
через отграничение ее от предметного мира: а так как и пред-
метный мир нам дан как <содержание нашего сознания>, то
разграничительная линия проходит через область нашего соз-
нания. Все, что есть в нашем сознании собственно-сознательно-
го или <разумного>, выражает отношение нашего сознания
к предметному миру или же к каким-либо иным, тоже
объективным сторонам бытия, но не есть душевная жизнь, как
таковая; последнюю мы находим лишь там, где мы замечаем
в себе своеобразный комплекс явлений совсем иного, внеразум-
ного и необъективного порядка, где мы наталкивается на
противостоящую и противоборствующую объективному миру и
разуму стихию слепого, хаотически бесформенного внутреннего
бытия - таинственный и столь знакомый нам мир грез, стра-
стей, аффектов и всех вообще непосредственно переживаемых
состояний нашего <я>, необъяснимых <разумно>, т. е. из кате-
горий и понятий объективного мира, а проникнутых совсем
иными началами.
Эти указания, конечно, еще не дают искомого нами точного
отграничения области душевной жизни. Отличение <слепых>
переживаний от мира, раскрывающегося предметному сознанию,
от всего разумного и осмысленного не только остается пока само
неопределенным, но способно вызвать серьезные сомнения по
существу. Может ли вообще душевная жизнь быть чем-то
противоположным <сознанию!> Не есть ли, напротив, <соз-
нание>, как это показал еще Декарт и как это ясно, по-видимому,
из любого самонаблюдения, основной, конститутивный признак
именно всего <душевного>, в отличие от телесного, <неодушев-
ленного>? Поэтому, чтобы ответить на эти недоумения, нам
нужно уяснить понятие сознания и точно определить его отно-
шение к области <душевной жизни>.
ДУШЕВНАЯ ЖИЗНЬ И СОЗНАНИЕ.
ПОДСОЗНАТЕЛЬНОЕ
Слово <сознание>, которое, на первый взгляд, все понимают
одинаково, т. е. относят к одному и тому же кругу явлений,
в действительности есть одно из самых многозначных и неоп-
ределенных слов человеческого языка. Наметим главные, суще-
ственные для психологии значения, в которых может употреб-
ляться это слово.
В самом широком и общем смысле слово <сознание> упот-
ребляется, например, в приведенном выше допущении, что вся-
кое душевное явление есть <явление сознания>.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85