Правда, мы и здесь должны остере-
гаться преувеличивать их значение. Мы уже видели, что <соз-
нательность> наших волевых действий часто есть лишь почетная
фикция, и что у грешного смертного <сознание> по большей
части находится в плену у слепой душевной жизни. Но и фикция
есть не ничто, а своеобразная реальность, и плененный вождь
остается почетным, т. е. высшим, лицом. Как лицемерие есть,
согласно известному изречению, дань, которую порок платит
добродетели, так и видимость сознательности в душевной жизни
есть все же форма (хотя и не глубокая, только внешняя),
в которой обнаруживается подчиненность душевной жизни на-
шему <я>.
К тому же явлению мы можем подойти и с другой стороны,
рассматривая самосознание не со стороны его самости, а с той
стороны, с которой оно есть сознание. Здесь в особенности нужно
оберегаться от подстерегающей нас опасности смешения понятий.
Самосознание не есть ни самопознание, ни познание своей ду-
шевной жизни, с которыми их так легко смешать. Оба эти
явления суть, подобно всякому познанию, виды предметного
сознания: в них то наше <я>, то наша душевная жизнь предстоит
нам как предмет, на который направлено или обращено наше
сознание. Нечто принципиально иное есть наше самосознание.
Когда мы говорим в жизни о самосознании (терминологию на-
учной литературы позволительно оставить здесь в стороне ввиду
ее неустановившегося характера)? Мы говорим о появлении <са-
мосознания> у ребенка, конечно, не тогда, когда он занят поз-
наванием своей душевной жизни или своего <я> (ни один нор-
мальный ребенок этим не занимается), а когда мы подметили
само непосредственное присутствие в его сознании момента <я>,
например, когда он впервые начал вообще употреблять слово
<я> или когда в нем так же непосредственно отделяется мир его
личности, как особое единство, от предметного мира (конечно,
без того, чтобы он в этом отдавал себе какой-либо разумный
отчет). Нормальный взрослый человек в бодрствующем состо-
янии всегда обладает самосознанием; но мы говорим здесь о раз-
личной силе самосознания, отличая, например, человека, на всех
действиях, чувствах, желаниях которого лежит яркий и сильный
отпечаток его личности, как единства, от человека, подобного
<зыблемой тростинке>, взгляды, оценки и действия которого не
выражают никакого устойчивого внутреннего единства, который
безволен, легко переносит обиды и т. п. Итак, что касается,
прежде всего, различия между самосознанием в этом смысле
и познанием своей душевной жизни (тем, что обычно зовется
<самоанализом>), то оно очевидно, и его легко выяснить на
примерах; так, сильная личность, налагающая на все свои мысли
и действия отпечаток своего <я>, как бы окрашивающая всю
свою жизнь в цвет своего <я>, противопоставляющая всем внеш-
ним и внутренним явлениям своей жизни властное <я так хочу,
я не могу иначе!>, т. е. обладающая явно выраженным самосоз-
нанием, может быть совершенно не склонной к <самосозерцанию>
и не обращать никакого внимания на свою внутреннюю душевную
жизнь. И напротив, какая-нибудь истерическая женщина, все-
цело подвластная слепым капризам своей душевной жизни и
почти не имеющая самосознания, как руководящей сознательной
инстанции жизни, по большей части бывает большим знатоком
своих ощущений, своих болезненных радостей и страданий и
проводит свое время в постоянных наблюдениях над своей дра-
гоценной особой. Что же касается самопознания, т. е. познания
именно своей личности как руководящего центра своей душевной
жизни, то оно принадлежит к редчайшим и высшим достиже-
ниям человеческого духа, доступным вообще только немногим.
И даже поскольку под самопознанием мы будем разуметь не
какое-либо действительное знание своего <я>, а лишь саму поз-
человеческих сознаний вневременной и идеальной, т. е. духовной
стороной бытия а так как самосознание возможно лишь на
почве предметного сознания, то то же применимо и к нему. Вот
почему, входя также, в известном смысле, в состав душевной
жизни, предметное сознание и самосознание суть не проявления,
так сказать, чистой субстанции душевной жизни, как таковой,
а усложненные, производные явления, выражающие взаимодейст-
вие душевной жизни с областью, лежащей за ее пределами.
Иное оправдание нашего различения <душевной жизни> и
<сознания> в широком смысле (объемлющем все три его вида)
заключается в следующем. Душевная жизнь в принятом нами
смысле есть как исходная точка, так и постоянный, неустранимый
субстрат всех явлений сознания. Насколько мы можем иметь
представление о жизни сознания у новорожденного ребенка, или
у низших животных, которых мы считаем одушевленными, мы,
конечно, вряд ли можем сомневаться, что такое сознание исчер-
пывается одной лишь <душевной жизнью> в описанном смысле.
С другой стороны, эта же душевная жизнь есть общий фон,
всеобъемлющая стихия, лишь на почве которой и в неразрывном
единстве с которой возможны высшие формы сознания, - как
самосознание, так и предметное сознание. То и другое суть
вообще лишь высшие, усложненные виды душевной жизни, ибо
и направленность на предмет, и самосознание суть, как таковые,
тоже <переживания>. Поэтому деление сознания на три вида -
сознание как душевня жизнь, как предметное сознание и как
самосознание - есть не деление на равноправные виды, из со-
вокупности которых слагается жизнь сознания, напротив, первый
вид есть вместе с тем потенциальная основа и постоянный суб-
страт двух остальных. Он относится к ним как корень или ствол
дерева к его ветвям, листьям и плодам или - что, быть может,
адекватнее выражает отношение и представляет не одну лишь
внешнюю аналогию - как в общей нервной системе суб-
кортикальные нервные центры относятся, с одной стороны, к вы-
растающим на их почве полушариям, головного мозга и, с другой
стороны, к их продолжениям в лице сенсорных и моторных нер-
вных путей. Душевная жизнь есть, коротко говоря, зародыш и
субстрат всякого сознания вообще. Правда, в качестве такового,
она не могла бы быть просто тождественна одному из своих
проявлений, а должна была бы в скрытом виде заключать в себе
своеобразия всех, возникающих из нее проявлений, если бы она
была замкнутой субстанцией и из своей изолированной внут-
ренней природы порождала все явления сознания. Но именно
это не имеет места; стихия душевной жизни есть чистая потенция,
в чистом виде проявляющаяся лишь в низшей, обрисованной
нами форме душевной жизни, как таковой, в высших же своих
обнаружениях всецело опирающаяся на иную силу, как бы пита-
ющаяся хотя и не чуждыми ей, но все же и не ею самою
созданными соками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
гаться преувеличивать их значение. Мы уже видели, что <соз-
нательность> наших волевых действий часто есть лишь почетная
фикция, и что у грешного смертного <сознание> по большей
части находится в плену у слепой душевной жизни. Но и фикция
есть не ничто, а своеобразная реальность, и плененный вождь
остается почетным, т. е. высшим, лицом. Как лицемерие есть,
согласно известному изречению, дань, которую порок платит
добродетели, так и видимость сознательности в душевной жизни
есть все же форма (хотя и не глубокая, только внешняя),
в которой обнаруживается подчиненность душевной жизни на-
шему <я>.
К тому же явлению мы можем подойти и с другой стороны,
рассматривая самосознание не со стороны его самости, а с той
стороны, с которой оно есть сознание. Здесь в особенности нужно
оберегаться от подстерегающей нас опасности смешения понятий.
Самосознание не есть ни самопознание, ни познание своей ду-
шевной жизни, с которыми их так легко смешать. Оба эти
явления суть, подобно всякому познанию, виды предметного
сознания: в них то наше <я>, то наша душевная жизнь предстоит
нам как предмет, на который направлено или обращено наше
сознание. Нечто принципиально иное есть наше самосознание.
Когда мы говорим в жизни о самосознании (терминологию на-
учной литературы позволительно оставить здесь в стороне ввиду
ее неустановившегося характера)? Мы говорим о появлении <са-
мосознания> у ребенка, конечно, не тогда, когда он занят поз-
наванием своей душевной жизни или своего <я> (ни один нор-
мальный ребенок этим не занимается), а когда мы подметили
само непосредственное присутствие в его сознании момента <я>,
например, когда он впервые начал вообще употреблять слово
<я> или когда в нем так же непосредственно отделяется мир его
личности, как особое единство, от предметного мира (конечно,
без того, чтобы он в этом отдавал себе какой-либо разумный
отчет). Нормальный взрослый человек в бодрствующем состо-
янии всегда обладает самосознанием; но мы говорим здесь о раз-
личной силе самосознания, отличая, например, человека, на всех
действиях, чувствах, желаниях которого лежит яркий и сильный
отпечаток его личности, как единства, от человека, подобного
<зыблемой тростинке>, взгляды, оценки и действия которого не
выражают никакого устойчивого внутреннего единства, который
безволен, легко переносит обиды и т. п. Итак, что касается,
прежде всего, различия между самосознанием в этом смысле
и познанием своей душевной жизни (тем, что обычно зовется
<самоанализом>), то оно очевидно, и его легко выяснить на
примерах; так, сильная личность, налагающая на все свои мысли
и действия отпечаток своего <я>, как бы окрашивающая всю
свою жизнь в цвет своего <я>, противопоставляющая всем внеш-
ним и внутренним явлениям своей жизни властное <я так хочу,
я не могу иначе!>, т. е. обладающая явно выраженным самосоз-
нанием, может быть совершенно не склонной к <самосозерцанию>
и не обращать никакого внимания на свою внутреннюю душевную
жизнь. И напротив, какая-нибудь истерическая женщина, все-
цело подвластная слепым капризам своей душевной жизни и
почти не имеющая самосознания, как руководящей сознательной
инстанции жизни, по большей части бывает большим знатоком
своих ощущений, своих болезненных радостей и страданий и
проводит свое время в постоянных наблюдениях над своей дра-
гоценной особой. Что же касается самопознания, т. е. познания
именно своей личности как руководящего центра своей душевной
жизни, то оно принадлежит к редчайшим и высшим достиже-
ниям человеческого духа, доступным вообще только немногим.
И даже поскольку под самопознанием мы будем разуметь не
какое-либо действительное знание своего <я>, а лишь саму поз-
человеческих сознаний вневременной и идеальной, т. е. духовной
стороной бытия а так как самосознание возможно лишь на
почве предметного сознания, то то же применимо и к нему. Вот
почему, входя также, в известном смысле, в состав душевной
жизни, предметное сознание и самосознание суть не проявления,
так сказать, чистой субстанции душевной жизни, как таковой,
а усложненные, производные явления, выражающие взаимодейст-
вие душевной жизни с областью, лежащей за ее пределами.
Иное оправдание нашего различения <душевной жизни> и
<сознания> в широком смысле (объемлющем все три его вида)
заключается в следующем. Душевная жизнь в принятом нами
смысле есть как исходная точка, так и постоянный, неустранимый
субстрат всех явлений сознания. Насколько мы можем иметь
представление о жизни сознания у новорожденного ребенка, или
у низших животных, которых мы считаем одушевленными, мы,
конечно, вряд ли можем сомневаться, что такое сознание исчер-
пывается одной лишь <душевной жизнью> в описанном смысле.
С другой стороны, эта же душевная жизнь есть общий фон,
всеобъемлющая стихия, лишь на почве которой и в неразрывном
единстве с которой возможны высшие формы сознания, - как
самосознание, так и предметное сознание. То и другое суть
вообще лишь высшие, усложненные виды душевной жизни, ибо
и направленность на предмет, и самосознание суть, как таковые,
тоже <переживания>. Поэтому деление сознания на три вида -
сознание как душевня жизнь, как предметное сознание и как
самосознание - есть не деление на равноправные виды, из со-
вокупности которых слагается жизнь сознания, напротив, первый
вид есть вместе с тем потенциальная основа и постоянный суб-
страт двух остальных. Он относится к ним как корень или ствол
дерева к его ветвям, листьям и плодам или - что, быть может,
адекватнее выражает отношение и представляет не одну лишь
внешнюю аналогию - как в общей нервной системе суб-
кортикальные нервные центры относятся, с одной стороны, к вы-
растающим на их почве полушариям, головного мозга и, с другой
стороны, к их продолжениям в лице сенсорных и моторных нер-
вных путей. Душевная жизнь есть, коротко говоря, зародыш и
субстрат всякого сознания вообще. Правда, в качестве такового,
она не могла бы быть просто тождественна одному из своих
проявлений, а должна была бы в скрытом виде заключать в себе
своеобразия всех, возникающих из нее проявлений, если бы она
была замкнутой субстанцией и из своей изолированной внут-
ренней природы порождала все явления сознания. Но именно
это не имеет места; стихия душевной жизни есть чистая потенция,
в чистом виде проявляющаяся лишь в низшей, обрисованной
нами форме душевной жизни, как таковой, в высших же своих
обнаружениях всецело опирающаяся на иную силу, как бы пита-
ющаяся хотя и не чуждыми ей, но все же и не ею самою
созданными соками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85