и это <я> само есть
1для нас не частная, относительная реальность, а инстанция
1 абсолютного порядка, требования, которой священны и которой
1мы, как чисто эмпирические существа, должны служить. Все
1 трагедии на свете, когда-либо пережитые или описанные, суть
подлинные трагедии лишь постольку, поскольку они сводятся
рк борьбе, опасностям, надеждам и неудачам этого абсолютного
р-существа нашего <я>, все же удачи и неудачи, страхи и радости,
.касающиеся отдельных, эмпирических потребностей и влечений
Человека, как бы сильны и глубоки ни были эти влечения,
1лишены того момента абсолютного смысла, вне которого нет
трагедии, и суть лишь материал для комедии человеческой жизни.
цсюду, где, <средь лицемерных наших дел и всякой пошлости
1Я прозы>, нас вдруг пронизывает луч абсолютного смысла нашей
кизни, - а это бывает, когда этот смысл вступает в конфликт
лс внешними условиями жизни и находится под угрозой умаления
1Ц1ли неосуществления - возникает та объективность, та глубо-
Цчайшая, неотвратимая серьезность страдания, которая есть су-
цщество трагедии; мы чувствуем тогда, что гибнет или находится
цВ опасности что-то бесконечно-драгоценное, какое-то сокровище,
ркоторое мы должны оберегать, которое мы не можем, не вправе
утерять; и объективность этой ценности внешним образом
1 засвидетельствована тем, что - в самой жизни или в искусстве
1- такая трагедия может быть понята, т. е. сочувственно
пережита и с общеобязательностью познания всяким челове-
ческим существом. И - что самое знамечательное - трагедия
1 Как борьба за смысл жизни есть всегда вместе с тем борьба за
1- аму жизнь, за сохранение личности, - даже там, где утверж-
Дение смысла жизни требует физической смерти личности; ибо
1 смысл жизни и сознается как существо самой жизни, и его
утверждение есть всегда самоутверждение, хотя бы и через
1 посредство самопожертвования. И, с другой стороны, даже в с-
1мом низменном, эгоистическом инстинкте самосохранения, в жи-
1 вотном страхе физического уничтожения, кроме чисто эгоистиче-
ского момента привязанности к земным благам звучит та же
ДУША ЧЕЛОВЕКА
ЧАСТЬ II. КОНКРЕТНАЯ ДУШЕВНАЯ ЖИЗНЬ
глубокая метафизическая нота страха за смысл жизни, боязни
утраты чего-то абсолютного, но только абсолютной ценностью
здесь кажется голый факт бесформенного и бессодержательного
бытия вообще. Это есть страх оторваться от бытия вообще, от
абсолютной почвы жизни - низшая форма, в которой, хотя лишь
в грубом и, по существу, извращенном виде, обнаруживается
все та же глубочайшая метафизическая инстанция нашего ду-
шевного бытия. <Кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее,
а кто потеряет душу свою, тот обретет ее> - в этих словах
выражена одновременно и внутренняя несостоятельность
<инстинкта самосохранения>, поскольку подлинное самосохра-
нение возможно именно лишь через самопреодоление, через
пожертвование эмпирической инстанцией нашего <я> ради его
абсолютной метафизической инстанции, и законность его конеч-
ной цели, которая состоит все же в спасении своей души, в аб-
солютном самоутверждении.
Так - каждая личность, во всех могучих первичных своих
побуждениях - от низших до высших - непосредственно, хотя
бы лишь в смутной форме, сознает абсолютную метафизическую
основу своего бытия. Но тогда как животный страх смерти
заключает в себе то противоречие, что содержит сомнение в аб-
солютной прочности абсолютной первоосновы бытия, т. е.
одновременно и сознает эту абсолютную первооснову, и не верит
в нее, смешивая ее с преходящим эмпирическим существованием,
- самоутверждение высшего порядка основано на действительном
сознании абсолютности, сверхиндивидуальной значимости и силы
первоосновы личного бытия и тем самым заключает в себе не-
посредственную очевидность ее вечности. Вера в личное бес-
смертие есть в конечном счете всегда сознание, что первооснова
личности есть именно обнаруживающийся в ней ее абсолютный
смысл, который по самому понятию своему неразрушим. В этом
смысле Гете глубокомысленно замечает, что лишь тот заслужит
бессмертие в иной жизни, кто верит в него и тем самым обладает
им уже в этой; и эти слова суть лишь почерпнутое из непос-
редственного опыта гения подтверждение общепризнанной
религиозной истины, что бессмертие даруется душе за ее веру.
Под верой здесь, конечно, было бы нелепо разуметь какое-либо
определенное мнение в смысле теоретического убеждения, она
может значить лишь то живое знание, которое есть вместе с
тем само реальное существо нашей души, и ценность которого
состоит не в том, что оно отвлеченно опознано, а в том, что
в его лице в нас реально присутствует та живая инстанция
высшего света, которая сама по себе есть гарантия нашей веч-
ности. Именно эта сущность веры в личное бессмертие как соз-
нания или, вернее, живого самоосуществляющегося присутствия
в нас абсолютного смысла и ценности нашей личности, объясняет
вместе с тем ту черту трагического сомнения в бессмертии и
суровой борьбы за бессмертие, которая присуща именно живой
религиозной вере (а не холодному метафизическому убеждению).
Вечность самого абсолютного смысла или света бытия в нас
есть нечто самоочевидное для нас. Но остается под сомнением,
в какой мере прочно мы сами, т. е. наша личность, укоренены
в нем. Или, так как этот вечный свет есть не неподвижное
бытие, а по самому существу своему есть творческая действен-
ность и познавательное озарение, то простое смутное его
присутствие в нас равносильно лишь возможности бессмертия
для нас, актуальное же бытие его в нас или единство с нами
лишь осуществляется нами самими всем ходом нашей жизни,
в течение которой мы должны стать тем, что мы потенциально
есмы - должны еще осуществить в себе то истинное наше <я>,
которое по самому существу своему вечно.
Какое теоретическое, объективное значение имеет эта своеоб-
разная сторона нашей душевной жизни? Что она сама по себе,
в качестве переживания или определенной черты душевной жизни,
есть реальность, - в этом - как мы уже говорили - может сом-
неваться лишь тот, кто не психологические теории строит в соот-
ветствии с реальными фактами, а подгоняет и отвергает факты
в угоду предвзятой теории. Но, может быть, мы имеем здесь дело
лишь с реальностью субъективного порядка, как бы с врожденной
иллюзией в составе нашей душевной жизни? Какое, казалось бы,
абсолютное значение может иметь в действительности жизнь каж-
дого из нас - ничтожной, тленной былинки в бесконечной жизни
всеобъемлющего мироздания? Не есть ли это переживание простое
субъективное <раздувание> нашей личности, объяснимое простым
психологическим фактом, о котором говорит пословица <у страха
глаза велики>?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
1для нас не частная, относительная реальность, а инстанция
1 абсолютного порядка, требования, которой священны и которой
1мы, как чисто эмпирические существа, должны служить. Все
1 трагедии на свете, когда-либо пережитые или описанные, суть
подлинные трагедии лишь постольку, поскольку они сводятся
рк борьбе, опасностям, надеждам и неудачам этого абсолютного
р-существа нашего <я>, все же удачи и неудачи, страхи и радости,
.касающиеся отдельных, эмпирических потребностей и влечений
Человека, как бы сильны и глубоки ни были эти влечения,
1лишены того момента абсолютного смысла, вне которого нет
трагедии, и суть лишь материал для комедии человеческой жизни.
цсюду, где, <средь лицемерных наших дел и всякой пошлости
1Я прозы>, нас вдруг пронизывает луч абсолютного смысла нашей
кизни, - а это бывает, когда этот смысл вступает в конфликт
лс внешними условиями жизни и находится под угрозой умаления
1Ц1ли неосуществления - возникает та объективность, та глубо-
Цчайшая, неотвратимая серьезность страдания, которая есть су-
цщество трагедии; мы чувствуем тогда, что гибнет или находится
цВ опасности что-то бесконечно-драгоценное, какое-то сокровище,
ркоторое мы должны оберегать, которое мы не можем, не вправе
утерять; и объективность этой ценности внешним образом
1 засвидетельствована тем, что - в самой жизни или в искусстве
1- такая трагедия может быть понята, т. е. сочувственно
пережита и с общеобязательностью познания всяким челове-
ческим существом. И - что самое знамечательное - трагедия
1 Как борьба за смысл жизни есть всегда вместе с тем борьба за
1- аму жизнь, за сохранение личности, - даже там, где утверж-
Дение смысла жизни требует физической смерти личности; ибо
1 смысл жизни и сознается как существо самой жизни, и его
утверждение есть всегда самоутверждение, хотя бы и через
1 посредство самопожертвования. И, с другой стороны, даже в с-
1мом низменном, эгоистическом инстинкте самосохранения, в жи-
1 вотном страхе физического уничтожения, кроме чисто эгоистиче-
ского момента привязанности к земным благам звучит та же
ДУША ЧЕЛОВЕКА
ЧАСТЬ II. КОНКРЕТНАЯ ДУШЕВНАЯ ЖИЗНЬ
глубокая метафизическая нота страха за смысл жизни, боязни
утраты чего-то абсолютного, но только абсолютной ценностью
здесь кажется голый факт бесформенного и бессодержательного
бытия вообще. Это есть страх оторваться от бытия вообще, от
абсолютной почвы жизни - низшая форма, в которой, хотя лишь
в грубом и, по существу, извращенном виде, обнаруживается
все та же глубочайшая метафизическая инстанция нашего ду-
шевного бытия. <Кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее,
а кто потеряет душу свою, тот обретет ее> - в этих словах
выражена одновременно и внутренняя несостоятельность
<инстинкта самосохранения>, поскольку подлинное самосохра-
нение возможно именно лишь через самопреодоление, через
пожертвование эмпирической инстанцией нашего <я> ради его
абсолютной метафизической инстанции, и законность его конеч-
ной цели, которая состоит все же в спасении своей души, в аб-
солютном самоутверждении.
Так - каждая личность, во всех могучих первичных своих
побуждениях - от низших до высших - непосредственно, хотя
бы лишь в смутной форме, сознает абсолютную метафизическую
основу своего бытия. Но тогда как животный страх смерти
заключает в себе то противоречие, что содержит сомнение в аб-
солютной прочности абсолютной первоосновы бытия, т. е.
одновременно и сознает эту абсолютную первооснову, и не верит
в нее, смешивая ее с преходящим эмпирическим существованием,
- самоутверждение высшего порядка основано на действительном
сознании абсолютности, сверхиндивидуальной значимости и силы
первоосновы личного бытия и тем самым заключает в себе не-
посредственную очевидность ее вечности. Вера в личное бес-
смертие есть в конечном счете всегда сознание, что первооснова
личности есть именно обнаруживающийся в ней ее абсолютный
смысл, который по самому понятию своему неразрушим. В этом
смысле Гете глубокомысленно замечает, что лишь тот заслужит
бессмертие в иной жизни, кто верит в него и тем самым обладает
им уже в этой; и эти слова суть лишь почерпнутое из непос-
редственного опыта гения подтверждение общепризнанной
религиозной истины, что бессмертие даруется душе за ее веру.
Под верой здесь, конечно, было бы нелепо разуметь какое-либо
определенное мнение в смысле теоретического убеждения, она
может значить лишь то живое знание, которое есть вместе с
тем само реальное существо нашей души, и ценность которого
состоит не в том, что оно отвлеченно опознано, а в том, что
в его лице в нас реально присутствует та живая инстанция
высшего света, которая сама по себе есть гарантия нашей веч-
ности. Именно эта сущность веры в личное бессмертие как соз-
нания или, вернее, живого самоосуществляющегося присутствия
в нас абсолютного смысла и ценности нашей личности, объясняет
вместе с тем ту черту трагического сомнения в бессмертии и
суровой борьбы за бессмертие, которая присуща именно живой
религиозной вере (а не холодному метафизическому убеждению).
Вечность самого абсолютного смысла или света бытия в нас
есть нечто самоочевидное для нас. Но остается под сомнением,
в какой мере прочно мы сами, т. е. наша личность, укоренены
в нем. Или, так как этот вечный свет есть не неподвижное
бытие, а по самому существу своему есть творческая действен-
ность и познавательное озарение, то простое смутное его
присутствие в нас равносильно лишь возможности бессмертия
для нас, актуальное же бытие его в нас или единство с нами
лишь осуществляется нами самими всем ходом нашей жизни,
в течение которой мы должны стать тем, что мы потенциально
есмы - должны еще осуществить в себе то истинное наше <я>,
которое по самому существу своему вечно.
Какое теоретическое, объективное значение имеет эта своеоб-
разная сторона нашей душевной жизни? Что она сама по себе,
в качестве переживания или определенной черты душевной жизни,
есть реальность, - в этом - как мы уже говорили - может сом-
неваться лишь тот, кто не психологические теории строит в соот-
ветствии с реальными фактами, а подгоняет и отвергает факты
в угоду предвзятой теории. Но, может быть, мы имеем здесь дело
лишь с реальностью субъективного порядка, как бы с врожденной
иллюзией в составе нашей душевной жизни? Какое, казалось бы,
абсолютное значение может иметь в действительности жизнь каж-
дого из нас - ничтожной, тленной былинки в бесконечной жизни
всеобъемлющего мироздания? Не есть ли это переживание простое
субъективное <раздувание> нашей личности, объяснимое простым
психологическим фактом, о котором говорит пословица <у страха
глаза велики>?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85