Сознание в этом
смысле неопределимо, ибо есть некоторая первичная и нераз-
ложимая черта. Мы можем лишь указать на его значение кос-
венно, направив, посредством некоторых намеков и символи-
ческих описаний, внимание читателя на надлежащую область
явлений. В этом смысле мы могли бы сказать, что сознание есть
некоторого рода непосредственная самоявственность, некое <для-
себя-бытие>, самопроникнутость, как бы внутренняя прозрач-
ность душевных явлений. Уловить эту черту весьма легко - она
знакома всякому. При этом, однако, очень важно не вкладывать
в это понятие иных, добавочных смыслов, кроме того, которое
ему действительно присущ, т. е. ясно отличать <сознание> в этом
широком, общем значении от более узких возможных его зна-
чений. Так, при невнимательном отношении к делу легко ка-
жется, что сознание в этом смысле равносильно знанию пере-
живаемого, тому, что часто называется <внутренним восприя-
тием>. Но ведь если бы это было так, то все люди с самого
своего рождения - более того, всякое <одушевленное существо>
вообще - были бы тем самым всеведущими и непогрешимыми
психологами. Ясно, что иметь или <сознавать> душевное пере-
живание и знать его - суть разные состояния. Не углубляясь
здесь в уяснение точного смысла этого различия, скажем пока,
что сознание шире знания тем, что оно охватывает и безот-
четные, неуясненные состояния самопроникнутости или <бытия-
для-себя>. Но, может быть, это значит, что мы сознаем нашу
душевную жизнь только неотчетливо, что она предстоит нам
в смутном виде, вроде предметов, удаленных от нашего взора,
например, букв книги, находящейся на таком расстоянии от нас,
при котором мы уже не разбираем их, или вроде предметов
в полутьме? Это допущение тоже соблазняет своей правдоподоб-
ностью, но и оно неверно, ибо сужает сферу сознания, отожде-
ствляя ее лишь с одной, частной в отношении ее, областью
явлений. Смутные представления или восприятия, хотя и не
суть (в той мере, в какой они смутны) знание, суть все же
познавательные содержания они сознаются нами в особой фор-
ме предметов, которые предстоят или противостоят нам и на
которые мы направлены. Они характеризуют, поэтому, лишь
особую группу душевных явлений, которым присуща черта на-
правленности, и притом только одну сторону этих явлений,
именно саму цель или мишень, на которую мы направлены,
тогда как само состояние направленности <сознается> при этом
уже лишь в обычном, широком смысле, т. е. как всякое иное
наше переживание. Именно потому, что в такой форме смутного
познавательного содержания нам предстоит всегда лишь что-
нибудь отдельное, - будь то предмет внешнего мира или какое-
либо явление душевной жизни, - все остальное содержание ду-
шевной жизни (включая и само переживание направленности)
в этот момент <сознается> нами уже в иной форме. Оно не есть
ни ясное, ни смутное содержание или предмет познания оно не
предстоит или противостоит нам, оно просто есть в нас или;
вернее есть мы сами. Общая сознаваемость всей душевной жизни
есть именно, за указанным исключением, намеченная нами не-
посредственная прозрачность, живое бытие-для-себя, принци-
пиально отличное, как это явственно показывает внимательное
наблюдение, от того характера сознания, который присущ для
нас <предметным содержаниям>.
Сказанным мы уже наметили и второй смысл, в котором
часто употребляется слово <сознание>. Когда мы говорим о ком-
либо, что он <не сознает> чего-либо, например, угрожающей
ему опасности, важности или трудности предстоящей ему задачи,
когда мы требуем, чтобы человек <отнесся сознательно> к нашим
словам и т. п., под словом <сознавать> мы разумеем <отдавать
себе отчет>, т. е., проще говоря, знать что-либо, отчетливо
различать содержания предмета. Понятие сознания как знания,
однако, по большей части сливается с несколько более широким,
только что упомянутым нами понятием <внимательного отно-
шения> или <направленности на предмет> вообще. Не все, что
мы хотим знать, нам удается действительно знать; сфера
подлинно познанного всегда уже сферы познаваемого. Но как
ни важно различие между познанным и не познанным, прак-
тически в нашей жизни - а потому и теоретически, для уяснения
понятия сознания - еще важнее различие между наличностью
и отсутствием познавательного отношения вообще. Первая задача
умственного воспитания - заставить человека вообще думать
о чем-либо, развить в нем <умственный интерес>, <внимание>,
т. е. в этом смысле сделать человека сознательным существом:
кто имеет привычку или склонность обращать внимание на вещи,
познавательно направляться на них, тот уже стоит на пути
знания, все равно, сколько бы ему ни удалось актуально познать.
Различие между познающим и непознающим - как бы между
бодрствующим и дремлющим сознанием - неизмеримо
значительнее, чем различие между знающим и незнающим. Это
различие, впервые намеченное Лейбницем, как различие между
<апперцепцией> и <перцепцией>, заставляет весьма часто назы-
вать сознанием вообще только бодрствующее, внимательное,
обращенное на предмет сознание. Сознание в этом смысле есть
то, что мы назвали выше <предметным сознанием>. В нем единое
переживание, в котором переживаемое слито с самим процессом
переживания, сменяется характерной двойственностью между
противостоящим нам предметом и нашей устремленностью на
него. В лице его наша душевная жизнь как бы выходит за свои
пределы, и устанавливается связь между нашим <я> и окружа-
ющим нас миром. То самое, что в простом переживании было
только нашим внутренним состоянием, становится здесь само-
стоятельным, вне нас сущим предметом, на который направлено
наше сознание. Всякий может воспроизвести это типичное раз-
личие, вспомнив, например, переход от полудремоты, предше-
ствующей пробуждению, к самому пробуждению, когда смутные,
невыразимо слитые с нашим самочувствием грезы или кошмары
вдруг преобразуются в различенные и знакомые предметы вне
нас; а более тонкое самонаблюдение обнаруживает то же самое
и в каждое мгновение нашего бодрствования. Как возможно это
предметное сознание - это есть основной вопрос теории знания,
который нас здесь не касается. Для нас достаточно отметить,
что сознание в смысле <предметного сознания> есть нечто, ха-
рактерно и резко отличное от сознания, присущего душевной
жизни, как таковой.
Но здесь тотчас же бросается в глаза и третье существенное
значение слова <сознание>. Это есть область, как бы сопутствую-
щая <предметному сознанию> и вместе с тем в известном смысле
прямо противоположная ему. Когда мы требуем от человека, чтобы
он <сознательно отнесся> к чему-либо, когда мы говорим о
развитии <сознательности>, то мы подразумеваем обыкновенно,
двоякое:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
смысле неопределимо, ибо есть некоторая первичная и нераз-
ложимая черта. Мы можем лишь указать на его значение кос-
венно, направив, посредством некоторых намеков и символи-
ческих описаний, внимание читателя на надлежащую область
явлений. В этом смысле мы могли бы сказать, что сознание есть
некоторого рода непосредственная самоявственность, некое <для-
себя-бытие>, самопроникнутость, как бы внутренняя прозрач-
ность душевных явлений. Уловить эту черту весьма легко - она
знакома всякому. При этом, однако, очень важно не вкладывать
в это понятие иных, добавочных смыслов, кроме того, которое
ему действительно присущ, т. е. ясно отличать <сознание> в этом
широком, общем значении от более узких возможных его зна-
чений. Так, при невнимательном отношении к делу легко ка-
жется, что сознание в этом смысле равносильно знанию пере-
живаемого, тому, что часто называется <внутренним восприя-
тием>. Но ведь если бы это было так, то все люди с самого
своего рождения - более того, всякое <одушевленное существо>
вообще - были бы тем самым всеведущими и непогрешимыми
психологами. Ясно, что иметь или <сознавать> душевное пере-
живание и знать его - суть разные состояния. Не углубляясь
здесь в уяснение точного смысла этого различия, скажем пока,
что сознание шире знания тем, что оно охватывает и безот-
четные, неуясненные состояния самопроникнутости или <бытия-
для-себя>. Но, может быть, это значит, что мы сознаем нашу
душевную жизнь только неотчетливо, что она предстоит нам
в смутном виде, вроде предметов, удаленных от нашего взора,
например, букв книги, находящейся на таком расстоянии от нас,
при котором мы уже не разбираем их, или вроде предметов
в полутьме? Это допущение тоже соблазняет своей правдоподоб-
ностью, но и оно неверно, ибо сужает сферу сознания, отожде-
ствляя ее лишь с одной, частной в отношении ее, областью
явлений. Смутные представления или восприятия, хотя и не
суть (в той мере, в какой они смутны) знание, суть все же
познавательные содержания они сознаются нами в особой фор-
ме предметов, которые предстоят или противостоят нам и на
которые мы направлены. Они характеризуют, поэтому, лишь
особую группу душевных явлений, которым присуща черта на-
правленности, и притом только одну сторону этих явлений,
именно саму цель или мишень, на которую мы направлены,
тогда как само состояние направленности <сознается> при этом
уже лишь в обычном, широком смысле, т. е. как всякое иное
наше переживание. Именно потому, что в такой форме смутного
познавательного содержания нам предстоит всегда лишь что-
нибудь отдельное, - будь то предмет внешнего мира или какое-
либо явление душевной жизни, - все остальное содержание ду-
шевной жизни (включая и само переживание направленности)
в этот момент <сознается> нами уже в иной форме. Оно не есть
ни ясное, ни смутное содержание или предмет познания оно не
предстоит или противостоит нам, оно просто есть в нас или;
вернее есть мы сами. Общая сознаваемость всей душевной жизни
есть именно, за указанным исключением, намеченная нами не-
посредственная прозрачность, живое бытие-для-себя, принци-
пиально отличное, как это явственно показывает внимательное
наблюдение, от того характера сознания, который присущ для
нас <предметным содержаниям>.
Сказанным мы уже наметили и второй смысл, в котором
часто употребляется слово <сознание>. Когда мы говорим о ком-
либо, что он <не сознает> чего-либо, например, угрожающей
ему опасности, важности или трудности предстоящей ему задачи,
когда мы требуем, чтобы человек <отнесся сознательно> к нашим
словам и т. п., под словом <сознавать> мы разумеем <отдавать
себе отчет>, т. е., проще говоря, знать что-либо, отчетливо
различать содержания предмета. Понятие сознания как знания,
однако, по большей части сливается с несколько более широким,
только что упомянутым нами понятием <внимательного отно-
шения> или <направленности на предмет> вообще. Не все, что
мы хотим знать, нам удается действительно знать; сфера
подлинно познанного всегда уже сферы познаваемого. Но как
ни важно различие между познанным и не познанным, прак-
тически в нашей жизни - а потому и теоретически, для уяснения
понятия сознания - еще важнее различие между наличностью
и отсутствием познавательного отношения вообще. Первая задача
умственного воспитания - заставить человека вообще думать
о чем-либо, развить в нем <умственный интерес>, <внимание>,
т. е. в этом смысле сделать человека сознательным существом:
кто имеет привычку или склонность обращать внимание на вещи,
познавательно направляться на них, тот уже стоит на пути
знания, все равно, сколько бы ему ни удалось актуально познать.
Различие между познающим и непознающим - как бы между
бодрствующим и дремлющим сознанием - неизмеримо
значительнее, чем различие между знающим и незнающим. Это
различие, впервые намеченное Лейбницем, как различие между
<апперцепцией> и <перцепцией>, заставляет весьма часто назы-
вать сознанием вообще только бодрствующее, внимательное,
обращенное на предмет сознание. Сознание в этом смысле есть
то, что мы назвали выше <предметным сознанием>. В нем единое
переживание, в котором переживаемое слито с самим процессом
переживания, сменяется характерной двойственностью между
противостоящим нам предметом и нашей устремленностью на
него. В лице его наша душевная жизнь как бы выходит за свои
пределы, и устанавливается связь между нашим <я> и окружа-
ющим нас миром. То самое, что в простом переживании было
только нашим внутренним состоянием, становится здесь само-
стоятельным, вне нас сущим предметом, на который направлено
наше сознание. Всякий может воспроизвести это типичное раз-
личие, вспомнив, например, переход от полудремоты, предше-
ствующей пробуждению, к самому пробуждению, когда смутные,
невыразимо слитые с нашим самочувствием грезы или кошмары
вдруг преобразуются в различенные и знакомые предметы вне
нас; а более тонкое самонаблюдение обнаруживает то же самое
и в каждое мгновение нашего бодрствования. Как возможно это
предметное сознание - это есть основной вопрос теории знания,
который нас здесь не касается. Для нас достаточно отметить,
что сознание в смысле <предметного сознания> есть нечто, ха-
рактерно и резко отличное от сознания, присущего душевной
жизни, как таковой.
Но здесь тотчас же бросается в глаза и третье существенное
значение слова <сознание>. Это есть область, как бы сопутствую-
щая <предметному сознанию> и вместе с тем в известном смысле
прямо противоположная ему. Когда мы требуем от человека, чтобы
он <сознательно отнесся> к чему-либо, когда мы говорим о
развитии <сознательности>, то мы подразумеваем обыкновенно,
двоякое:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85