Но у нашего самолета потолок высоты больше на тысячу футов и скорость на двести миль в час больше. Кроме того, в два раза больше бомбовая нагрузка.
— Твоя трагедия заключается в том, — сказал я, — что ты всегда опережаешь время. Они еще просто не готовы к такому самолету. — Во всей фигуре Морриса чувствовалась подавленность. Мне стало жаль его, но то, что я сказал, было правдой. Опираясь на мои деньги, Моррис стал величайшим в мире конструктором самолетов. — Забудь об этом. Пусть тебя не расстраивает, что они еще не понимают тебя. Наступит день и в воздухе окажутся тысячи таких самолетов.
— Но уже не в эту войну, — отрешенно произнес он, доставая из коробки термос. — Пойду отнесу Роджеру кофе.
Он ушел в пилотскую кабину, а я растянулся на койке. В ушах стоял шум работы четырех больших двигателей. Я закрыл глаза. Три недели я провел в Англии, и не одну ночь не удалось спокойно отдохнуть. Мешали то бомбы, то девочки. Бомбы и девочки. Бомбы. Девочки. Я уснул.
Раздался пронзительный визг бомбы, упавшей где-то рядом. Все разговоры за обеденным столом на минуту прекратились.
— Я беспокоюсь о своей дочери, мистер Корд, — сказала стройная, седовласая женщина, сидящая справа от меня.
Я посмотрел на нее, потом бросил взгляд на Морриса, сидевшего напротив. Его лицо побледнело и напряглось. Я снова посмотрел на женщину. Бомба упала почти рядом с ее дверью, а она беспокоится о своей дочери, находящейся в безопасности в Америке. А может, ей и следовало беспокоиться. Это была мать Моники.
— Я не видела Монику с тех пор, как ей исполнилось девять лет, — взволнованно продолжила миссис Хоулм. — Это было почти двадцать лет назад. Я часто вспоминала о ней.
Про себя я подумал, что она вряд ли слишком часто вспоминала о своей дочери. Раньше я полагал, что матери это не то, что отцы, но потом понял, что между ними нет никакой разницы. В первую очередь, они думают о себе. Общим у нас в судьбе с Моникой было то, что у нас не было заботливых родителей. Моя мать умерла, а ее сбежала с другим мужчиной.
Она смотрела на меня своими большими глазами с длинными черными ресницами, и я уловил в ней ту красоту, которая перешла от нее к дочери.
— Как вы думаете, мистер Корд, вы увидите ее по возвращении в Америку?
— Сомневаюсь, миссис Хоулм, — ответил я. — Моника живет в Нью-Йорке, а я в Неваде.
Помолчав некоторое время, она снова внимательно посмотрела на меня.
— Вы не испытываете ко мне симпатии, мистер Корд, не так ли?
— Я как-то не задумывался об этом, миссис Хоулм, — быстро ответил я. — Прошу прощения, если у вас создалось такое впечателние.
Она улыбнулась.
— Я сужу об этом не по вашим словам, мистер Корд. Просто я почувствовала, как вы напряглись, когда я сказала вам, кто я. Думаю, что Эймос вам все доложил обо мне: как я сбежала с другим, оставив его одного с маленьким ребенком.
— Мы никогда не были настолько дружны с Уинтропом, чтобы говорить о вас.
— Вы должны поверить мне, мистер Корд, — прошептала миссис Хоулм с настойчивостью. — Я не бросала свою дочь, я хочу, чтобы она знала об этом и поняла меня. Эймос Уинтроп был бабником и обманщиком, — тихо, без раздражения сказала она. — Десять лет нашей супружеской жизни были адом. Я застала его с другой женщиной уже во время медового месяца. И когда я полюбила честного, благородного человека, Эймос стал шантажировать меня тем, что не отдаст мне дочь и испортит карьеру человеку, которого я полюбила.
Я посмотрел на нее. Это было похоже на правду. Эймос был способен на такие штуки, уж я-то знал.
— А вы когда-нибудь писали об этом Монике?
— Разве можно написать о таком собственной дочери? — я промолчал. — Лет десять назад Эймос сообщил мне, что собирается отправить Монику ко мне. Тогда я подумала, что, когда она узнает меня, я все объясню ей, и она поймет. Но вскоре я прочитала в газете о вашей свадьбе. Словом, Моника не приехала.
Подошел дворецкий и убрал пустые тарелки, другой слуга расставил чашки. Когда они удалились, я спросил:
— Что бы вы хотели, чтобы я сделал, миссис Хоулм?
Ее глаза снова внимательно смотрели на меня, но теперь они слегка затуманились от слез, хотя голос по-прежнему остался твердым.
— Если вам случится говорить с ней, мистер Корд, передайте, что я спрашивала о ней, думаю о ней и надеюсь получить от нее весточку.
Я медленно наклонил голову.
— Я так и сделаю, миссис Хоулм.
Дворецкий начал наливать кофе, и в это время в затемненную комнату вновь ворвался звук разорвавшейся бомбы, напомнивший грохот грома в мирном довоенном Лондоне.
* * *
Я открыл глаза, и в уши снова ворвался гул четырех двигателей. Моррис сидел в кресле и дремал, склонив голову набок. Когда я сел на койке, он открыл глаза.
— Сколько я проспал? — спросил я.
— Около четырех часов.
— Надо дать Роджеру немного отдохнуть, — сказал я, поднимаясь.
— Наверное ты здорово устал, — сказла Форрестер, когда я вошел в кабину. — Во всяком случае храпел ты так, что я подумал, что у нас пять двигателей вместо четырех.
Опустившись в кресло второго пилота, я сказал:
— Мне кажется, тебе надо немного отдохнуть, — и добавил: — Где мы?
— Примерно здесь, — ответил Роджер, указывая точку на карте, закрепленной в планшете перед нашими креслами. Я взглянул на карту, мы пролетели над океаном около тысячи миль.
— Медленно летим.
Форрестер кивнул.
— Сильный встречный ветер.
— Хорошо, беру управление на себя, — сказал я, положив руки на штурвал.
Роджер встал с кресла, потянулся.
— Постараюсь немного вздремнуть.
— Отлично, — я бросил взгляд на козырек кабины. Начинал накрапывать дождь.
— Надеюсь, ты сможешь выдержать несколько часов с открытыми глазами? — спросил Форрестер.
— Постараюсь.
— Или ты посильнее меня будешь или я начинаю стареть, — рассмеялся Роджер. — Там, в Лондоне, я подумал, что ты собираешься перетрахать всех англичанок.
— Просто я подумал, что при таких бомбежках надо успеть, как можно больше, — улыбнулся в ответ я.
Роджер засмеялся и вышел из кабины. Я повернулся к приборам. Очевидно, не я один так думал, должно быть, девушки думали так же. Было что-то безумное в том, с какой настойчивостью они требовали, чтобы я оценил их прелести.
Начал падать снег, ложась тяжелыми хлопьями на козырек кабины. Я включил противообледенительную систему и стал смотреть, как снежные хлопья превращаются в воду. Скорость встречного ветра была двести, значит, он усилился. Я потянул штурвал на себя, и большой самолет стал медленно набирать высоту. На высоте тринадцать тысяч футов мы вышли из облаков, и в лицо мне ударили яркие лучи солнца.
Весь остаток пути до дома полет был приятным и спокойным.
2
Робер стоял у открытой двери, когда я вышел из лифта. Хотя было четыре часа утра, он выглядел свежим, как будто только что проснулся после хорошего сна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175
— Твоя трагедия заключается в том, — сказал я, — что ты всегда опережаешь время. Они еще просто не готовы к такому самолету. — Во всей фигуре Морриса чувствовалась подавленность. Мне стало жаль его, но то, что я сказал, было правдой. Опираясь на мои деньги, Моррис стал величайшим в мире конструктором самолетов. — Забудь об этом. Пусть тебя не расстраивает, что они еще не понимают тебя. Наступит день и в воздухе окажутся тысячи таких самолетов.
— Но уже не в эту войну, — отрешенно произнес он, доставая из коробки термос. — Пойду отнесу Роджеру кофе.
Он ушел в пилотскую кабину, а я растянулся на койке. В ушах стоял шум работы четырех больших двигателей. Я закрыл глаза. Три недели я провел в Англии, и не одну ночь не удалось спокойно отдохнуть. Мешали то бомбы, то девочки. Бомбы и девочки. Бомбы. Девочки. Я уснул.
Раздался пронзительный визг бомбы, упавшей где-то рядом. Все разговоры за обеденным столом на минуту прекратились.
— Я беспокоюсь о своей дочери, мистер Корд, — сказала стройная, седовласая женщина, сидящая справа от меня.
Я посмотрел на нее, потом бросил взгляд на Морриса, сидевшего напротив. Его лицо побледнело и напряглось. Я снова посмотрел на женщину. Бомба упала почти рядом с ее дверью, а она беспокоится о своей дочери, находящейся в безопасности в Америке. А может, ей и следовало беспокоиться. Это была мать Моники.
— Я не видела Монику с тех пор, как ей исполнилось девять лет, — взволнованно продолжила миссис Хоулм. — Это было почти двадцать лет назад. Я часто вспоминала о ней.
Про себя я подумал, что она вряд ли слишком часто вспоминала о своей дочери. Раньше я полагал, что матери это не то, что отцы, но потом понял, что между ними нет никакой разницы. В первую очередь, они думают о себе. Общим у нас в судьбе с Моникой было то, что у нас не было заботливых родителей. Моя мать умерла, а ее сбежала с другим мужчиной.
Она смотрела на меня своими большими глазами с длинными черными ресницами, и я уловил в ней ту красоту, которая перешла от нее к дочери.
— Как вы думаете, мистер Корд, вы увидите ее по возвращении в Америку?
— Сомневаюсь, миссис Хоулм, — ответил я. — Моника живет в Нью-Йорке, а я в Неваде.
Помолчав некоторое время, она снова внимательно посмотрела на меня.
— Вы не испытываете ко мне симпатии, мистер Корд, не так ли?
— Я как-то не задумывался об этом, миссис Хоулм, — быстро ответил я. — Прошу прощения, если у вас создалось такое впечателние.
Она улыбнулась.
— Я сужу об этом не по вашим словам, мистер Корд. Просто я почувствовала, как вы напряглись, когда я сказала вам, кто я. Думаю, что Эймос вам все доложил обо мне: как я сбежала с другим, оставив его одного с маленьким ребенком.
— Мы никогда не были настолько дружны с Уинтропом, чтобы говорить о вас.
— Вы должны поверить мне, мистер Корд, — прошептала миссис Хоулм с настойчивостью. — Я не бросала свою дочь, я хочу, чтобы она знала об этом и поняла меня. Эймос Уинтроп был бабником и обманщиком, — тихо, без раздражения сказала она. — Десять лет нашей супружеской жизни были адом. Я застала его с другой женщиной уже во время медового месяца. И когда я полюбила честного, благородного человека, Эймос стал шантажировать меня тем, что не отдаст мне дочь и испортит карьеру человеку, которого я полюбила.
Я посмотрел на нее. Это было похоже на правду. Эймос был способен на такие штуки, уж я-то знал.
— А вы когда-нибудь писали об этом Монике?
— Разве можно написать о таком собственной дочери? — я промолчал. — Лет десять назад Эймос сообщил мне, что собирается отправить Монику ко мне. Тогда я подумала, что, когда она узнает меня, я все объясню ей, и она поймет. Но вскоре я прочитала в газете о вашей свадьбе. Словом, Моника не приехала.
Подошел дворецкий и убрал пустые тарелки, другой слуга расставил чашки. Когда они удалились, я спросил:
— Что бы вы хотели, чтобы я сделал, миссис Хоулм?
Ее глаза снова внимательно смотрели на меня, но теперь они слегка затуманились от слез, хотя голос по-прежнему остался твердым.
— Если вам случится говорить с ней, мистер Корд, передайте, что я спрашивала о ней, думаю о ней и надеюсь получить от нее весточку.
Я медленно наклонил голову.
— Я так и сделаю, миссис Хоулм.
Дворецкий начал наливать кофе, и в это время в затемненную комнату вновь ворвался звук разорвавшейся бомбы, напомнивший грохот грома в мирном довоенном Лондоне.
* * *
Я открыл глаза, и в уши снова ворвался гул четырех двигателей. Моррис сидел в кресле и дремал, склонив голову набок. Когда я сел на койке, он открыл глаза.
— Сколько я проспал? — спросил я.
— Около четырех часов.
— Надо дать Роджеру немного отдохнуть, — сказал я, поднимаясь.
— Наверное ты здорово устал, — сказла Форрестер, когда я вошел в кабину. — Во всяком случае храпел ты так, что я подумал, что у нас пять двигателей вместо четырех.
Опустившись в кресло второго пилота, я сказал:
— Мне кажется, тебе надо немного отдохнуть, — и добавил: — Где мы?
— Примерно здесь, — ответил Роджер, указывая точку на карте, закрепленной в планшете перед нашими креслами. Я взглянул на карту, мы пролетели над океаном около тысячи миль.
— Медленно летим.
Форрестер кивнул.
— Сильный встречный ветер.
— Хорошо, беру управление на себя, — сказал я, положив руки на штурвал.
Роджер встал с кресла, потянулся.
— Постараюсь немного вздремнуть.
— Отлично, — я бросил взгляд на козырек кабины. Начинал накрапывать дождь.
— Надеюсь, ты сможешь выдержать несколько часов с открытыми глазами? — спросил Форрестер.
— Постараюсь.
— Или ты посильнее меня будешь или я начинаю стареть, — рассмеялся Роджер. — Там, в Лондоне, я подумал, что ты собираешься перетрахать всех англичанок.
— Просто я подумал, что при таких бомбежках надо успеть, как можно больше, — улыбнулся в ответ я.
Роджер засмеялся и вышел из кабины. Я повернулся к приборам. Очевидно, не я один так думал, должно быть, девушки думали так же. Было что-то безумное в том, с какой настойчивостью они требовали, чтобы я оценил их прелести.
Начал падать снег, ложась тяжелыми хлопьями на козырек кабины. Я включил противообледенительную систему и стал смотреть, как снежные хлопья превращаются в воду. Скорость встречного ветра была двести, значит, он усилился. Я потянул штурвал на себя, и большой самолет стал медленно набирать высоту. На высоте тринадцать тысяч футов мы вышли из облаков, и в лицо мне ударили яркие лучи солнца.
Весь остаток пути до дома полет был приятным и спокойным.
2
Робер стоял у открытой двери, когда я вышел из лифта. Хотя было четыре часа утра, он выглядел свежим, как будто только что проснулся после хорошего сна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175