– сердито щурится Квиллер, вытирая лоб. – Виллум поднял мой фургончик на смех и показал твой. Зачем ты его сделал? – голос игрушечника срывается на крик.
– Это была просто опытная модель, – отвечает Доррин. – Что же до изготовления игрушек, то как раз об этом я и хочу с тобой поговорить.
– Знаю я такие разговоры. Хочешь выведать мои секреты и отбить моих покупателей.
– Да ничего подобного, – со вздохом возражает Доррин. – Не нужны мне твои покупатели.
– Как это так? Хорошие покупатели всем нужны!
Скривившись, Квиллер наклоняется и трет себе лодыжку. Только сейчас юноша замечает, что правая нога ремесленника больна: она значительно больше левой и обута во что-то вроде мягкого кожаного мокасина. Позади табурета наготове трость с массивным набалдашником.
– Нужны, но я не игрушечник, – повторяет Доррин.
– Тогда чего ради ты затеял мастерить игрушки?
– Еще раз объясняю: я делаю не игрушки, а опытные модели, чтобы посмотреть, как будут работать машины. На это уходит время и материал. Чтобы возместить расходы, мне приходится продавать свои изделия. Я, конечно, понимаю, что тебе надо кормить семью...
– Не семью. Всего лишь овдовевшую сестру с сынишкой.
– Это и есть семья. Не знаю, как тут у вас... – Доррин умолкает, глядя на сморщившееся от боли лицо. Похоже, хоть явился он совсем не за этим, ему снова придется прибегнуть к целительству. – Что у тебя с ногой? Давно это?
– Да уж давненько. Мне ее фургоном отдавило. Я тогда был моложе, чем ты сейчас. Вот и пришлось все бросить и начать вырезать игрушки – чем еще было заняться?
– Не против, если я взгляну на ногу?
– На ногу? Ты же вроде пришел толковать насчет игрушек.
– Ну пожалуйста... – Доррин чуть не упрашивает, поскольку не может оставаться безучастным к боли.
– Валяй, коли приспичило, но Рилла ничем помочь не смогла, – говорит Квиллер, взявшись левой рукой за верстак. – Боль то чуток отпустит, то так проберет... По мне, так все знахари одинаковы. Но если хочешь – пожалуйста. И зачем только ты сюда заявился на мою голову?..
Касаясь лодыжки, Доррин хмурится, улавливая внутри красновато-белое свечение, и старается притушить его, вытеснив черным огнем гармонии.
– Эй, что ты сделал? – удивленно спрашивает игрушечник.
– Кость срослась неправильно, – объясняет Доррин, тяжело облокачиваясь о верстак и с трудом переводя дух. – Вправлять ее уже поздно, но болеть так сильно больше не будет – разве только в непогоду разноется.
– Мне нечем тебе заплатить, – сердится Квиллер.
– Никто у тебя денег не просит, – ворчит в ответ Доррин. – Я же тебе кость не вправил. И вообще я не мастер-целитель.
– А ведь я, почитай, и забыл, каково оно, жить без боли, – говорит Квиллер, потирая лоб. – Ну ладно, положим, ежели ты смастеришь игрушку-другую, это погоды не сделает... – размышляет вслух мастер.
– Тем паче что они не такие, как у тебя, а значит, мы не соперники, – торопливо вставляет Доррин.
– Оно и ладно. Но ты, наверное, подумываешь о вступлении в гильдию?
– А что, есть гильдия целителей?
– Насчет целителей не знаю, я о ремесленной. Туда входят мастера, делающие разовые изделия на заказ, вроде моих игрушек. Не скажу, что от этого так уж много проку, но во всяком случае Спидларский Совет гильдейские жалобы разбирает, а взнос составляет всего несколько медяков в год.
– А ты входишь в гильдию?
– Иногда, когда доходы позволяют. Нынче времена трудные и зима холодная, так что не до жиру.
– Ладно. Спасибо тебе за сведения.
– Захочешь вступить, поговори с Хастеном, – говорит мастер, глядя на свой верстак. Там стоит деревянный фургончик и лежит поленце, из которого будет вырезан бык или лошадка. – Ну что ж, паренек, ступай. Больше мне тебе предложить нечего.
– Всего доброго, – тихонько говорит Доррин, склоняя голову.
– Спасибо. Благодаря тебе денек у меня сегодня поудачнее многих.
Мастер вновь берется за нож, а Доррин выходит в ветреный сумрак и вспрыгивает в седло.
LI
С помощью щипцов Доррин прилаживает железную полоску в паз, отмечающий нижнюю треть посоха, используя свое чувство гармонии, чтобы лоркен не обуглился от соприкосновения с горячим металлом. Железная скрепа прочно встает на место. Обливаясь потом, Доррин проделывает то же самое со второй, после чего опускает окольцованное металлом черное дерево в бак с водой. Потом, отхлебнув из кружки воды, Доррин берет щипцами первое навершие, помещает его в горн, раскалив до соломенной желтизны, надевает на кончик посоха и повторяет закалку. Все детали из черной стали на месте. Доррин кладет изделие на край очага и вытирает лоб тыльной стороной руки. Почти готовый посох светится чернотой, излучая гармонию. Однако полировать дерево и делать насечки на черной стали можно будет лишь после того, как посох охладится.
Ощутив в сумраке за горном чье-то присутствие, юноша оборачивается. В круг света вступает одетая в брюки и толстую куртку Петра.
– Чем занят?
– Да вот, – он указывает на результат своих трудов, – решил смастерить посох получше.
Девушка смотрит на окованное черное дерево и ежится:
– Он у тебя холодный, как звезды в зимнюю ночь.
Доррин молча убирает на полку щипцы и молот. Горн еще слишком горяч для того, чтобы вычищать сажу, а значит, заняться этим придется спозаранку.
– Знаешь, в каком-то смысле ты и сам такой же, – говорит Петра. – Люди находят тебя милым парнишкой, но снаружи ты холоден как лед, во всяком случае в сравнении с огнем, горящим у тебя где-то глубоко внутри. Надеюсь, твоя маленькая торговка окажется достаточно толстокожей, чтобы с этим справиться.
– Маленькая? Да она выше меня ростом и в плечах шире.
Петра внимательно разглядывает посох, избегая прикасаться к нему, а потом переводит взгляд на Доррина:
– Вижу, ты по-прежнему учишься. Матушка говорила мне об этом, а я не верила. Выходит, зря.
Полураспахнутая куртка открывает тонкую сорочку. Доррин видит набухшие под тканью соски.
– Ты зачем пришла?
– Отец велел приглядеться к твоей работе. Я ведь помогала ему – раньше, до твоего прихода. Но мне было трудно понять, чего он добивается. Папа без конца твердил, что нужно чувствовать железо, а я просто не могла взять в толк, о чем речь.
– Но почему ночью?
– Да так, не спалось. У меня было такое чувство, будто кто-то ковал мир. Каждый удар молота отдавался во мне эхом.
Быстрым движением головы она отбрасывает со лба вьющиеся волосы.
Под темным деревом и железом посох светится чернотой.
– Доброй ночи, Доррин.
Петра застегивает куртку, поворачивается и уходит.
Доррин принимается подметать кузницу, размышляя над услышанным. «Кто-то кует мир»...
Ну надо же выдумать такую нелепицу!
LII
– И как нам теперь улаживать дела со Спидларом?
– Отменить дополнительные пошлины, – звучит из середины зала чье-то предложение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
– Это была просто опытная модель, – отвечает Доррин. – Что же до изготовления игрушек, то как раз об этом я и хочу с тобой поговорить.
– Знаю я такие разговоры. Хочешь выведать мои секреты и отбить моих покупателей.
– Да ничего подобного, – со вздохом возражает Доррин. – Не нужны мне твои покупатели.
– Как это так? Хорошие покупатели всем нужны!
Скривившись, Квиллер наклоняется и трет себе лодыжку. Только сейчас юноша замечает, что правая нога ремесленника больна: она значительно больше левой и обута во что-то вроде мягкого кожаного мокасина. Позади табурета наготове трость с массивным набалдашником.
– Нужны, но я не игрушечник, – повторяет Доррин.
– Тогда чего ради ты затеял мастерить игрушки?
– Еще раз объясняю: я делаю не игрушки, а опытные модели, чтобы посмотреть, как будут работать машины. На это уходит время и материал. Чтобы возместить расходы, мне приходится продавать свои изделия. Я, конечно, понимаю, что тебе надо кормить семью...
– Не семью. Всего лишь овдовевшую сестру с сынишкой.
– Это и есть семья. Не знаю, как тут у вас... – Доррин умолкает, глядя на сморщившееся от боли лицо. Похоже, хоть явился он совсем не за этим, ему снова придется прибегнуть к целительству. – Что у тебя с ногой? Давно это?
– Да уж давненько. Мне ее фургоном отдавило. Я тогда был моложе, чем ты сейчас. Вот и пришлось все бросить и начать вырезать игрушки – чем еще было заняться?
– Не против, если я взгляну на ногу?
– На ногу? Ты же вроде пришел толковать насчет игрушек.
– Ну пожалуйста... – Доррин чуть не упрашивает, поскольку не может оставаться безучастным к боли.
– Валяй, коли приспичило, но Рилла ничем помочь не смогла, – говорит Квиллер, взявшись левой рукой за верстак. – Боль то чуток отпустит, то так проберет... По мне, так все знахари одинаковы. Но если хочешь – пожалуйста. И зачем только ты сюда заявился на мою голову?..
Касаясь лодыжки, Доррин хмурится, улавливая внутри красновато-белое свечение, и старается притушить его, вытеснив черным огнем гармонии.
– Эй, что ты сделал? – удивленно спрашивает игрушечник.
– Кость срослась неправильно, – объясняет Доррин, тяжело облокачиваясь о верстак и с трудом переводя дух. – Вправлять ее уже поздно, но болеть так сильно больше не будет – разве только в непогоду разноется.
– Мне нечем тебе заплатить, – сердится Квиллер.
– Никто у тебя денег не просит, – ворчит в ответ Доррин. – Я же тебе кость не вправил. И вообще я не мастер-целитель.
– А ведь я, почитай, и забыл, каково оно, жить без боли, – говорит Квиллер, потирая лоб. – Ну ладно, положим, ежели ты смастеришь игрушку-другую, это погоды не сделает... – размышляет вслух мастер.
– Тем паче что они не такие, как у тебя, а значит, мы не соперники, – торопливо вставляет Доррин.
– Оно и ладно. Но ты, наверное, подумываешь о вступлении в гильдию?
– А что, есть гильдия целителей?
– Насчет целителей не знаю, я о ремесленной. Туда входят мастера, делающие разовые изделия на заказ, вроде моих игрушек. Не скажу, что от этого так уж много проку, но во всяком случае Спидларский Совет гильдейские жалобы разбирает, а взнос составляет всего несколько медяков в год.
– А ты входишь в гильдию?
– Иногда, когда доходы позволяют. Нынче времена трудные и зима холодная, так что не до жиру.
– Ладно. Спасибо тебе за сведения.
– Захочешь вступить, поговори с Хастеном, – говорит мастер, глядя на свой верстак. Там стоит деревянный фургончик и лежит поленце, из которого будет вырезан бык или лошадка. – Ну что ж, паренек, ступай. Больше мне тебе предложить нечего.
– Всего доброго, – тихонько говорит Доррин, склоняя голову.
– Спасибо. Благодаря тебе денек у меня сегодня поудачнее многих.
Мастер вновь берется за нож, а Доррин выходит в ветреный сумрак и вспрыгивает в седло.
LI
С помощью щипцов Доррин прилаживает железную полоску в паз, отмечающий нижнюю треть посоха, используя свое чувство гармонии, чтобы лоркен не обуглился от соприкосновения с горячим металлом. Железная скрепа прочно встает на место. Обливаясь потом, Доррин проделывает то же самое со второй, после чего опускает окольцованное металлом черное дерево в бак с водой. Потом, отхлебнув из кружки воды, Доррин берет щипцами первое навершие, помещает его в горн, раскалив до соломенной желтизны, надевает на кончик посоха и повторяет закалку. Все детали из черной стали на месте. Доррин кладет изделие на край очага и вытирает лоб тыльной стороной руки. Почти готовый посох светится чернотой, излучая гармонию. Однако полировать дерево и делать насечки на черной стали можно будет лишь после того, как посох охладится.
Ощутив в сумраке за горном чье-то присутствие, юноша оборачивается. В круг света вступает одетая в брюки и толстую куртку Петра.
– Чем занят?
– Да вот, – он указывает на результат своих трудов, – решил смастерить посох получше.
Девушка смотрит на окованное черное дерево и ежится:
– Он у тебя холодный, как звезды в зимнюю ночь.
Доррин молча убирает на полку щипцы и молот. Горн еще слишком горяч для того, чтобы вычищать сажу, а значит, заняться этим придется спозаранку.
– Знаешь, в каком-то смысле ты и сам такой же, – говорит Петра. – Люди находят тебя милым парнишкой, но снаружи ты холоден как лед, во всяком случае в сравнении с огнем, горящим у тебя где-то глубоко внутри. Надеюсь, твоя маленькая торговка окажется достаточно толстокожей, чтобы с этим справиться.
– Маленькая? Да она выше меня ростом и в плечах шире.
Петра внимательно разглядывает посох, избегая прикасаться к нему, а потом переводит взгляд на Доррина:
– Вижу, ты по-прежнему учишься. Матушка говорила мне об этом, а я не верила. Выходит, зря.
Полураспахнутая куртка открывает тонкую сорочку. Доррин видит набухшие под тканью соски.
– Ты зачем пришла?
– Отец велел приглядеться к твоей работе. Я ведь помогала ему – раньше, до твоего прихода. Но мне было трудно понять, чего он добивается. Папа без конца твердил, что нужно чувствовать железо, а я просто не могла взять в толк, о чем речь.
– Но почему ночью?
– Да так, не спалось. У меня было такое чувство, будто кто-то ковал мир. Каждый удар молота отдавался во мне эхом.
Быстрым движением головы она отбрасывает со лба вьющиеся волосы.
Под темным деревом и железом посох светится чернотой.
– Доброй ночи, Доррин.
Петра застегивает куртку, поворачивается и уходит.
Доррин принимается подметать кузницу, размышляя над услышанным. «Кто-то кует мир»...
Ну надо же выдумать такую нелепицу!
LII
– И как нам теперь улаживать дела со Спидларом?
– Отменить дополнительные пошлины, – звучит из середины зала чье-то предложение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155