Чем занят-то? Все мастеришь свои игрушки?
– Не только. Яррлу частенько помогаю, а он, когда слишком занят, передает мне часть своих заказов. Кроме того, я смастерил-таки по чертежу хаморианский компас. На всякий случай сделал несколько штук. Это была самая сложная работа, какую мне приходилось выполнять. Работа с медью или бронзой сама по себе, может, и не так сложна, но я-то мастер по железу! Корпус компаса оказался для меня сущим кошмаром. Может быть, в будущем я и научусь работать с медью, но пока...
Допив кружку, Пергун выискивает взглядом служанку, бормоча под нос:
– Не могу поверить, что Кирил дерет теперь по четыре медяка за кружку! Четыре монеты – это же сущий грабеж!
– Все дорожает.
– Проклятые чародеи! Прошу прощения, мастер Доррин.
– Я так же проклят, как и все прочие.
– Что ты, я не имел тебя в виду! – говорит Пергун. Наконец ему удается дозваться служанку.
– А деньжата-то у тебя есть? – с сомнением спрашивает она. Раскрыв ладонь, Пергун показывает четыре медяка.
– А ты, мастер Доррин? Будешь пить?
– Нет, спасибо.
– Мастер Доррин? – к столику подходит болезненно худой темноволосый мужчина.
– Рад тебя видеть, почтеннейший, – говорит Доррин, вставая. – Весьма польщен.
Пергун порывается уйти, но Джаслот удерживает его:
– Сиди, сиди, ты не помешаешь. Садись и ты, Доррин. – Джаслот выдвигает стул и пристраивается на краешке. – Твои компасы работают исправно.
– Рад это слышать. Следует держать их подальше от воды. Вообще-то такие штуки делают из меди или бронзы.
– Их берегут как зеницу ока, – заверяет Джаслот, уставясь в столешницу, а потом, подняв на Доррина темные глаза, неожиданно спрашивает: – Ну, а что ты об этом думаешь?
– О чем?
– Я тут слышал, как твой друг толковал о ценах на пиво. Ты сам знаешь, так везде. Хорошо, что у вас есть возможность бывать в трактире...
– Неужто у тебя, купец, дела так уж плохи? – откликается Доррин, у которого вдруг пересыхает горло.
– Может быть, ты заметил, что в этом году не было фейерверка на Ночь Совета?
– Должен признаться, как-то не обратил внимания.
– Ты слышал, что Кертис объявил о весеннем наборе рекрутов?
– Это после того, как не удалось добиться своего с помощью ложных разбоев, – тихо произносит Доррин.
– Не удалось, благодаря Отшельничьему? – уточняет Джаслот еще тише.
– Сомневаюсь, чтобы тут имели место сознательные действия со стороны острова.
– Ты полагаешь, что великим магам Отшельничьего нет до этого дела?
– Не знаю, – отвечает Доррин, не желая вдаваться в подробности, и пытается сменить тему: – Ты, наверное, знаешь, я выстроил новый дом. Хотелось бы там пожить.
– А не мог бы ты изготовить что-нибудь, полезное для солдат Совета? Что-нибудь, основанное на гармонии?
Джаслот задает те же вопросы, что и Брид с Кадарой, но какой ответ может он дать? Ему и нож-то сковать трудно, не говоря уж о мече.
– Не знаю. Обещаю об этом подумать, вдруг что-нибудь придет в голову! Но для кузнеца, который связан гармонией, существует множество ограничений.
Джаслот хмурится.
– Мне сейчас тяжело взять клинок в руки, а не то, чтобы изготовить его, – поясняет Доррин. – Вот почему я использую посох.
– Ты используешь его так, что клинок тебе вряд ли нужен, – сухо замечает купец.
– Не знаю, – беспомощно повторяет Доррин. – Могу только подумать.
– О большем мы и не просим, – говорит Джаслот, глядя Доррину в глаза. – Может, подумаешь заодно и о вступлении в Совет?
– Я? Не думаю, чтобы я соответствовал требованиям...
– Если пока и нет, то это ненадолго. Я заметил, что в твоем новом доме есть помещения, предназначенные под склад.
– Ну, свободное место никогда не помешает, – говорит Доррин, не желая объяснять, что склад предназначается для Лидрал. – Но становиться купцом я не собираюсь.
У него и впрямь нет ни малейшего намерения заниматься торговлей.
– Неважно, – Джаслот улыбается и встает. – Так или иначе, мы надеемся на твою помощь. Зима нынче холодная, но мне впервые в жизни хочется, чтобы она тянулась подольше. Грустно, когда приходится бояться весны и надеяться на долгую стужу. Всего доброго, мастер Доррин.
– Свет... – бормочет Пергун после долгого глотка пива. – Этот расфуфыренный щеголь говорил с тобой так... так, будто ты более важная шишка, чем он сам. Да кто же ты все-таки такой, Доррин?
– Я – это я. Иногда кузнец, иногда целитель, а иногда... иногда и сам не пойму. Ладно, мне пора иди.
– А я еще посижу немного, пиво допью, и вообще... – тянет Пергун. – Куда мне идти? У Хеммила холоднее, чем в леднике. У Геббы, – он указывает пальцем на рыжебородого малого, играющего в углу в кости, – есть повозка. Он меня подбросит.
Пергун берет кружку и направляется в тот угол, где идет игра.
Сев в седло, Доррин едет по раскисшему снегу к мосту, присматриваясь к ближайшим домам. Еще не поздно, однако почти все окна темны, а если где и есть свет, то тусклый, какой может давать единственная свеча или плошка. Да и дым, несмотря на холод, поднимается лишь из немногих труб.
Цена на пиво выросла вдвое. Холодно и темно, однако люди почти не зажигают ни очагов, ни ламп. И при этом Джаслот молится о долгой зиме.
За мостом дорога схвачена морозцем, а сугробы по обе ее стороны высотой чуть ли не по пояс. А вот огней в придорожных домах так же мало.
Подъезжая к холму, откуда начинается подъем к его дому, юноша ежится при мысли о том, скольких людей в Спидларе погубит долгая, холодная зима... и ранняя весна.
XCVII
Доррин идет по тропке, которую проложил в снегу между своим домом и домом Риллы. Утром опять шел снег, и сейчас ветерок гонит поземку поверх утоптанного наста. Над головой нависают тяжелые серые тучи, однако нового снегопада пока не предвидится.
Юноша оглядывается на кузницу – предполагается, что Ваос мастерит там сейчас полку для инструментов – и улавливает над дымоходом дрожь подогретого воздуха. Стало быть, огонь разожжен.
У Риллы все как обычно. Какая-то толстая старуха с покрытым красными пятнами одутловатым лицом заходится в надрывном кашле, а когда приступ кончается, пытается отдышаться и хрипит, словно вместо легких у нее неотрегулированные мехи. Человека, сгорбившегося рядом с очагом, бьет озноб, хотя он находится вблизи огня и кутается в несколько рваных одеял.
Эти люди Доррину незнакомы, а вот стоящих в углу худенькую женщину и ребенка он узнает прежде, чем Фриза успевает спросить:
– А сегодня ты покажешь лошадку?
Девочка делает шаг ему навстречу, продолжая одной ручонкой держаться за линялые брюки матери. Мерга одета в пастушью овчину, такую же как у дочери, но более вытертую и рваную. Лицо ее кажется еще более изможденным и печальным, чем обычно, однако следов побоев ни у нее, ни у ребенка нет. Женщина смотрит в дощатый пол, стараясь не встречаться с Доррином взглядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
– Не только. Яррлу частенько помогаю, а он, когда слишком занят, передает мне часть своих заказов. Кроме того, я смастерил-таки по чертежу хаморианский компас. На всякий случай сделал несколько штук. Это была самая сложная работа, какую мне приходилось выполнять. Работа с медью или бронзой сама по себе, может, и не так сложна, но я-то мастер по железу! Корпус компаса оказался для меня сущим кошмаром. Может быть, в будущем я и научусь работать с медью, но пока...
Допив кружку, Пергун выискивает взглядом служанку, бормоча под нос:
– Не могу поверить, что Кирил дерет теперь по четыре медяка за кружку! Четыре монеты – это же сущий грабеж!
– Все дорожает.
– Проклятые чародеи! Прошу прощения, мастер Доррин.
– Я так же проклят, как и все прочие.
– Что ты, я не имел тебя в виду! – говорит Пергун. Наконец ему удается дозваться служанку.
– А деньжата-то у тебя есть? – с сомнением спрашивает она. Раскрыв ладонь, Пергун показывает четыре медяка.
– А ты, мастер Доррин? Будешь пить?
– Нет, спасибо.
– Мастер Доррин? – к столику подходит болезненно худой темноволосый мужчина.
– Рад тебя видеть, почтеннейший, – говорит Доррин, вставая. – Весьма польщен.
Пергун порывается уйти, но Джаслот удерживает его:
– Сиди, сиди, ты не помешаешь. Садись и ты, Доррин. – Джаслот выдвигает стул и пристраивается на краешке. – Твои компасы работают исправно.
– Рад это слышать. Следует держать их подальше от воды. Вообще-то такие штуки делают из меди или бронзы.
– Их берегут как зеницу ока, – заверяет Джаслот, уставясь в столешницу, а потом, подняв на Доррина темные глаза, неожиданно спрашивает: – Ну, а что ты об этом думаешь?
– О чем?
– Я тут слышал, как твой друг толковал о ценах на пиво. Ты сам знаешь, так везде. Хорошо, что у вас есть возможность бывать в трактире...
– Неужто у тебя, купец, дела так уж плохи? – откликается Доррин, у которого вдруг пересыхает горло.
– Может быть, ты заметил, что в этом году не было фейерверка на Ночь Совета?
– Должен признаться, как-то не обратил внимания.
– Ты слышал, что Кертис объявил о весеннем наборе рекрутов?
– Это после того, как не удалось добиться своего с помощью ложных разбоев, – тихо произносит Доррин.
– Не удалось, благодаря Отшельничьему? – уточняет Джаслот еще тише.
– Сомневаюсь, чтобы тут имели место сознательные действия со стороны острова.
– Ты полагаешь, что великим магам Отшельничьего нет до этого дела?
– Не знаю, – отвечает Доррин, не желая вдаваться в подробности, и пытается сменить тему: – Ты, наверное, знаешь, я выстроил новый дом. Хотелось бы там пожить.
– А не мог бы ты изготовить что-нибудь, полезное для солдат Совета? Что-нибудь, основанное на гармонии?
Джаслот задает те же вопросы, что и Брид с Кадарой, но какой ответ может он дать? Ему и нож-то сковать трудно, не говоря уж о мече.
– Не знаю. Обещаю об этом подумать, вдруг что-нибудь придет в голову! Но для кузнеца, который связан гармонией, существует множество ограничений.
Джаслот хмурится.
– Мне сейчас тяжело взять клинок в руки, а не то, чтобы изготовить его, – поясняет Доррин. – Вот почему я использую посох.
– Ты используешь его так, что клинок тебе вряд ли нужен, – сухо замечает купец.
– Не знаю, – беспомощно повторяет Доррин. – Могу только подумать.
– О большем мы и не просим, – говорит Джаслот, глядя Доррину в глаза. – Может, подумаешь заодно и о вступлении в Совет?
– Я? Не думаю, чтобы я соответствовал требованиям...
– Если пока и нет, то это ненадолго. Я заметил, что в твоем новом доме есть помещения, предназначенные под склад.
– Ну, свободное место никогда не помешает, – говорит Доррин, не желая объяснять, что склад предназначается для Лидрал. – Но становиться купцом я не собираюсь.
У него и впрямь нет ни малейшего намерения заниматься торговлей.
– Неважно, – Джаслот улыбается и встает. – Так или иначе, мы надеемся на твою помощь. Зима нынче холодная, но мне впервые в жизни хочется, чтобы она тянулась подольше. Грустно, когда приходится бояться весны и надеяться на долгую стужу. Всего доброго, мастер Доррин.
– Свет... – бормочет Пергун после долгого глотка пива. – Этот расфуфыренный щеголь говорил с тобой так... так, будто ты более важная шишка, чем он сам. Да кто же ты все-таки такой, Доррин?
– Я – это я. Иногда кузнец, иногда целитель, а иногда... иногда и сам не пойму. Ладно, мне пора иди.
– А я еще посижу немного, пиво допью, и вообще... – тянет Пергун. – Куда мне идти? У Хеммила холоднее, чем в леднике. У Геббы, – он указывает пальцем на рыжебородого малого, играющего в углу в кости, – есть повозка. Он меня подбросит.
Пергун берет кружку и направляется в тот угол, где идет игра.
Сев в седло, Доррин едет по раскисшему снегу к мосту, присматриваясь к ближайшим домам. Еще не поздно, однако почти все окна темны, а если где и есть свет, то тусклый, какой может давать единственная свеча или плошка. Да и дым, несмотря на холод, поднимается лишь из немногих труб.
Цена на пиво выросла вдвое. Холодно и темно, однако люди почти не зажигают ни очагов, ни ламп. И при этом Джаслот молится о долгой зиме.
За мостом дорога схвачена морозцем, а сугробы по обе ее стороны высотой чуть ли не по пояс. А вот огней в придорожных домах так же мало.
Подъезжая к холму, откуда начинается подъем к его дому, юноша ежится при мысли о том, скольких людей в Спидларе погубит долгая, холодная зима... и ранняя весна.
XCVII
Доррин идет по тропке, которую проложил в снегу между своим домом и домом Риллы. Утром опять шел снег, и сейчас ветерок гонит поземку поверх утоптанного наста. Над головой нависают тяжелые серые тучи, однако нового снегопада пока не предвидится.
Юноша оглядывается на кузницу – предполагается, что Ваос мастерит там сейчас полку для инструментов – и улавливает над дымоходом дрожь подогретого воздуха. Стало быть, огонь разожжен.
У Риллы все как обычно. Какая-то толстая старуха с покрытым красными пятнами одутловатым лицом заходится в надрывном кашле, а когда приступ кончается, пытается отдышаться и хрипит, словно вместо легких у нее неотрегулированные мехи. Человека, сгорбившегося рядом с очагом, бьет озноб, хотя он находится вблизи огня и кутается в несколько рваных одеял.
Эти люди Доррину незнакомы, а вот стоящих в углу худенькую женщину и ребенка он узнает прежде, чем Фриза успевает спросить:
– А сегодня ты покажешь лошадку?
Девочка делает шаг ему навстречу, продолжая одной ручонкой держаться за линялые брюки матери. Мерга одета в пастушью овчину, такую же как у дочери, но более вытертую и рваную. Лицо ее кажется еще более изможденным и печальным, чем обычно, однако следов побоев ни у нее, ни у ребенка нет. Женщина смотрит в дощатый пол, стараясь не встречаться с Доррином взглядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155