порой казалось, что машина едет в белом туннеле.
— Иногда я думаю, что наши отношения — это сплошное и непрерывное движение, — будто в полусне говорила Лариса, прижимаясь щекой к его плечу, и он чувствовал теплоту ее дыхания. — Ты не спрашиваешь, почему я сказала «отношения»? Я стесняюсь сказать то, что хочу. А на самом деле настоящая любовь — это всегда движение. Или скорее — полет. Не зря же любовь и счастье сравнивают с птицей. Если птица остановится, то сразу упадет.
— Ракеты тоже не могут остановиться, они летят, пока не упадут, — глядя в окно, сказал Горлов. — И самолеты.
— Поэтому люди всегда мечтали летать. Помнишь сказку про Икара?
— Это не сказка, это миф.
— Конечно, миф! Мифы надежней сказок, в них легче поверить, — согласилась она. — И еще я слышала, что когда летишь на воздушном шаре, ничего не слышно, вокруг абсолютная тишина…
— А ветер? Должен шуметь ветер.
— Ветер не шумит, шумят волны, деревья или травы, а в пустыне от ветра скрипит песок, я сама слышала, этот звук какой-то скрежещущий, словно железом по наждачной бумаге, только тише и в другой тональности.
— А если вокруг нет деревьев, травы и песка, совсем ничего нет?
— Тогда ветер завихряется в ушной раковине, и слышен гул, как в морской раковине.
— А на воздушном шаре ветер в ушах не завихряется? — засмеялся Горлов.
— Не знаю, почему, но наверху ничего не слышно. Там, в небе — совершенная тишина, как в безвоздушном пространстве, и я очень хочу тебя поцеловать, — сказала Лариса.
Немолодой шофер во флотском бушлате довез их до городской гостиницы и, дождавшись, пока их зарегистрируют, сразу уехал. Их поселили в полулюксе, дежурная почему-то не спросила у Ларисы паспорт, только равнодушно посмотрела вслед. Номер был таким же, как в других провинциальных гостиницах, где бывал Горлов: выцветшая серо-зеленая или коричневая краска, в лучшем случае — шершавые на ощупь обои, — потемневшие трещины на потолке и ржавые потеки, навек въевшиеся в раковину умывальника. Номера отличались только картинками на стенах, в зависимости от даровитости местных отделений Союза художников. В гостинице «Северодвинская» изобразительное искусство было развито до приемлемого уровня: на стене, напротив кроватей висела почти новая литография со старинным парусником над которым развевался несоразмерно большой Андреевский флаг.
— Здесь полно тараканов, прямо полчища, — выходя из ванной, сказала Лариса. — Куда не приедешь, всюду одинаково. На Камчатке, в Средней Азии, на Украине и даже на Крайнем Севере шевелят усами и никого не боятся. Словно из одного инкубатора, никуда от них не деться, ползают по всему Советскому Союзу и за милую душу жрут ядохимикаты, которыми их травят.
— Издержки воздушных сообщений! Каждый самолет «Аэрофлота» перевозит тараканов, а они плодятся и ищут, где лучше. Знаешь, изведение тараканов будет четвертым делом, которым я займусь, получив власть, — Горлову отчаянно не нравился Северодвинск, бьющий по ногам холодный сквозняк и тусклая лампочка под пыльным колпаком.
— Не подозревала в тебе властолюбца. Зачем тебе власть?
— Мне власть даром не нужна! Это Рубашкин хочет сделать из меня большого начальника, на черной «Волге», с белым телефоном и золотым гербом на крышке. Они решили взять власть в свои руки и заранее присматривают кадры. У них, знаешь ли, большие проблемы с кадрами! Вот Рубашкин и решил меня соблазнить, чтобы я влился в ряды демократов. Сказал, что на министра пока не потяну, но если проявлю себя, как председатель горисполкома, то устроят и министром.
— Какого горисполкома? Ленинградского? — Горлов кивнул, и она засмеялась, смешно замахав руками. — Господи, какой дурак твой Рубашкин. Неужели он всерьез верит, что сможет сделать тебя председателем горисполкома?
— Думаю, искренне и всерьез. Гласность, перестройка — у многих крыша съехала и мозги наружу свесились, как макароны из перекипевшей кастрюли.
— Мой дедушка много лет был председателем Ленгорисполкома. Он говорил, что руководить городом каждый сумеет, если усидит в кресле года два, и его не снимут или не посадят. Первый год — чтобы осмотреться, второй — чтобы подучиться, а на третий уже поруководить можно, но тихонечко, чтобы никого не обидеть. Дедушка уезжал в восемь, возвращался, когда все уже спали. Кроме бабушки! Бабушка всегда его дожидалась, а вставала еще раньше, чтобы накормить его завтраком, а потом весь день на ногах. И родители так же жили. Какая им всем была радость от власти?
— Какая-то все же была: квартира, персональная машина, продукты из спецраспределителя, госдача с обслугой и всякое такое.
— У нас никогда не было прислуги, бабушка сама все делала, кучу родственников кормила и поила. Они приезжали, как в ресторан, целыми днями за столом сидели, особенно летом, на даче. Пока дед был директором, дача была в Зеленогорске, но я была еще маленькой и не помню. А когда его назначили председателем исполкома, то дали огромную дачу в Солнечном, у самого залива, за высоким зеленым забором. Там постоянно жил какой-то отставной военный с женой, она убирала в доме, а он был сторожем, следил за садом, все время чинил забор. Я сучки в досках выковыривала и тайком в дырочку подсматривала, что снаружи, за забором делается. А все думали, что мальчишки хулиганят, даже милиционера поставили, чтобы их ловить. Дед редко приезжал, разве что с гостями или по воскресеньям и тогда водил меня на улицу гулять вдоль забора. Дед был большим и грузным, и ему приходилось наклоняться, чтобы удержать меня за руку. Идет скособочившись, потом забудет, выпрямится, я взлетала, как на батуте, и начинала пищать. Однажды дедушка приехал с Брежневым — он еще молодым был, веселый и добрый, так меня на качелях раскачал, что я от страха заплакала. Он по-моему не меньше меня испугался. Мама прибежала, хотела меня увести, а он не позволил. Пробовал меня успокоить, но я еще больше разревелась. Потом вдруг спрашивает: «Хочешь красивую, заграничную куклу?» — Я все еще реву. — Он что-то сказал охраннику, и тот быстро принес плюшевого медведя. Брежнев протягивает, а я его обхватить не могу, такой он большой. Он взял меня на руки вместе с медведем и сказал: «Не хочешь куклу, бери медведя! Будешь его воспитывать, как я — Политбюро». Я с этим медведем много лет играла, даже спать с ним ложилась и назвала его Леонид Ильич.
— Заманчиво выглядит Советская власть, — сказал Горлов. — Очень хочется самому попробовать.
— И что ты будешь тогда делать, с чего начнешь?
— Когда пробьюсь в демократические вожди, займусь не двумя, а сразу четырьмя самыми насущными проблемами. И не в той последовательности, как сказал Рубашкину, — с серьезным лицом сказал Горлов и, выждав паузу, перечислил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
— Иногда я думаю, что наши отношения — это сплошное и непрерывное движение, — будто в полусне говорила Лариса, прижимаясь щекой к его плечу, и он чувствовал теплоту ее дыхания. — Ты не спрашиваешь, почему я сказала «отношения»? Я стесняюсь сказать то, что хочу. А на самом деле настоящая любовь — это всегда движение. Или скорее — полет. Не зря же любовь и счастье сравнивают с птицей. Если птица остановится, то сразу упадет.
— Ракеты тоже не могут остановиться, они летят, пока не упадут, — глядя в окно, сказал Горлов. — И самолеты.
— Поэтому люди всегда мечтали летать. Помнишь сказку про Икара?
— Это не сказка, это миф.
— Конечно, миф! Мифы надежней сказок, в них легче поверить, — согласилась она. — И еще я слышала, что когда летишь на воздушном шаре, ничего не слышно, вокруг абсолютная тишина…
— А ветер? Должен шуметь ветер.
— Ветер не шумит, шумят волны, деревья или травы, а в пустыне от ветра скрипит песок, я сама слышала, этот звук какой-то скрежещущий, словно железом по наждачной бумаге, только тише и в другой тональности.
— А если вокруг нет деревьев, травы и песка, совсем ничего нет?
— Тогда ветер завихряется в ушной раковине, и слышен гул, как в морской раковине.
— А на воздушном шаре ветер в ушах не завихряется? — засмеялся Горлов.
— Не знаю, почему, но наверху ничего не слышно. Там, в небе — совершенная тишина, как в безвоздушном пространстве, и я очень хочу тебя поцеловать, — сказала Лариса.
Немолодой шофер во флотском бушлате довез их до городской гостиницы и, дождавшись, пока их зарегистрируют, сразу уехал. Их поселили в полулюксе, дежурная почему-то не спросила у Ларисы паспорт, только равнодушно посмотрела вслед. Номер был таким же, как в других провинциальных гостиницах, где бывал Горлов: выцветшая серо-зеленая или коричневая краска, в лучшем случае — шершавые на ощупь обои, — потемневшие трещины на потолке и ржавые потеки, навек въевшиеся в раковину умывальника. Номера отличались только картинками на стенах, в зависимости от даровитости местных отделений Союза художников. В гостинице «Северодвинская» изобразительное искусство было развито до приемлемого уровня: на стене, напротив кроватей висела почти новая литография со старинным парусником над которым развевался несоразмерно большой Андреевский флаг.
— Здесь полно тараканов, прямо полчища, — выходя из ванной, сказала Лариса. — Куда не приедешь, всюду одинаково. На Камчатке, в Средней Азии, на Украине и даже на Крайнем Севере шевелят усами и никого не боятся. Словно из одного инкубатора, никуда от них не деться, ползают по всему Советскому Союзу и за милую душу жрут ядохимикаты, которыми их травят.
— Издержки воздушных сообщений! Каждый самолет «Аэрофлота» перевозит тараканов, а они плодятся и ищут, где лучше. Знаешь, изведение тараканов будет четвертым делом, которым я займусь, получив власть, — Горлову отчаянно не нравился Северодвинск, бьющий по ногам холодный сквозняк и тусклая лампочка под пыльным колпаком.
— Не подозревала в тебе властолюбца. Зачем тебе власть?
— Мне власть даром не нужна! Это Рубашкин хочет сделать из меня большого начальника, на черной «Волге», с белым телефоном и золотым гербом на крышке. Они решили взять власть в свои руки и заранее присматривают кадры. У них, знаешь ли, большие проблемы с кадрами! Вот Рубашкин и решил меня соблазнить, чтобы я влился в ряды демократов. Сказал, что на министра пока не потяну, но если проявлю себя, как председатель горисполкома, то устроят и министром.
— Какого горисполкома? Ленинградского? — Горлов кивнул, и она засмеялась, смешно замахав руками. — Господи, какой дурак твой Рубашкин. Неужели он всерьез верит, что сможет сделать тебя председателем горисполкома?
— Думаю, искренне и всерьез. Гласность, перестройка — у многих крыша съехала и мозги наружу свесились, как макароны из перекипевшей кастрюли.
— Мой дедушка много лет был председателем Ленгорисполкома. Он говорил, что руководить городом каждый сумеет, если усидит в кресле года два, и его не снимут или не посадят. Первый год — чтобы осмотреться, второй — чтобы подучиться, а на третий уже поруководить можно, но тихонечко, чтобы никого не обидеть. Дедушка уезжал в восемь, возвращался, когда все уже спали. Кроме бабушки! Бабушка всегда его дожидалась, а вставала еще раньше, чтобы накормить его завтраком, а потом весь день на ногах. И родители так же жили. Какая им всем была радость от власти?
— Какая-то все же была: квартира, персональная машина, продукты из спецраспределителя, госдача с обслугой и всякое такое.
— У нас никогда не было прислуги, бабушка сама все делала, кучу родственников кормила и поила. Они приезжали, как в ресторан, целыми днями за столом сидели, особенно летом, на даче. Пока дед был директором, дача была в Зеленогорске, но я была еще маленькой и не помню. А когда его назначили председателем исполкома, то дали огромную дачу в Солнечном, у самого залива, за высоким зеленым забором. Там постоянно жил какой-то отставной военный с женой, она убирала в доме, а он был сторожем, следил за садом, все время чинил забор. Я сучки в досках выковыривала и тайком в дырочку подсматривала, что снаружи, за забором делается. А все думали, что мальчишки хулиганят, даже милиционера поставили, чтобы их ловить. Дед редко приезжал, разве что с гостями или по воскресеньям и тогда водил меня на улицу гулять вдоль забора. Дед был большим и грузным, и ему приходилось наклоняться, чтобы удержать меня за руку. Идет скособочившись, потом забудет, выпрямится, я взлетала, как на батуте, и начинала пищать. Однажды дедушка приехал с Брежневым — он еще молодым был, веселый и добрый, так меня на качелях раскачал, что я от страха заплакала. Он по-моему не меньше меня испугался. Мама прибежала, хотела меня увести, а он не позволил. Пробовал меня успокоить, но я еще больше разревелась. Потом вдруг спрашивает: «Хочешь красивую, заграничную куклу?» — Я все еще реву. — Он что-то сказал охраннику, и тот быстро принес плюшевого медведя. Брежнев протягивает, а я его обхватить не могу, такой он большой. Он взял меня на руки вместе с медведем и сказал: «Не хочешь куклу, бери медведя! Будешь его воспитывать, как я — Политбюро». Я с этим медведем много лет играла, даже спать с ним ложилась и назвала его Леонид Ильич.
— Заманчиво выглядит Советская власть, — сказал Горлов. — Очень хочется самому попробовать.
— И что ты будешь тогда делать, с чего начнешь?
— Когда пробьюсь в демократические вожди, займусь не двумя, а сразу четырьмя самыми насущными проблемами. И не в той последовательности, как сказал Рубашкину, — с серьезным лицом сказал Горлов и, выждав паузу, перечислил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140