И сумасшедшая езда по ровному, как линейка Московскому проспекту, гул мотора и визг шин в ночной тишине города.
Да, он и не ждал, что все будет так хорошо, ведь, в сущности, женился по настоянию матери. Та в доме отдыха познакомилась с бабушкой Ларисы и все уши прожужжала про связи ее отца и дедушки, и как ему будет полезно войти в такую семью.
— Не век же ты будешь на своей гармошке, пора занять положение, а куда теперь без связей? Где найдешь лучше? — уговаривала мать.
В конце концов таки уломала Ларисину бабушку придти на ужин. Волконицкий, чтобы не было скучно, пригласил Никифорова с женой. Тот удивился — никогда прежде не был у Николая дома — но, услышав фамилию гостей, присвистнул от удивления: «А сам будет?»
— Вроде бы обещал, — соврал Николай, а, придя домой, коротко, как никогда не смел, велел матери: «Делай, что хочешь, но Василий Петрович должен быть. Обязательно!»
И Василий Петрович приехал, приехал в черной правительственной «Чайке» — таких было не больше пяти на весь Ленинград — приехал со всей семьей. Здороваясь, он взглянул на Николая мельком, но так цепко, что от внезапно ожегшего страха ухнуло сердце. Хорошо, что Никифоров тут же оттер его плечом и начал что-то быстро говорить.
— Что ж, бойся гостя стоячего, — не дослушав, сказал Василий Петрович. — Поторопимся, у меня всего полчаса.
Однако пробыл дольше, и время от времени Николай чувствовал на себе его оценивающий взгляд. Лариса сидела рядом и больше молчала. Разве что: «Спасибо. Нет, не надо. Пожалуйста». Мать все носилась в кухню и обратно, один Никифоров выглядел довольным и одну за другой поднимал рюмку. Потом вспомнили, что Николай должен спеть. Он отнекивался, но все же развернул аккордеон и заиграл любимую «По Дону гуляет казак молодой». Никто не ожидал, но со второго куплета Василий Петрович стал подпевать, а песню про ямщика они уже пели на два голоса. И как пели! У Василия Петровича был хороший слух и небольшой, но приятный тенорок. После Никифоров попросил сыграть «Артиллеристы, Сталин дал приказ!», и они пели уже втроем.
Когда подошло время пить чай от былой натянутости и следа не осталось. Хвалили пироги со смородиновым вареньем, про последний фильм, спорили, когда лучше ездить в Сочи — в августе или в сентябре. Только они с Ларисой не участвовали в разговорах, но на них не обращали внимания или делали вид. Николай видел, как довольна мать; она раскраснелась и, казалось, вот-вот расплачется от счастья. В начале одиннадцатого стали собираться.
— А ты еще посиди, Николай позже проводит, — вставая, велел Василий Петрович Ларисе, а Николаю на прощание сказал: «Хорошо поешь, от души. Так приходи! Добро?»
Вслед ушли Никифоровы, и он пошел провожать Ларису. Прощаясь у ее дома, он пригласил ее в театр, еще не зная в какой. Она сразу согласилась, посмотрела прямо и долго, будто что-то хотела спросить, но не решалась. Он так волновался, что толком ее и не разглядел. Осталось только что-то смутное: она была чуть выше Николая, очень тоненькой и с необычными темно-синими глазами — в уличном свете они казались почти черными.
Он ухаживал за ней полгода: дарил цветы, водил в театры и на закрытые просмотры в Дом кино, встречал после занятий — она заканчивала филологический факультет. Хотя встречали приветливо, у нее он бывал редко, стеснялся Василия Петровича. Как правило, он ждал ее у подъезда, там же и прощался. Но не то, что поцеловать, даже обнять за талию как-то не получалось. И под руку она взяла его первой потому, что было скользко.
Мама встревожилась, когда узнала, что Новый год он встречает без Ларисы.
— Со всякими прошмандовками — смелый, а тут что? Сколько можно под ручку ходить? — возмущенно выговаривала она Николаю, но он только вяло отнекивался. И сам не понимал, почему с Ларисой все так не просто. Как-то он случайно подслушал, как мама разговаривает с Ларисиной бабушкой. Говорили об их свадьбе, как о решенном, и обе вздыхали: мол, скорей бы сладилось. Потом его вдруг перевели в Обком партии, и Никифоров намекнул, что не обошлось без Василия Петровича.
Может, так ничем бы и кончилось, но с обеих сторон вмешались родственники. Лариса окончила университет, и по этому случаю как бы случайно появились две горящие путевки в пансионат ЦК ВЛКСМ в Адлере. Николай и опомниться не успел, как оказался в самолете. Вылетели рано, Лариса задремала, положив голову ему на плечо, а он боялся пошевелиться, чтобы не потревожить. Почти перед посадкой она проснулась.
— Ты так и просидел все время? — удивилась она и поцеловала его в щеку еще сонно, как близкого человека. Именно в этот миг Николай решил, что должен жениться на ней, иначе быть не может, и все будет хорошо.
Их поселили в соседних комнатах и, оставив вещи, они сразу пошли купаться. Вода была еще холодной, а солнце по-весеннему жгущим.
— Ты сгоришь, у тебя кожа совсем белая, — сказала Лариса, накинув ему на плечи полотенце, а он отводил глаза от ее груди, едва прикрытой узеньким лифчиком.
За день оба устали, голова кружилась от выпитого после ужина местного вина. Перед тем, как разойтись по комнатам, Николай осторожно обнял ее, и она ответила на поцелуй, будто делала это много раз прежде.
Утром они встретились в столовой. За завтраком много смеялась, потом пошли на дикий пляж, где совсем никого не было. Николай целовал ее все смелее, и было ясно, что должно случиться. Он очень нервничал, вечером в баре пил водку, но вовремя остановился, а позже, не сказав ни слова, пришел в ее комнату и вдруг испугался, что у него ничего не получится. Они уже лежали на кровати и целовались, его охватило чувства стыда и отчаяния, а когда, наконец, возбудился, то был груб и тороплив. Это кончилось очень быстро; она промолчала, казалось, не заметила его слабости.
— Все будет хорошо, я обещаю, все будет хорошо, — сказал он, больше для самого себя. Ночью он будил Ларису, но снова торопился и все получалось не так, как надо. Он проснулся задолго до рассвета, мучаясь от непонятной тревоги. В конце концов, ушел к себе и проспал завтрак.
Его разбудила Лариса. Едва дотронувшись до него, она разрыдалась, плакала громко, навзрыд, не в силах остановиться. Он все понял, когда увидел срочную, на правительственном бланке телеграмму: умер Василий Петрович.
Пока разговаривал с директором пансионата, пока тот звонил в горком, чтобы договориться о билетах и после, по дороге в аэропорт он не то, что забыл об их близости, но случившееся стало неважным, будто второстепенным. Лариса молчала и время от времени начинала плакать.
В Пулково их встречали: Никифоров прислал свою «Волгу». Когда въезжали в город, Николай обнял ее и, волнуясь, сказал: «Давай поженимся, выходи за меня замуж».
— Давай, ОН был бы рад, — ответила Лариса и снова заплакала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
Да, он и не ждал, что все будет так хорошо, ведь, в сущности, женился по настоянию матери. Та в доме отдыха познакомилась с бабушкой Ларисы и все уши прожужжала про связи ее отца и дедушки, и как ему будет полезно войти в такую семью.
— Не век же ты будешь на своей гармошке, пора занять положение, а куда теперь без связей? Где найдешь лучше? — уговаривала мать.
В конце концов таки уломала Ларисину бабушку придти на ужин. Волконицкий, чтобы не было скучно, пригласил Никифорова с женой. Тот удивился — никогда прежде не был у Николая дома — но, услышав фамилию гостей, присвистнул от удивления: «А сам будет?»
— Вроде бы обещал, — соврал Николай, а, придя домой, коротко, как никогда не смел, велел матери: «Делай, что хочешь, но Василий Петрович должен быть. Обязательно!»
И Василий Петрович приехал, приехал в черной правительственной «Чайке» — таких было не больше пяти на весь Ленинград — приехал со всей семьей. Здороваясь, он взглянул на Николая мельком, но так цепко, что от внезапно ожегшего страха ухнуло сердце. Хорошо, что Никифоров тут же оттер его плечом и начал что-то быстро говорить.
— Что ж, бойся гостя стоячего, — не дослушав, сказал Василий Петрович. — Поторопимся, у меня всего полчаса.
Однако пробыл дольше, и время от времени Николай чувствовал на себе его оценивающий взгляд. Лариса сидела рядом и больше молчала. Разве что: «Спасибо. Нет, не надо. Пожалуйста». Мать все носилась в кухню и обратно, один Никифоров выглядел довольным и одну за другой поднимал рюмку. Потом вспомнили, что Николай должен спеть. Он отнекивался, но все же развернул аккордеон и заиграл любимую «По Дону гуляет казак молодой». Никто не ожидал, но со второго куплета Василий Петрович стал подпевать, а песню про ямщика они уже пели на два голоса. И как пели! У Василия Петровича был хороший слух и небольшой, но приятный тенорок. После Никифоров попросил сыграть «Артиллеристы, Сталин дал приказ!», и они пели уже втроем.
Когда подошло время пить чай от былой натянутости и следа не осталось. Хвалили пироги со смородиновым вареньем, про последний фильм, спорили, когда лучше ездить в Сочи — в августе или в сентябре. Только они с Ларисой не участвовали в разговорах, но на них не обращали внимания или делали вид. Николай видел, как довольна мать; она раскраснелась и, казалось, вот-вот расплачется от счастья. В начале одиннадцатого стали собираться.
— А ты еще посиди, Николай позже проводит, — вставая, велел Василий Петрович Ларисе, а Николаю на прощание сказал: «Хорошо поешь, от души. Так приходи! Добро?»
Вслед ушли Никифоровы, и он пошел провожать Ларису. Прощаясь у ее дома, он пригласил ее в театр, еще не зная в какой. Она сразу согласилась, посмотрела прямо и долго, будто что-то хотела спросить, но не решалась. Он так волновался, что толком ее и не разглядел. Осталось только что-то смутное: она была чуть выше Николая, очень тоненькой и с необычными темно-синими глазами — в уличном свете они казались почти черными.
Он ухаживал за ней полгода: дарил цветы, водил в театры и на закрытые просмотры в Дом кино, встречал после занятий — она заканчивала филологический факультет. Хотя встречали приветливо, у нее он бывал редко, стеснялся Василия Петровича. Как правило, он ждал ее у подъезда, там же и прощался. Но не то, что поцеловать, даже обнять за талию как-то не получалось. И под руку она взяла его первой потому, что было скользко.
Мама встревожилась, когда узнала, что Новый год он встречает без Ларисы.
— Со всякими прошмандовками — смелый, а тут что? Сколько можно под ручку ходить? — возмущенно выговаривала она Николаю, но он только вяло отнекивался. И сам не понимал, почему с Ларисой все так не просто. Как-то он случайно подслушал, как мама разговаривает с Ларисиной бабушкой. Говорили об их свадьбе, как о решенном, и обе вздыхали: мол, скорей бы сладилось. Потом его вдруг перевели в Обком партии, и Никифоров намекнул, что не обошлось без Василия Петровича.
Может, так ничем бы и кончилось, но с обеих сторон вмешались родственники. Лариса окончила университет, и по этому случаю как бы случайно появились две горящие путевки в пансионат ЦК ВЛКСМ в Адлере. Николай и опомниться не успел, как оказался в самолете. Вылетели рано, Лариса задремала, положив голову ему на плечо, а он боялся пошевелиться, чтобы не потревожить. Почти перед посадкой она проснулась.
— Ты так и просидел все время? — удивилась она и поцеловала его в щеку еще сонно, как близкого человека. Именно в этот миг Николай решил, что должен жениться на ней, иначе быть не может, и все будет хорошо.
Их поселили в соседних комнатах и, оставив вещи, они сразу пошли купаться. Вода была еще холодной, а солнце по-весеннему жгущим.
— Ты сгоришь, у тебя кожа совсем белая, — сказала Лариса, накинув ему на плечи полотенце, а он отводил глаза от ее груди, едва прикрытой узеньким лифчиком.
За день оба устали, голова кружилась от выпитого после ужина местного вина. Перед тем, как разойтись по комнатам, Николай осторожно обнял ее, и она ответила на поцелуй, будто делала это много раз прежде.
Утром они встретились в столовой. За завтраком много смеялась, потом пошли на дикий пляж, где совсем никого не было. Николай целовал ее все смелее, и было ясно, что должно случиться. Он очень нервничал, вечером в баре пил водку, но вовремя остановился, а позже, не сказав ни слова, пришел в ее комнату и вдруг испугался, что у него ничего не получится. Они уже лежали на кровати и целовались, его охватило чувства стыда и отчаяния, а когда, наконец, возбудился, то был груб и тороплив. Это кончилось очень быстро; она промолчала, казалось, не заметила его слабости.
— Все будет хорошо, я обещаю, все будет хорошо, — сказал он, больше для самого себя. Ночью он будил Ларису, но снова торопился и все получалось не так, как надо. Он проснулся задолго до рассвета, мучаясь от непонятной тревоги. В конце концов, ушел к себе и проспал завтрак.
Его разбудила Лариса. Едва дотронувшись до него, она разрыдалась, плакала громко, навзрыд, не в силах остановиться. Он все понял, когда увидел срочную, на правительственном бланке телеграмму: умер Василий Петрович.
Пока разговаривал с директором пансионата, пока тот звонил в горком, чтобы договориться о билетах и после, по дороге в аэропорт он не то, что забыл об их близости, но случившееся стало неважным, будто второстепенным. Лариса молчала и время от времени начинала плакать.
В Пулково их встречали: Никифоров прислал свою «Волгу». Когда въезжали в город, Николай обнял ее и, волнуясь, сказал: «Давай поженимся, выходи за меня замуж».
— Давай, ОН был бы рад, — ответила Лариса и снова заплакала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140