Пришла пора отобрать партбилеты и применить Закон по всей его строгости к идеологическим и диверсантам и перевертышам. Нельзя медлить с этим ни одного дня, ибо такие оборотни являются активными носителями и пропагандистами идей, разлагающих основы нашей партии изнутри. Их призывы к отмене проверенного временем принципа демократического централизма звучат все наглее и нахальнее. Это называется одним словом — ревизионизм. А как поступать с ревизионистами и антисоветчиками, мы, рабочие завода „Красное Сормово“, хорошо помним. Если. Кто-то забыл, то пусть приезжает — мы напомним, да так, что слабо не покажется!»
В конце Котов обнаружил уже ставшее известным всей стране «Письмо трехсот». Его подписали знатные рабочие и служащие-партийцы Киевского завода «Арсенал»:
"От имени многотысячного коллектива нашего, прославленного революционными традициями, завода требуем, чтобы ЦК КПСС обеспечил прекращение разнузданной антисоветской и антикоммунистической пропаганды, сурово наказал всех предателей и изменников. Мы одобряем и поддерживаем Указ Президиума Верховного Совета СССР "О внесении изменений и доплнений в Закон СССР «Об уголовной ответственности за государственные преступления».
Указ дает необходимые правовые основания потребовать от органов КГБ СССР и народных судов на местах развернуть широкую кампанию по пресечению деятельности тех, кто, воспользовавшись линией партии на перестройку и гласность, дискредитирует Советскую власть, ее исторические завоевания, подрывает нерушимую дружбу народов Советского Союза и братских стран социалистического лагеря…"
«Так вот, что имел в виду Борис Вениаминович. Собрать все здоровые силы в один кулак, организоваться и ударить! Ударить так, чтобы от этой швали ошметков не осталось. Они шельмуют партию, клевещут на чекистов! Не понимают, кого дразнят, куда суют свои грязные ручонки — в спящего тигра, нет — в медведя. Русского медведя! Жалкие идиоты! Жизнь их ничему не научила. Забыли, что русские запрягают медленно, но ездят быстро. Будто мы в первый раз столкнулись с оппозицией и ревизионизмом. Да вся история КПСС — борьба и еще раз борьба. Сколько нечисти вымел Сталин, и мы выиграли войну. А после успокоились, жирком обросли. Вот и получили: сперва Венгрия, потом восточные немцы зашевелились, и вдруг, в 68-м, откуда ни возьмись — чехи! Лицо социализма им, видите ли, не по вкусу. Так где же теперь эти имре-нади, дубчеки и примкнувшие к ним валенсы? Первых расстреляли, и на остальных патронов хватит. Час придет, рука не дрогнет», — с волнением думал Котов, представив как стоит с автоматом, уверенно расставив ноги на ширину плеч, а в десятке метров, вдоль кирпичной стенки дрожат от страха предатели. Он почему-то представил среди них Рубашкина с Горловым, и у него потеплело на душе.
— Виктор Михалыч, из парткома звонят, очень срочно…, — снова заглянула секретарша.
— Сколько раз говорить, чтобы не мешали!
— … звонят по поводу Горлова.
— Я вам за что зарплату плачу? Вон отсюда, вместе с вашим Горловым — к чертовой матери, — распаляясь, закричал Котов.
Она пунцово покраснела, на лице появились белые пятна.
— Распустились, поручения ЦК ни в грош не ставят, — раздраженно буркнул ей вслед Котов.
Но имя Горлова зацепило. Котов подумал о нем без прежней злости, как о неприятном деле, которое хочешь, не хочешь, а сделать надо. Вчера Нестеренко специально приехал к отходу поезда, чтобы вступиться: мол, Горлова добивать не надо, еще пригодится, талантливый.
— Тоже, талант выискал! Кем бы он был, если б не я? Таких у меня двенадцать на дюжину, — возразил Котов.
Но Нестеренко настаивал и в конце концов намекнул на свою помощь в смещении Кротова. Да, это было весомо, не поспоришь. Кротов собирался подмять под себя Челябинское ОКБ. Нельзя было этого допустить, тем более с назначением Горлова, ни в коем случае. Нестеренко помог, — молодой, но из ранних, — действительно помог, а за услугу нужно платить ответной услугой, — это правило Котов чтил. Но почему Нестеренко в качестве долга просил за Горлова? Неужели не понимал, что может рассчитывать на большее? Наконец проговорился: Цветков заинтересован, развернул у себя кооператив, деньги мешками гребет, а без Горлова — труба.
— Почему ж не поделится? С друзьями делиться надо, — примерно так выразился Котов. Сговорились на трех тысячах, тут же, в сторонке и рассчитались. «Жук, небось, с краснодарцев вдвое получит», — подумал Котов, прощаясь с Нестеренко.
Поморщившись, Котов взялся за телефон. Хочешь, не хочешь, а Горловское дельце спустить на тормозах надо.
«Только бы успеть. Если дело уже возбудили, то прикрыть уже не удастся», — решил он.
На другом конце провода не отвечали. Коршунов либо не поднимал трубку, либо уехал.
«Ладно, не горит, подождем до завтра. А зря я на нее накричал», — вспомнив секретаршу, подумал Котов и нажал на кнопку вызова.
— Докладывайте, что у вас стряслось, — сказал он, когда та переступила порог.
Облегченно вздохнув, она положила перед Котовым список звонивших и по какому вопросу. Имя Павла Васильевича Коршунова, заместителя начальника районного отдела КГБ значилось в списке трижды.
— Что еще? — спросил Котов.
— Богданову позавчера отправили в больницу… в психиатрическую, номер восемь, а у Бориса Петровича Горлова — травма головы средней тяжести, со вчерашнего дня — на больничном.
Спросил о подробностях, секретарша замямлила и опять покраснела, так и не сказав ничего вразумительного. Но Котов умел работать с людьми. Понизив голос, предложил вместе выпить чая, достал печенье и шоколадку, в конце концов та размякла и, слово за слово, выложила все, что знала.
Осознав возможные последствия, Котов похолодел, похолодел буквально. Он даже снял пиджак, чего никогда себе не позволял в рабочее время. Эта дура Богданова все выложила Горлову, все, что того совсем не касалось. Только откуда в ее рассказе взялась роскошная постель? Извращенные фантазии! Ничего подобного не было. После того, как товарищи поработали с ней в спецотделе, он привел ее к себе в кабинет поговорить по душам — между прочим, по их просьбе. Ведь она проявила себя честным человеком, во всем призналась, раскаялась искренне, помогла изобличить преступников! Успокоить, проявить участие — это его долг, он так и поступил. В конце концов он ее просто пожалел! Всего два раза, тут же в кабинете! После даже угостил коньяком с конфетами — подарочную коробку специально для нее распечатал. Никакой роскоши, никакой постели отродясь не было!
И, ведь, никому не объяснишь, не оправдаешься, никто слушать не станет. Поверят тому, что она выболтала Горлову, и что услышала через фанерную стенку лаборантка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
В конце Котов обнаружил уже ставшее известным всей стране «Письмо трехсот». Его подписали знатные рабочие и служащие-партийцы Киевского завода «Арсенал»:
"От имени многотысячного коллектива нашего, прославленного революционными традициями, завода требуем, чтобы ЦК КПСС обеспечил прекращение разнузданной антисоветской и антикоммунистической пропаганды, сурово наказал всех предателей и изменников. Мы одобряем и поддерживаем Указ Президиума Верховного Совета СССР "О внесении изменений и доплнений в Закон СССР «Об уголовной ответственности за государственные преступления».
Указ дает необходимые правовые основания потребовать от органов КГБ СССР и народных судов на местах развернуть широкую кампанию по пресечению деятельности тех, кто, воспользовавшись линией партии на перестройку и гласность, дискредитирует Советскую власть, ее исторические завоевания, подрывает нерушимую дружбу народов Советского Союза и братских стран социалистического лагеря…"
«Так вот, что имел в виду Борис Вениаминович. Собрать все здоровые силы в один кулак, организоваться и ударить! Ударить так, чтобы от этой швали ошметков не осталось. Они шельмуют партию, клевещут на чекистов! Не понимают, кого дразнят, куда суют свои грязные ручонки — в спящего тигра, нет — в медведя. Русского медведя! Жалкие идиоты! Жизнь их ничему не научила. Забыли, что русские запрягают медленно, но ездят быстро. Будто мы в первый раз столкнулись с оппозицией и ревизионизмом. Да вся история КПСС — борьба и еще раз борьба. Сколько нечисти вымел Сталин, и мы выиграли войну. А после успокоились, жирком обросли. Вот и получили: сперва Венгрия, потом восточные немцы зашевелились, и вдруг, в 68-м, откуда ни возьмись — чехи! Лицо социализма им, видите ли, не по вкусу. Так где же теперь эти имре-нади, дубчеки и примкнувшие к ним валенсы? Первых расстреляли, и на остальных патронов хватит. Час придет, рука не дрогнет», — с волнением думал Котов, представив как стоит с автоматом, уверенно расставив ноги на ширину плеч, а в десятке метров, вдоль кирпичной стенки дрожат от страха предатели. Он почему-то представил среди них Рубашкина с Горловым, и у него потеплело на душе.
— Виктор Михалыч, из парткома звонят, очень срочно…, — снова заглянула секретарша.
— Сколько раз говорить, чтобы не мешали!
— … звонят по поводу Горлова.
— Я вам за что зарплату плачу? Вон отсюда, вместе с вашим Горловым — к чертовой матери, — распаляясь, закричал Котов.
Она пунцово покраснела, на лице появились белые пятна.
— Распустились, поручения ЦК ни в грош не ставят, — раздраженно буркнул ей вслед Котов.
Но имя Горлова зацепило. Котов подумал о нем без прежней злости, как о неприятном деле, которое хочешь, не хочешь, а сделать надо. Вчера Нестеренко специально приехал к отходу поезда, чтобы вступиться: мол, Горлова добивать не надо, еще пригодится, талантливый.
— Тоже, талант выискал! Кем бы он был, если б не я? Таких у меня двенадцать на дюжину, — возразил Котов.
Но Нестеренко настаивал и в конце концов намекнул на свою помощь в смещении Кротова. Да, это было весомо, не поспоришь. Кротов собирался подмять под себя Челябинское ОКБ. Нельзя было этого допустить, тем более с назначением Горлова, ни в коем случае. Нестеренко помог, — молодой, но из ранних, — действительно помог, а за услугу нужно платить ответной услугой, — это правило Котов чтил. Но почему Нестеренко в качестве долга просил за Горлова? Неужели не понимал, что может рассчитывать на большее? Наконец проговорился: Цветков заинтересован, развернул у себя кооператив, деньги мешками гребет, а без Горлова — труба.
— Почему ж не поделится? С друзьями делиться надо, — примерно так выразился Котов. Сговорились на трех тысячах, тут же, в сторонке и рассчитались. «Жук, небось, с краснодарцев вдвое получит», — подумал Котов, прощаясь с Нестеренко.
Поморщившись, Котов взялся за телефон. Хочешь, не хочешь, а Горловское дельце спустить на тормозах надо.
«Только бы успеть. Если дело уже возбудили, то прикрыть уже не удастся», — решил он.
На другом конце провода не отвечали. Коршунов либо не поднимал трубку, либо уехал.
«Ладно, не горит, подождем до завтра. А зря я на нее накричал», — вспомнив секретаршу, подумал Котов и нажал на кнопку вызова.
— Докладывайте, что у вас стряслось, — сказал он, когда та переступила порог.
Облегченно вздохнув, она положила перед Котовым список звонивших и по какому вопросу. Имя Павла Васильевича Коршунова, заместителя начальника районного отдела КГБ значилось в списке трижды.
— Что еще? — спросил Котов.
— Богданову позавчера отправили в больницу… в психиатрическую, номер восемь, а у Бориса Петровича Горлова — травма головы средней тяжести, со вчерашнего дня — на больничном.
Спросил о подробностях, секретарша замямлила и опять покраснела, так и не сказав ничего вразумительного. Но Котов умел работать с людьми. Понизив голос, предложил вместе выпить чая, достал печенье и шоколадку, в конце концов та размякла и, слово за слово, выложила все, что знала.
Осознав возможные последствия, Котов похолодел, похолодел буквально. Он даже снял пиджак, чего никогда себе не позволял в рабочее время. Эта дура Богданова все выложила Горлову, все, что того совсем не касалось. Только откуда в ее рассказе взялась роскошная постель? Извращенные фантазии! Ничего подобного не было. После того, как товарищи поработали с ней в спецотделе, он привел ее к себе в кабинет поговорить по душам — между прочим, по их просьбе. Ведь она проявила себя честным человеком, во всем призналась, раскаялась искренне, помогла изобличить преступников! Успокоить, проявить участие — это его долг, он так и поступил. В конце концов он ее просто пожалел! Всего два раза, тут же в кабинете! После даже угостил коньяком с конфетами — подарочную коробку специально для нее распечатал. Никакой роскоши, никакой постели отродясь не было!
И, ведь, никому не объяснишь, не оправдаешься, никто слушать не станет. Поверят тому, что она выболтала Горлову, и что услышала через фанерную стенку лаборантка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140