— искренне удивился Рубашкин, а тем временем Иванов уже успел вынуть из серванта стаканы. На всех не хватило, и вернувшемуся с улицы лейтенанту налили в кружку. На закуску разломали, взятые Рубашкиным из дома бутерброды.
— В каких частях служил? — спросил лейтенант.
— Радиолокационные средства наземной артиллерии, — ответил Петр. Выпить хотелось отчаянно, до дрожи.
— За что пить будем? — спросил капитан и неожиданно пропел: — Артиллеристы! Сталин дал приказ! — От его злости к Рубашкину и следа не осталось.
— За гвардейскую, орденов Кутузова и Боевого Красного Знамени Красносельскую мотострелковую дивизию, — рявкнул Рубашкин и, не дожидаясь остальных, залпом выпил.
— Что я говорил? Наш человек! — сказал майор Иванов. Прежде, чем съесть, он с удовольствием понюхал хлеб, и его лицо стало благостным.
Он тут же налил снова — всем поровну, грамм по сто. Бутылку с оставшимся на донышке сунул в карман: «Дам задержанному, а то не по-людски получается». Никто не возразил.
— Надо бы убрать, — выпив, сказал Арцыбулин.
— Здесь теперь долго никого не будет, — махнул рукой капитан. — Поехали, нам еще в Управление нужно.
Высыпали гурьбой на крыльцо и милиционеры долго возились, запирая и опечатывая дверь.
— Ну, бывай, артиллерист, — майор хлопнул Рубашкина по плечу и, оглянувшись, подмигнул, — да, смотри, больше не попадайся.
Иванов сел в сине-желтый «Газик», остальные набились в черную «Волгу» с двумя антеннами на крыше.
«Газик» пробуксовал в снегу, и в последний момент Рубашкин увидел в заднем, зарешеченном окне Брусницына.
* * *
— С какой стати с чужим объектом пить вздумал — невтерпеж стало? Этот Рубашкин — один из главных фигурантов, по оперучетам числится за Коршуновым, — сказал сидевший на переднем сиденье Арцыбулин.
— Откуда узнал? — спросил Неверхов. Он служил в том же отделении и вовсе не был капитаном милиции.
— Откуда? От верблюда! Как отписываться будем? — раздраженно бросил Арцыбулин, уводя разговор от скользкой темы, и Неверхов понял, что тот узнал про Коршунова окольными путями.
— Напишем, как установление первичного контакта и запросим по учетам, а, что ответит инициатор, там посмотрим, — в отличие от Арцыбулина Неверхов не назвал Коршунова — он недолюбливал обоих — и, хитро ухмыльнувшись, в темноте никто не видел, толкнул локтем соседа: дескать, запомни, как Арцыбулин прокололся.
Асфальт подсох, и ехали быстро. На обгонах водитель включал маячок и пугал мешавших сиреной. Остаток пути молчали. Неверхов задремал, привалившись к дверце, остальные думали о своем. Никто не вспомнил задержанного Брусницына и, тем более, — майора милиции Ивана Иванова, часто позволявшего себе выпить с кем придется отнюдь не в интересах службы.
2.5. С вещами! На выход!
Сказать, что Рубашкин испугался, — значит, не сказать ничего. Это был не просто страх, а нечто совсем иное, сродни внезапной болезни, когда мутится голова, подгибаются ноги, и намокшее потом белье холодит до дрожи, будто промерз под проливным ливнем. Он вспомнил, как поучал Борю Горлова обращаться с гэбэшниками, и стало стыдно. Машины уехали, а он все еще стоял у крыльца перед запертой и опечатанной дверью. Уже совсем стемнело, в домах на пустой, будто вымершей улице было темно, но вдоль заборов горели редкие фонари, и от усилившегося к ночи мороза щипало лицо.
Осторожно оглядываясь, он поднялся на крыльцо и сорвал с дверей бумажку с печатью.
«Откуда они узнают? Скажу, что ничего не видел, и все», — подумал он, огибая дом, чтобы не выходить на улицу. Пробравшись через дыру в прогнившей изгороди, он выбрался в занесенный снегом кустарник. Летом он казался густым и непролазным, а теперь сквозь голые и жесткие ветви просматривалось насквозь, и вдалеке над железной дорогой зеленел глаз светофора.
Ему все время казалось, что кто-то подсматривает, продираясь и проваливаясь в сугробах, он то и дело останавливался, но вокруг было тихо, только шумело в ушах от собственного дыхания.
«Куда же я с этими бумагами?», — он даже вздрогнул, вспомнив, что было в портфеле. Кроме программ и заявлений нескольких новых партий, листовок «Демократического Союза», — он давно обещал их Брусницыну, — там были списки первичных организаций «Народного фронта» с адресами и телефонами всех активистов. Петр должен был отдать их Таланову еще до Нового Года, а теперь клял себя за разгильдяйство. Он подумал, что ни в коем случае нельзя везти их в город, за ним, конечно, следят и перехватят по дороге.
Примяв снег, он ссыпал бумаги в ямку и забросал их ветками. Уйдя на несколько шагов, он снова испугался и повернул назад. Вокруг по-прежнему никого не было, Петр одну за другой зажигал спички, пока не занялось. Язычки огня едва поплясали, вдруг вспыхнуло разом так, что пламя метнулось выше кустов, а его опалило жаром. Бумаги горели долго, он ворошил их палкой, искры и пепел летели вверх и опадали на почерневший снег рядом, а когда потухло, темнота обступила со всех сторон, только высоко в небе льдисто мерцали звезды.
Перед тем, как подойти к станции, Петр долго оттирал снегом лицо и руки, ему чудилось, что сажа и копоть намертво въелись в кожу, и все это увидят. Однако на перроне почти никого не было. Петр доехал до Финляндского вокзала и, смешавшись с редкой толпой, дошел до остановки. Двенадцатый подошел удивительно быстро, он вскочил в него в последний момент, когда троллейбус почти тронулся.
— Тебе звонили из Москвы: у них кто-то в командировке, и завтра ты должен быть в Смольном, вот, я все записала, — сказала Катя, как только он вошел в квартиру.
В последнее время Рубашкин печатался, где только мог, и даже стал внештатным корреспондентом трех центральных изданий, в том числе профсоюзной газеты «Труд». Начальник ее Ленинградского корпункта Петя Котов хорошо относился к Рубашкину и очень помогал. Уезжая в командировку, он, видимо, дал редакции рубашкинский телефон, и завтра в двенадцать надо было придти в Смольный на встречу Гидаспова с журналистами.
— Толковая у меня жена, — сказал Петр, прочитав записку.
— Только муж — бестолочь, — скривилась Катя. — Работу бросил, болтаешься, черт знает где, и черт знает с кем. Денег не дождешься, и, если бы не папа…
— Давай съездим в гости к Ире, которая биологии учит, — прервал ее Рубашкин.
— Не учит, а преподает, — поправила Катя, но все же пошла звонить. Поговорив, удивилась: «Ее Ваня сказал, что еще сегодня тебя ждал. Какие у тебя с ним дела? Он же горький пьяница! И как в милиции таких держат?»
— Ты все время говоришь, что мы никуда не ходим, никого не видим, что подруги обижаются, — возразил Петр, еще в поезде решив ничего не рассказывать жене. — А Ваня — нормальный мужик, я, может быть, о нем статью напишу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
— В каких частях служил? — спросил лейтенант.
— Радиолокационные средства наземной артиллерии, — ответил Петр. Выпить хотелось отчаянно, до дрожи.
— За что пить будем? — спросил капитан и неожиданно пропел: — Артиллеристы! Сталин дал приказ! — От его злости к Рубашкину и следа не осталось.
— За гвардейскую, орденов Кутузова и Боевого Красного Знамени Красносельскую мотострелковую дивизию, — рявкнул Рубашкин и, не дожидаясь остальных, залпом выпил.
— Что я говорил? Наш человек! — сказал майор Иванов. Прежде, чем съесть, он с удовольствием понюхал хлеб, и его лицо стало благостным.
Он тут же налил снова — всем поровну, грамм по сто. Бутылку с оставшимся на донышке сунул в карман: «Дам задержанному, а то не по-людски получается». Никто не возразил.
— Надо бы убрать, — выпив, сказал Арцыбулин.
— Здесь теперь долго никого не будет, — махнул рукой капитан. — Поехали, нам еще в Управление нужно.
Высыпали гурьбой на крыльцо и милиционеры долго возились, запирая и опечатывая дверь.
— Ну, бывай, артиллерист, — майор хлопнул Рубашкина по плечу и, оглянувшись, подмигнул, — да, смотри, больше не попадайся.
Иванов сел в сине-желтый «Газик», остальные набились в черную «Волгу» с двумя антеннами на крыше.
«Газик» пробуксовал в снегу, и в последний момент Рубашкин увидел в заднем, зарешеченном окне Брусницына.
* * *
— С какой стати с чужим объектом пить вздумал — невтерпеж стало? Этот Рубашкин — один из главных фигурантов, по оперучетам числится за Коршуновым, — сказал сидевший на переднем сиденье Арцыбулин.
— Откуда узнал? — спросил Неверхов. Он служил в том же отделении и вовсе не был капитаном милиции.
— Откуда? От верблюда! Как отписываться будем? — раздраженно бросил Арцыбулин, уводя разговор от скользкой темы, и Неверхов понял, что тот узнал про Коршунова окольными путями.
— Напишем, как установление первичного контакта и запросим по учетам, а, что ответит инициатор, там посмотрим, — в отличие от Арцыбулина Неверхов не назвал Коршунова — он недолюбливал обоих — и, хитро ухмыльнувшись, в темноте никто не видел, толкнул локтем соседа: дескать, запомни, как Арцыбулин прокололся.
Асфальт подсох, и ехали быстро. На обгонах водитель включал маячок и пугал мешавших сиреной. Остаток пути молчали. Неверхов задремал, привалившись к дверце, остальные думали о своем. Никто не вспомнил задержанного Брусницына и, тем более, — майора милиции Ивана Иванова, часто позволявшего себе выпить с кем придется отнюдь не в интересах службы.
2.5. С вещами! На выход!
Сказать, что Рубашкин испугался, — значит, не сказать ничего. Это был не просто страх, а нечто совсем иное, сродни внезапной болезни, когда мутится голова, подгибаются ноги, и намокшее потом белье холодит до дрожи, будто промерз под проливным ливнем. Он вспомнил, как поучал Борю Горлова обращаться с гэбэшниками, и стало стыдно. Машины уехали, а он все еще стоял у крыльца перед запертой и опечатанной дверью. Уже совсем стемнело, в домах на пустой, будто вымершей улице было темно, но вдоль заборов горели редкие фонари, и от усилившегося к ночи мороза щипало лицо.
Осторожно оглядываясь, он поднялся на крыльцо и сорвал с дверей бумажку с печатью.
«Откуда они узнают? Скажу, что ничего не видел, и все», — подумал он, огибая дом, чтобы не выходить на улицу. Пробравшись через дыру в прогнившей изгороди, он выбрался в занесенный снегом кустарник. Летом он казался густым и непролазным, а теперь сквозь голые и жесткие ветви просматривалось насквозь, и вдалеке над железной дорогой зеленел глаз светофора.
Ему все время казалось, что кто-то подсматривает, продираясь и проваливаясь в сугробах, он то и дело останавливался, но вокруг было тихо, только шумело в ушах от собственного дыхания.
«Куда же я с этими бумагами?», — он даже вздрогнул, вспомнив, что было в портфеле. Кроме программ и заявлений нескольких новых партий, листовок «Демократического Союза», — он давно обещал их Брусницыну, — там были списки первичных организаций «Народного фронта» с адресами и телефонами всех активистов. Петр должен был отдать их Таланову еще до Нового Года, а теперь клял себя за разгильдяйство. Он подумал, что ни в коем случае нельзя везти их в город, за ним, конечно, следят и перехватят по дороге.
Примяв снег, он ссыпал бумаги в ямку и забросал их ветками. Уйдя на несколько шагов, он снова испугался и повернул назад. Вокруг по-прежнему никого не было, Петр одну за другой зажигал спички, пока не занялось. Язычки огня едва поплясали, вдруг вспыхнуло разом так, что пламя метнулось выше кустов, а его опалило жаром. Бумаги горели долго, он ворошил их палкой, искры и пепел летели вверх и опадали на почерневший снег рядом, а когда потухло, темнота обступила со всех сторон, только высоко в небе льдисто мерцали звезды.
Перед тем, как подойти к станции, Петр долго оттирал снегом лицо и руки, ему чудилось, что сажа и копоть намертво въелись в кожу, и все это увидят. Однако на перроне почти никого не было. Петр доехал до Финляндского вокзала и, смешавшись с редкой толпой, дошел до остановки. Двенадцатый подошел удивительно быстро, он вскочил в него в последний момент, когда троллейбус почти тронулся.
— Тебе звонили из Москвы: у них кто-то в командировке, и завтра ты должен быть в Смольном, вот, я все записала, — сказала Катя, как только он вошел в квартиру.
В последнее время Рубашкин печатался, где только мог, и даже стал внештатным корреспондентом трех центральных изданий, в том числе профсоюзной газеты «Труд». Начальник ее Ленинградского корпункта Петя Котов хорошо относился к Рубашкину и очень помогал. Уезжая в командировку, он, видимо, дал редакции рубашкинский телефон, и завтра в двенадцать надо было придти в Смольный на встречу Гидаспова с журналистами.
— Толковая у меня жена, — сказал Петр, прочитав записку.
— Только муж — бестолочь, — скривилась Катя. — Работу бросил, болтаешься, черт знает где, и черт знает с кем. Денег не дождешься, и, если бы не папа…
— Давай съездим в гости к Ире, которая биологии учит, — прервал ее Рубашкин.
— Не учит, а преподает, — поправила Катя, но все же пошла звонить. Поговорив, удивилась: «Ее Ваня сказал, что еще сегодня тебя ждал. Какие у тебя с ним дела? Он же горький пьяница! И как в милиции таких держат?»
— Ты все время говоришь, что мы никуда не ходим, никого не видим, что подруги обижаются, — возразил Петр, еще в поезде решив ничего не рассказывать жене. — А Ваня — нормальный мужик, я, может быть, о нем статью напишу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140