Наконец раздался глухой скрежет, и огромные часы пробили пять мощных ударов. Часы стояли в углу с незапамятных времен и обросли легендой: их, якобы, реквизировал в Зимнем Дворце сам Дзержинский, и поставил к себе в кабинет на Гороховой, выделив среди прочих атрибутов царизма из-за наличия тяжелых и легко снимающихся гирь, чтобы вразумлять непонятливых.
— Проходите, Коршунов, — с последним боем часов сказал дежурный адъютант.
Миновав двойные двери, Коршунов вошел кабинет начальника, но там никого не было и он остался стоять у входа.
— Проходите, Павел Васильевич, — и Коршунов увидел открытую дверцу, обычно закрытую портьерой. За ней оказался обеденный зал с овальным, столом из красного дерева, один конец которого был накрыт льняной скатертью. Сурков уже шел ему навстречу; он, видимо, принимал душ, аккуратно зачесанные волосы поблескивали капельками влаги. Он был одет в идеально отглаженный и застегнутый на все пуговицы двубортный костюм в полоску, и Коршунову стало неловко за свою не совсем свежую сорочку и пузырящийся на локтях пиджак.
— Знаю, вы еще не обедали, так что милости прошу, — Сурков жестом указал Коршунову садиться за стол. — После загранработы никак не могу привыкнуть к обедам. Ведь у англичан в середине дня ланч. Я поначалу так и говорил, но потом узнал, что шепотки какие-то возникли: дескать, чудит генерал, не по-нашему чудит. Думал, думал, потом вспомнил пионерлагерь и придумал: полдник! К полднику уж никто не придерется.
— Да вы не стесняйтесь, Павел Васильевич. По тридцать капель даже доктора рекомендуют. Вот этого возьмите на закуску, — генерал налил рюмки и придвинул блюдо с мелко нарезанной серебристой рыбой.
— Я, знаете ли, Алексей Анатольевич, не люблю селедку, — признался Коршунов и по лицу Суркова понял, что выбрал правильный тон, обратившись по имени-отчеству и показав, что не стесняется, отказавшись от предложенной закуски.
— Господь с вами! Какая же это селедка? — всплеснул руками Сурков. — Это — омуль, натуральный байкальский омуль. Помните, как в песне: «… славный корабль — омулевая бочка»? А вот — копченый лосось, редкий, признаться, деликатес. Даже капиталисты им нечасто лакомятся. Мне товарищи присылают, знают мою слабость по части чревоугодия.
Собеседники чокнулись, но Коршунов не выпил, только пригубил. Водка была сладковато-горькой с едва уловимым привкусом каких-то трав, а омуль, который он все же попробовал, оказался нежным и очень подходил к напитку. Подумав, Коршунов выпил до дна и не отказался от второй, закусив ее знаменитым лососем.
— Наша осетрина не хуже, а кавказская форель на вертеле, пожалуй, и лучше, — осторожно заметил Коршунов, подумав, что не зря приглашен, видимо, генерал хотел приглядеться к нему в неожиданной ситуации.
— Ну, вряд ли стоит портить аппетит спором о вкусах, тем более — гастрономических, — засмеялся Сурков.
Порученец в накрахмаленной белой куртке, как у официанта, принес горячее: ростбиф с овощным гарниром. Мясо было нежным и хорошо прожаренным. Генерал сосредоточился на еде, быстро и аккуратно орудуя ножом и вилкой. Коршунов тоже молчал, не решаясь заговорить первым.
После того, как на столе появился кофейный сервиз, а все лишнее было убрано, Сурков наконец заговорил:
— Сильно ошибается тот начальник, который думает обойтись без подчиненных, но подчиненный, считающий, что может обойтись без начальника, ошибается еще сильнее.
Этих слов Коршунов никак не ожидал — генерал чуть изменил цитату из Ларошфуко, которую он только вчера записал в свой личный блокнот и перед уходом запер в ящик стола.
Заметив удивление собеседника, Сурков довольно улыбнулся:
— Чему ж вы удивляетесь, Павел Васильевич? Я должен знать, чем занимаются мои офицеры в свободное время. О вашем, так сказать, хобби собирать изречения и афоризмы мне давно докладывали. Психологи даже сопроводили ваши выписки обстоятельной справочкой об особенностях вашего характера…
— Надеюсь, ничего предосудительного? — выдавив кривую улыбку, спросил Коршунов.
— Тщеславны несколько выше нормы. Впрочем, «добродетель не достигла бы таких высот, если бы ей в пути не помогало тщеславие», не так ли?
— Начальники нетерпимы к тщеславию подчиненных потому, что оно уязвляет их собственное, — нашелся Коршунов, вспомнив свои записи.
— Ну, ко мне это не относится, а вот глупость и разгильдяйство я действительно не терплю и стараюсь на них реагировать. Иначе моим плечам пришлось бы расстаться с головой. А кому нужна голова без плечей? — добродушно ответил Сурков и, как бы между прочим, спросил: — Так что вы думаете об этой статейке и ее последствиях?
«Вот, зачем он меня позвал», — похолодев, догадался Коршунов.
— Не стесняйтесь, у нас откровенный разговор, — подбодрил собеседника Сурков.
— Следует признать, что при осуществлении оперативной разработки и ее реализации допущены серьезные просчеты. Факт расшифровки оперативного интереса к Брусницыну, а также форм и методов нашей работы безусловно имеет место, — осторожно высказался Коршунов.
— Что-то вы не своим языком заговорили, Павел Васильевич, — прервал его Сурков. — Давайте конкретнее. Главный вопрос: что известно нашему противнику о замысле операции «Дымок» в целом? Какое противодействие следует ожидать в плане засветки и дискредитации наших дальнейших мероприятий?
— Думаю, противник выстроил достаточно точную логическую цепочку, располагая фактами по реализованной части оперплана «Волкодавы» и… — Коршунов замялся, -… разрешите откровенно, товарищ генерал?
— Конечно! — воскликнул Сурков.
— Одним из наших проколов стало совещание в Обкоме. От вас скрыли вопиющие нарушения, допущенные в ходе обыска, благодаря которым Рубашкин стал очевидцем этого мероприятия. С другой стороны проявился фактор случайности: никто не ожидал, что он проберется на совещание в Смольный, запланированное как начало подготовки к завершающей, открытой фазе операции «Дымок». В сложившейся ситуации ваше упоминание о найденном у Брусницына оружии сыграло против нас, засветив следующий этап реализации. В тот момент вы приняли единственно правильное, хотя и нелегкое, решение по нейтрализации главного возмутителя спокойствия — Рубашкина.
— Не занимайтесь подхалимажем, я только утвердил ваше предложение, — вставил Сурков. Коршунов заметил, как на лице генерала обозначились носогубные складки, он выглядел хмурым и сосредоточенным.
— Боюсь, не видать мне поощрения за это предложение, — чуть улыбнувшись, скаламбурил Павел Васильевич.
— Нам не привыкать: либо щит и меч, либо голова с плеч, — взяв себя в руки, пошутил Сурков, но его улыбка сразу растаяла. — Нельзя не согласиться с вашим анализом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140